а этот твой Сократ вроде как в учениках у тебя ходил и мешок с "жигулями" за
тобой таскал. - Он снова покачал головой. - Плохи твои дела, Василь
Петрович, заговариваться начинаешь. Как бы рецидив у тебя не вышел. Что, так
ничего и не помнишь?
Я ощущал, как запылали у меня уши. Стыдобень да и только!
- Ни-че-го, - развел я руками. - Ничего, Иваныч. Хоть режь.
- Нельзя так, Вась, меру знать надо. Послушай меня, старика, уж я-то в
этих делах толк понимаю.
- Стоп, Иваныч, осади назад. Я и сам секу, что я кретин, идиот и
безмозглый осел, и поэтому читать мне мораль бесполезно. Не надо, Иваныч,
мне мозги продувать, там так и так ветер гуляет.
- Так я ж хочу как лучше...
- Все хотят как лучше, а выходит все наоборот, - философски заметил
я. - Жизнь, она ведь непредсказуема, Иваныч, а мы все равно как слепые
кроты, тычемся своими сизыми носами и ни хрена не видим. Вот ты, к примеру,
знаешь, что бывают настоящие Деды Морозы?
Иван Иваныч снова закачал головой, продолжая соболезновать и
сокрушаться.
- А! - завопил я. - Я так и знал! Думаешь, я с катушек съехал?
Думаешь, думаешь, не крути башкой-то. Только ты дико ошибся во мне, Иваныч,
я, к твоему сведению, трезв и в твердой памяти, и с котелком у меня все в
норме, это уж точно.
- Вот и вчера ты то же самое твердил, - давя на меня косяка,
прошамкал Иваныч и опасливо отодвинулся от греха подальше.
- Ага, значит и вчера я был трезв!
- Да уж трезвее некуда.
- Нет-нет, ты послушай, Иваныч!..
Но Иваныч слушать больше не желал. Он торопливо запихивал
корреспонденцию в почтовые ящики и явно намеревался улизнуть от меня в
первый же удобный момент. Я видел, как трясутся у него руки - то ли тоже с
перепою, то ли со страху. Я снова затосковал.
Иваныч тем временем закончил свою почтальонскую деятельность и
собирался было уже дать деру, но тут...
- Э, э, погоди, - остановил я его, хватая за плечо, - ты что же,
Иваныч, мой ящик-то пропусти? Думаешь, я не видел? Почему, спрашивается,
газету в него не вложил?
Иваныч совсем сник и уставился на меня, как таракан на вошь.
- А для тебя нету никакой газеты, - пролепетал он таким тоном, словно
я предложил ему собственной задницей опробовать новую модель электрического
стула.
- Как это нету? - взъерепенился я. - Как это, спрашивается, нету?
Всем есть, а мне, значит, нету? Ты, Иваныч, не темни, выкладывай начистоту:
где газета?
Теперь я держал его за грудки, ноги его едва касались пола. Я был
страшно зол и возмущен до глубины души.
- Ой, Василь Петрович, не надо, - заскулил Иваныч, выкатив круглые,
как у совы, шары, - я желудком слаб, ты же знаешь. Как бы... того... чего
не вышло...
Я опустил старого козла на землю.
- Засранец, - процедил я сквозь зубы. - Значит, говоришь, не было
для меня газеты?
Он затряс головой так, будто уже сидел на электрическом стуле и к
электродам подвели максимальное напряжение.
- Ладно, хрен с тобой. Ты, Иваныч, на меня не серчай, - хлопнул я его
по плечу - не сильно, а так, слегка, чтобы чертов его желудок, не дай Бог,
не воспринял это как сигнал к началу бурной деятельности, - это я сгоряча
на тебя полкана спустил, вчерашние дрожжи в нутре еще бродят, на мозги
давят. Вспыльчив я, Иваныч, есть такой грех. Просто люблю я во всем порядок,
даже в мелочах. А с газетой я разберусь, это я обещаю. Понимаешь, Иваныч,
должна быть газета, должна. За четвертое января.
Его аж всего передернуло.
- Третье сегодня, Василь Петрович, третье, готов на Библии присягнуть,
- заблеял он, истово крестясь и полязгивая вставной челюстью. Его снова
заколотило.
- А газета должна быть за четвертое, - запальчиво заявил я, недобро
на него взглянув.
Не надо было мне произносить этих последних слов, теперь я это понимаю.
Иваныч вдруг взвизгнул, вытаращил зенки, схватился за штаны и со словами
"Ой, батюшки!" пулей вылетел из подъезда. Хлопнувшей дверью меня обдало
густым ароматом бесплатного общественного сортира. М-да, подумал я, мысленно
разделяя несчастье горемыки-почтальона, желудок мой - враг мой. Это уж
точно.
Газету было жалко. Я так толком ничего и не понял: либо Иваныч что-то
перепутал, либо все это дедморозовские штучки. Но факт оставался фактом:
газеты не было. Я своими собственными глазами видел, как этот старый
засранец пропустил мой почтовый ящик. И все же...
Иваныч Иванычем, а Дед Мороз Дед Морозом. Чем черт не шутит, может, в
мешке этого занзибарского чудотворца наряду с детскими игрушками и
руководство по материализации завтрашних газет припасено, а? Дай-ка, думаю,
взгляну я в ящик-то.
И взглянул, мысленно посмеиваясь над самим собой.
Газета была на месте.
Дрожащей рукой я отпер свою ячейку и извлек заветную газету на свет
Божий.
"МК", четвертое января, четверг.
Зря я, выходит, Иваныча до поноса довел. Зря.
Глава седьмая
Ежели человеку что-то очень надо, или же он хочет что-то такое купить,
о чем мечтал, быть может, еще с самых пеленок, или вообще чокнулся на
какой-либо идее-фикс, то такой человек будет переть напролом, пока своего не
добьется. А добившись, зачастую забрасывает приобретенную вещь в пыльный
угол и забывает. Вычеркивает, можно сказать, из памяти. А почему,
спрашивается? Отвечаю: потому что мое. Чувство собственника удовлетворено -
и баста, теперь хоть трава не расти. Важна не сама вещь, а лишь ее
приобретение, потому-то и любим мы класть глаз на чужое, когда свое есть
ничуть не хуже. Прискорбно, конечно, да только от натуры своей куда
денешься?
Помню, был у меня кореш, Федька Крапивин, вместе за одно партой штаны
протирали. На заре своей молодости страстно мечтал он поступить в институт.
И поступил, вот ведь где парадокс зарыт! А поступив, тут же плюнул на всю
учебу, и через год Федьку из института со свистом вышибли. А почему,
спрашивается? Потому, отвечаю, что целью его была не учеба в институте, а
только поступление в него. Ему бы надо было сразу переключиться на иную
цель, да он расслабился, впал в эйфорию (как же! в институт поступил! это ж
не каждому дано), ударился в пьянки-гулянки, а там пошло-поехало, завертело
Федьку, засосало, чем дальше, тем глубже. Канул на дно и выбраться уже не
сумел. Диву потом давался, как только его цельный год там терпели!
К чему это я прошлое ворошить удумал? А вот к чему.
Зря я, говорю, обидел старика Иваныча, и зря, выходит, он в штаны
наложил. Обложался, как нынче говорят. Попер я на него все равно что танк на
изгородь, а ради чего, спрашивается? Ради какой-то вшивой газетки, которую
так и так читать не стану. И не стал, потому как не в состоянии был в тот
день глядеть на печатную продукцию. Но - раз мое, значит, вынь да положь, а
не положишь, так я сам тебе в штаны наложу, и не один раз. Потому как мое, а
все что мое - священно и охраняется государством, блюдется, так сказать,
законом и Генеральным нашим прокурором. Иначе бы мы давно уже к коммунизму
пришли.
Психология, мать твою, и пляшем мы под ее дудку все равно что крысы под
нильсову флейту. Еще немного - и захлебнемся в собственном дерьме. Вон
Иваныч, бедолага, уже...
Однако хорош треп разводить, пора переходить к делу. Дело-то ведь ждать
не будет, обтрепись ты хоть до посинения.
Тяжело мне пришлось в тот день, третий день нового года, скрывать не
стану. И не мне одному: весь наш цех боролся с тяжким недугом, имя которому
- похмельный синдром. Боролись честно, с поднятым забралом, не прибегая к
помощи спиртного. Колян в этом отношении бывал чрезвычайно суров. "Никакой
опохмелки, - строго твердил он, - потому как опохмелка есть вторая пьянка.
А вторая пьянка подряд на производстве - это уже криминал". И мы блюли сей
завет нашего бригадира-философа пуще всенародно принятой Конституции.
Ослушников не было никогда, за это я башкой ручаюсь.
А потом пошли дни полегче. Пьянок больше не было (сто пятьдесят грамм
после работы не в счет), жизнь потекла ровнее и спокойнее, без встрясок,
затмений и диких выходок.
Газеты я получал ежедневно, но читать их не читал. Я и раньше-то не
большой был охотник до газетного чтива, а в нынешнее смутное время меня
вообще от них тошнит. Просто рвать и харчи метать хочется, когда в руки
попадает какая-нибудь газетенка. Какую ни возьмешь - всюду склоки, грызня,
мордобой, грязь да дерьмо. Целые тонны дерьма, особенно когда дело касается
политики, межпартийных дрязг и внутрипарламентской возни. Вот вам простой,
можно даже сказать - тривиальный пример: едва лишь всенародно избранная
Дума приступила к исполнению своих нелегких обязанностей, как наши шибко
ретивые депутатики тут же, обильно потея и брызжа слюной, принялись решать
наинасущнейший вопрос о предоставлении им, то бишь депутатикам, нового
здания парламента! Это ж в какие ворота лезет, а, скажите мне на милость? И
чем же, спрашивается, эти толстозадые и жирномордые избранники народа лучше
тех, кого полгода назад выкуривали из Белого дома?
Я никогда не был ни левым, ни правым, ни коммунистом, ни демократом, ни
тем паче монархистом. Ни ельцинистом, ни руцкистом, ни травкинистом, ни
вообще никаким "истом". Я сам по себе, сам по себе партия, сам себе голова.
Может быть, и дурная голова, но зато своя собственная. Так на хрена мне в
таком случае все это ваше бульварное чтиво?! Ответьте мне, господа
газетчики, осветите мне, так сказать, мой вопрос во всей его полноте. Ага,
не можете! А почему, спрашивается? Да потому, отвечаю, что о хорошем вы
писать просто-напросто разучились, плохого же в нашей жизни и без вас
хватает. И даже с избытком, это я вам точно говорю.
Но право личной собственности священно, и потому каждый день, идя на
работу, я вынимал из почтового ящика личную мою собственность,
дедморозовский, так сказать, презент, и аккуратно запихивал в карман пальто.
Там она, собственность, и покоилась до конца дня, пока вечером я не сносил
ее, свеженькую, в наш домашний сортир, где она и истаивала по мере нужды,
ежели таковая возникала. Как ни верти, а все ж таки экономия на туалетной
бумаге.
Как-то в самой середке января со мной приключилась неприятность: на мое
исконное право собственности кто-то нагло и подло покусился. Словом,
спускаюсь я как-то к своему почтовому ящику, и что же я замечаю? Ящик
вскрыт, газету как языком слизнуло. Какой-то подлец утянул мой новенький
"МК" и теперь визжит, поди, от радости и ловкости своих поганых рук. Такое у
нас иногда случается: вскрывают ящики и воруют газеты, журналы и тому
подобную макулатуру. Я мигом вскипел от ярости и праведного гнева. Попадись
мне только этот типчик, я враз ему ручонки-то его поганые повынимаю, аж по
самые плечи. Силушкой меня Бог не обидел, и слов я на ветер, как водится, не
бросаю.
Весь день я пребывал в чужой тарелке, а к вечеру созрел у меня нехитрый
план. Утром, думаю, изловлю ворюгу, так сказать, на месте преступления и
свершу над ним суд праведный и скорый. Триста раз заставлю прокукарекать, а
потом сдам в ментовку. Пущай органы с ним канителятся, глядишь, срок
припаяют за хищение личного имущества. А как же иначе? Это что ж получается,
всякая мразь будет мои газетки тяпать, а я, выходит, на эдакое хамство
должен сквозь пальцы глядеть? Нет уж, я на самотек такое дело не пущу.
Выслежу гада и сдам куда следует.
Как и было задумано, утром следующего дня я засел в кустах напротив
своего подъезда и принялся ждать. Ящик почтовый был у меня как на ладони, и
любого, кто к нему приблизится с целью воровства, живьем я из подъезда не
выпущу, это уж как пить дать.
Минут десять спустя в подъезд, боязливо озираясь, проковылял Иваныч,
наш бедолага почтальон, быстренько попихал в ящики корреспонденцию и тотчас
же слинял, торопливо шаркая негнущимися ногами. Я хотел было его окликнуть,
да вовремя одумался: как бы наш засранец при виде моей персоны, засевшей в
кустах, вновь не наложил в штаны. Жаль мне стало старика, и я скромно
промолчал.
К моему ящику, кстати, Иваныч даже не прикоснулся. Словно бы он был
заминирован.
Прошло еще с полчаса, и я окончательно задубел. Морозец в тот день
завернул по полной программе, градусов под пятнадцать, а то и под все
двадцать, да еще ветер хлестал по щекам, засыпая в глаза снежную пыль.
Неуютно мне было в моей засаде, чего уж греха таить.
В тот день я так никого и не изловил. Смахнув с шапки сугроб,
окоченевший и злой, я вернулся к ящику. Газета была на месте. Дед Мороз
держал свое слово, поставляя мне завтрашний "МК" точно по расписанию. Как он
это делал, мне было невдомек, да я и не старался ломать голову над этими
дедморозовскими штучками.
Ладно, думаю, попытка не пытка, завтра я его уж точно накрою. Не
позволю, знаете ли, чтобы у честных граждан газеты перли.
Но и назавтра я коченел в засаде зря. Этот таинственный тип так и не
явился. Я махнул рукой и прекратил свои партизанские вылазки. Может, думаю,
он больше и не объявится, так какого же хрена я каждодневно должен мерзнуть
в этих проклятых кустах?
Минуло еще два дня. В засаде своей я больше не дежурил. И оба дня
газета исчезала.
Тут уж я вконец взбеленился. Живьем сожру козла вонючего, ежели поймаю,
без соли, перца и "анклбенса". Вот только как же его выследить?
Пролетели выходные, и с понедельника, с самого ранья, я снова заступил
на свой пост. Только теперь я укрылся так, что ни одна зараза, даже если бы
очень постаралась, меня бы не засекла. Накануне я как следует пораскинул
мозгами и скумекал, что в те разы, когда я стоял на стреме, подлый ворюга
вычислил меня и газеты тянуть не посмел. Словом, я засветился, это уж как
пить дать, и теперь он будет вести себя куда осторожнее. Ну да и мы не лыком
шиты, мы свое партизанское дело знаем, нас на понт не возьмешь и вокруг
пальца не обкрутишь.
Взобрался я, значит, на дерево, что как раз напротив моего подъезда
росло, пристроился меж ветвей его и стал ждать. И что же вы думаете?
Сработал-таки мой маневр, гадом буду, сработал! Лишь только прошаркал
Иваныч, выполнив свою почтальонскую миссию, как в подъезд юркнул какой-то
тип, которого я поначалу не разглядел. Ух, ну и летел же я тогда с дерева -
так мне не терпелось этого козла в бараний рог скрутить! Хорошо еще, что
внизу, как раз под моим насестом, сугроб намело. Еще в полете я заприметил,
как он роется в моем почтовом ящике, как извлекает из него мою... О, этого я
вынести не мог! Взревев от бешенства (я специально утром не поел, чтоб
позлее быть), ринулся я в атаку, в свой родной подъезд. Подлетел к тому
козлу, схватил за грудки и затряс так, что голова его часто-часто забилась о
соседский почтовый ящик. Очки его быстро поползли по в миг вспотевшей
переносице и шмякнулись о кафельный пол; одно очко разлетелось вдребезги, а
второе покрылось паутиной трещин. Он закатил глаза и мелкой дробью
заколотился о железный ящик, все больше затылком и левым ухом, которое по
окончании экзекуции изрядно распухло и покраснело. Я еще малость потряс его,
а потом отпустил. Хотел вырвать у него газету, но он вдруг с силой вцепился
в нее и заорал:
- Не отдам! Слышите, не отдам!
Я опешил. Челюсть моя отвисла, зенки, похоже, вылупились. Я ожидал
всего, что угодно, но только не такого. Нет, это уже не наглость и даже не
сверхнаглость, это скорее приступ паранойи или рецидив белой горячки. Я в
таких вещах кое-что секу.
Гнев как-то сам собой улетучился. Меня словно пыльным мешком по башке
шарахнули, и теперь я удивленно таращился на этого тщедушного очкарика.
- Как это не отдашь? - задал я вполне законный вопрос. - Тебе что,
козел очкастый, зубы надоело носить? Гони газету, говорю!
- Не-е-е-ет! - завопил он, близоруко щурясь и прижимая мою газету к
своей птичьей груди дистрофика.
Я почесал в затылке. Он играл явно против правил: вместо того, чтобы
бросить газету и дать деру или, по крайней мере, попытаться как-нибудь
замять инцидент мирным путем, этот шизик готов был, кажется, костьми лечь
ради моей собственности. Хотел было я ему врезать промеж его бесстыжих глаз,
да посовестился: слишком различны были наши весовые категории. А
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг