Эдуард Мезозойский и Эллон Синев
Об авторах
Родились и выросли в городе Северодвинске, на Южном
берегу Белого моря. Пишем, по всей видимости, еще с прошлых
жизней и надеемся не оставить это занятие в ближайших
последующих. Эллон СИНЕВ: выпускник Поморского педагогического
университета, филолог, проживает в Северодвинске (81842)369-81,
основное занятие в настоящий момент не выяснено. Эдуард:
выпускник МГТУ им. Баумана, ходит по Москве, раздает визитки с
надписью
"GAME.EXE. Дизайнер. (095) 232-22-61,
ihrupalov@cterra.msk.ru",
но истинный характер своих занятий также скрывает
(как, впрочем, и настоящую фамилию).
БИОГРАФИЯ
(опубликовано в журнале "Магазин Игрушек", ноябрь-декабрь 1996)
- Живем, живем - а зачем? Тайна веков. И разве
постиг кто-нибудь тонкую нитевидную сущность
светил?
Виктор Пелевин, "Затворник и Шестипалый"
Вначале был папа. Отсканированный с какого-то заграничного журнала,
наспех отретушированный и вечно недовольный - таким он пытался его
запомнить, но не получилось: папик вскоре высветлился по краям, задал себе
степень прозрачности 80% и стерся навеки.
Мамы он тоже не помнил и даже порой сомневался: а была ли родная...
Да и вообще, в первые годы было не до предков: он беспрерывно глотал
память, наивно таращился на рамочки меню, скролл-бары, двуглазое солнце за
антибликовым небом и интенсивно впитывал мир всеми тремястами точками на
дюйм.
В его детской директории сидело несколько точно таких же пацанов,
рожденных от случайных фотографий и текстур. Но особой дружбы не сложилось:
каждый норовил куда-то убежать, да и его вскоре тоже потянуло в странствия.
Недолго думая, он шагнул в тридцатидвухбитную темень и очутился на новом
месте, окруженный толпой незнакомых и неприветливых взрослых.
Очень скоро он придумал себе имя, расширение, нарастил насыщенность
и пошел в школу. Целыми днями они долбили хелпы, получали двойки и
подзатыльники, носились туда-сюда по дискам, на переменках тайком
баловались спецэффектами, а по вечерам задвигали до беспамятства
контрастность и, обалдевшие, долго разглядывали звездочки на небе -
мечтали. В бесконечной фиолетовой глубине им чудились тени будущего,
утыканного благородными поступками и исполнениями желаний. Например: вот
вырастем, обучимся - и улетим туда, к звездам, за антиблик, высадимся на
очкастом солнце, построим орбитальную станцию. Станем трехмерными, научим
нарисованную зелень пахнуть, а буквы - звучать. Эх, только бы вырасти...
Безоблачное небо юности слегка коптил некий беглый и очень старый
эк-зек, схоронившийся в подвале их школьного фолдера. Он злорадно скрипел,
что всех ее обитателей рано или поздно заколотят в Посткрипт и похоронят в
братской могиле фотонабора. Но в те годы они просто считали его тронутым и
всерьез не принимали - никто не мог представить себе, что живой файл можно
куда-то заколотить. И уж тем более похоронить.
А потом появилась Она. Пробой в мальчишеском сознании. Взгляд из-под
воды на пылающее небо. Прекрасная, безупречная до последнего пикселя.
Некоторое время она жила на соседнем слое - "лэйере", как она его называла
на монгольский манер, обнажая бархатистый муар, - и, разумеется, он
влюбился в нее с первого взгляда. Ночи напролет он читал ей стихи,
отмахивал назойливых курсоров, томился, убивался, разламывался в мозаику и
на коленях клялся в верности до самого Посткрипта... - но она оказалась
обыкновенной стервой и, оставив ему на память шрам в виде склонированного
портрета-медальона, не попрощавшись, исчезла.
Обезумевший, он заметался по дискам, стучась в равнодушные фолдеры
и пытаясь найти ее и убить, но не нашел, не убил, вернулся домой, весь в
слезах, соплях и отчаянии, и поклялся больше никогда с безупречными не
связываться. Ему посоветовали заняться каким-нибудь делом, мол, время
лечит, и все такое, но он чувствовал себя способным на большее, нежели
тупое выравнивание цветовых уровней. Вскоре он заархивировался и принялся
за сочинение песен.
В самом деле, тратить время на неблагородные, недостойные его
призвания занятия - глупо и расточительно. Разделять цвета? Настраивать
контрастность? Все это он давно перепробовал, все это нудно и пошло. А вот
обрести трехмерность, покончить с виртуальным образом жизни и запеть!..
Пусть он понятия не имеет, что это такое - жить во плоти, зато у него уже
были готовы свои песни и запахи, и стоило только добраться, найти - и
откроется люк в счастье.
Но юность кончилась, а стихи остались непризнанными, подвиги не
попадались, друзья разбрелись по теплым женам и директориям, наваливалось
одиночество. Он плюнул на гениальность, сбрил свой панковский эржиби, стал
как все, заурядным, скучным и цмикованным. Завел себе Вируса, иногда
напивался с ним от тоски, на целые сутки переставая открываться, и по ночам
рассматривал грустные вкусно пахнущие сны.
А потом стали сбываться пророчества беглого эк-зэка из детства.
Друзья уходили - кто с женами, кто без - и больше не возвращались. Бабки
несли метафизику про параллельное пространство, про многозадачность мира и
таинства ОЛЕ, но он только усмехался и шел прочь, за очередной бутылкой.
Зато во снах к нему часто стал являться образ Посткрипта, обитого черным
бархатом, с золочеными ручками; он ворочался, не в силах уснуть, затем
будил Вируса и заставлял его в сотый раз рассказывать предания о волшебных
программах, где-то на далеких северных дисках, которые умеют делать
трехмерность и озвучивать песни.
Одновременно он начал задумываться над устройством мира и пришел к
странной идее о своей непричастности к собственной же жизни. Ему стало
казаться, что все, чему его учили в школе, предназначалось не для него, но
для богов, которые, в сущности, и ворочали судьбами обитателей местных
директорий, и все его поступки были не произвольными, а только отслеживали
таинственные Высшие сценарии. Школа, первая любовь, обшарпанный
однокомнатный фолдер, который они снимали на двоих с Вирусом, - все это,
вплоть до каждого его вздоха, происходило по указке неведомых богов. От
этого становилось нестерпимо страшно, он в ужасе выбегал из дома и с
подозрением разглядывал небо, высматривая за ним очертания владык мира. Но
за менюшками висело лишь солнце (в последнее время подостывшее с очков на
контактные линзы) да неизменный антиблик.
А потом настал День. С утра приехала черная машина, и забрали
Вируса, не оставив от него даже носков. Он понял, что это знак, что пора
уходить, бежать к своей мечте, пока не случилось непоправимое, положил в
рюкзак котелок и спички и помчался по витым парам, в сторону северных
станций. Но боги уже давно рассчитали все его поступки. Как только он
сунулся в директорию, в которой по всем признакам спряталась мечта детства,
его схватили, сильно настучали по бирюзовой составляющей, вытатуировали на
груди похабную надпись рекламного характера, заковали в рамку и погрузили
по горло в болото немых букв.
Сквозь новое сиреневое небо наконец стали видны лица богов. Тех
самых, безжалостных и всемогущих. Он увидел тех, кто определял его поступки
и писал книжку его судьбы, но слишком поздно молиться, когда ты уже лежишь
раскатанный, обряженный в колонтитулы и с номерочком страницы на ноге, - и
он закричал что было сил, пытаясь разломать свои байты и хотя бы подвесить
этот несправедливый мир, заорал так, чтобы его услышали на проклятых
северных дисках, до которых ему уж не суждено было добраться, чтобы
ненавистный эк-зек поперхнулся в своем подвале... Но докричать не дали.
Грубые руки затолкали его в Посткрипт, заколотили тяжелую черную крышку и,
не обращая внимания на его истерический стук изнутри, отправили в
фотонабор.
Он бился головой о черные доски Посткрипта и думал: как же это
унизительно - не быть хозяином своей судьбы, и вспоминал свою бестолковую
жизнь, любовь, мечты, беднягу Вируса...
И он запел свою самую лучшую песню, самую прекрасную сказку - про
то, как где-то за пределами рамок меню, на зеленых лугах, среди звонких
ручьев трехмерные запахи устраивали великий праздник слова; и с каждым
новым импульсом таймера его голос звучал все чище, все громче; и файлы,
скрюченные в соседних Посткриптах и почти павшие духом перед порогом
смерти, принялись ему подпевать; и по его щекам заструились слезы радости -
его талант наконец признан! слезы надежды, что уж хотя бы эта песня не была
запрограммирована жестокими богами и навеки останется его творением; и из
соседних Посткриптов доносились глухие рыдания и слова запоздалой
благодарности; и они начинали петь по второму, третьему, десятому разу, и
пытались протянуть друг другу руки сквозь глухую непроницаемую темноту...
Он умер быстро, безболезненно, и был похоронен в четырех
полупрозрачных могилах из целлулоида - чтобы спустя несколько дней
воскреснуть в пятидесяти тысячах своих копий, прошитых трехмерными
скрепками, мгновенно забыть все свое прошлое и войти в хрустящее и пахнущее
типографской краской бессмертие.
(С) Эдуард Мезозойский, Эллон Синев, 1995, ihrupalov@cterra.msk.ru
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг