- Олег, про эпидемию по телефону ни слова! Предосторожность не
помешает. И вообще - никаких лишних расспросов на эту тему. Кто знает, что
за глыба здесь нависла. Почему до сих пор сюда не впускают никого из
всемирной организации здравоохранения? Почему закрыли въезд зарубежным
врачам, всем, кроме американцев?.. А так называемые инопланетяне, что за
бредятина? Понимаю, газетчики наткнулись на золотую жилу, трубят про
пришельцев во все трубы. Но, может, просто отвлекают внимание от эпидемии?
- Завтра с утра засяду за газеты, - сказал я. - Насчет пришельцев надо
копнуть поглубже.
- Завтра поедете в Чивиту, Олег. Нельзя, чтобы экспедиция развалилась
окончательно. И прихватите с собою вон ту зеленую папку, слева на шкафу.
Там газетные россказни про инопланетян. Кстати, вы еще, кажется, не
обустроились в номере. И не поужинали...
- Номер мой напротив вашего, Учитель. Что касается ужина, то я просто
выпью внизу, в баре, теплого молока, а потом минут пять-десять прогуляюсь.
Заодно позвоню Марио из автомата. Вы правы: инопланетяне вполне могут
прослушивать гостиничный телефон.
Тень улыбки проскользнула по иссохшим губам Учителя, как лунная тень.
- После разговора с Марио зайдите, Олег, ко мне...
От гостиницы к невидимому морю тянулась слева стена тростника. Сухие
стебли слабо позванивали под ветром. Справа подступали к улице уродливые
жирные кактусы, похожие на скульптуры модернистов. За двухметровыми
кактусами угадывались двухэтажные особняки местной знати. Ни одно окно в
них не светилось:
Сицилия засыпает рано.
Телефон Марио я помнил наизусть. Трубка долго молчала. Я уже отчаялся,
когда раздался певучий голос, который я узнал бы из тысячи других:
- Слушаю.
- Антонелла белла *, - выдохнул я. - Может, ты вспомнишь Олега? С
нежным прозвищем Земледер.
(Да, иначе как земледерами нашего брата археолога она не именовала.)
И снова долгое молчание.
- Антонелла, - сказал я шепотом.
- Откуда ты свалился? - спросила она тоже шепотом. - Из Москвы? Из
Рима? С Меркурия?
- Из Палермо. Из "Золотой раковины". И намерен звонить тебе
беспрерывно, пока не кончится виза. Позови, пожалуйста, к телефону Марио.
Трубка сотряслась от всхлипываний.
- Святая мадонна, он в госпитале бенедиктинцев.
А до этого чуть не умер в Солунто. Господи, как он мучился, как бредил!
Но слава богу, остался жив. - Она опять зашептала: - Я переехала сюда, к
нему, потому что мама без Марио совсем сдала.
Я спросил:
- Ты не помнишь его диагноз, Антонелла? Может, нужны какие-то лекарства?
- Белла (итал.) - прекрасная.
- В том и ужас, что никто ничего не знает. У нас это называется
просто-эпидемия. Многие уже умерли, ты, верно, слышал. Это чудо, что я в
тот день не поехала с Марио в Сигону. - Она всхлипнула.
- Можно ли навестить Марио в госпитале?
- Только по воскресеньям, с четырех до шести.
В другие дни монахи не пускают. У них там строго.
- Воскресенье послезавтра. Давай встретимся в три, возле картинной
галереи? Вместе съездим к Марио.
- У галереи? Возле фонтана "Трех лилий"? На нашем любимом месте? Ты не
забыл? "*- печально спрашивала она.
- Я ничего не забыл, Антонелла белла, - сказал я. - Если понадобится
моя помощь до встречи, звони в "Золотую раковину". Но учти: завтра почти
весь день я буду на раскопках. Спокойной ночи!
- Узнаю тебя, Земледер. За эти годы ни одного звонка, ни строки, а
желаешь спокойной ночи, будто мы расстались лишь вчера. Остроумно. Кому
спокойной ночи} мне или себе?
- Средиземному морю. Ты, кажется, окрестила его землеобъятным, помнишь?
И куда можно уйти по лунной дорожке, не забыла?
^- Оставь этот тон, Земледер! - Она повысила голос, и он слегка
задрожал: - И запомни: землеобъятное море давно смыло все наши следы.
Остались лишь твои потуги на остроумие. Продолжай веселиться. Чао!
Она повесила трубку и больше на звонки не отвечала.
Я вернулся в гостиницу. Несколько пожилых плотно сбитых господ, видимо,
из Западной Германии, похохатывали у телевизора с экраном на полстены. В
ресторане играл сразу на пяти инструментах кудрявый человек-оркестр. Я
отказался от заказанного молока и пошел к Учителю. Он тоже смотрел
телевизор.
- Вы, Олег, кое-что потеряли, - сказал учитель,- Только что показывали
несколько фото инопланетян.
- Которые бесчинствуют по всему острову на радость газетчикам? Ну и
потеха. На что они похожи?
На сосиски? На осьминогов? На велосипеды с гусиными лапами?
- На существа в скафандрах. Двуногие. Двурукие.
Одноголовые. Оседлавшие "летающую тарелку" довольно изящных форм. -
Учитель показал руками подобие эллипса.
- Само собою. Пришелец без "летающей тарелки" - что ведьмочка без
помела.
- Увы, Олег, вы правы, - сказал Учитель, "^- Здесь полный трафаретный
набор. Вблизи "тарелки" и мотор у автомобиля глохнет, и желтые пятна на
трав$ от нее остаются, как будто... - Он задумался недоговорив.
- Позвольте докончить за вас, Учитель, - сказал я. - Как будто вылился
желток из яйца ихтиозавра.
Размером с летающее в небе озеро. С ликами великих археологов. Не так
ли?
Странно, но на упоминание о летающем озере Учитель ничего мне не
ответил.
* * *
В два часа ночи я вышел у себя в номере на балкон.
Белая подкова "Золотой раковины" лежала на склоне холма, сбегавшего к
заливу. В свете молодого месяца серебрились купола тутовых, лимонных,
гранатовых деревьев вперемешку с кактусами. Слева, где петляла бетонная
дорога, возвышался Драконий мыс. Он и впрямь походил на дракона,
припавшего пастью к морю. Десяток деревцев с искривленными от ветра
стволами - скорее всего маслины-смахивали на драконий гребень.
Море выдыхало запах водорослей, медуз, пенящихся волн. Волны катились к
зеву дракона из времен странствий Одиссея и его сотоварищей, времен
Фемистокла и Ганнибала, Пуннческих войн, немыслимых триумфов цезарей на
колесницах, запряжённых львами, времен, в водовороте которых рождались и
гибли вожди, наложницы, сатрапы, палачи, смотрители маяков, предсказатели
будущего, мудрецы, умерщвляющие сами себя по повелению сатрапов,
предпочитая изгнанию к берегам Ойкумены, земли обитаемой, - смерть. Волны
накатывались, как римские когорты, взбрызгивая темную влагу.
Тою порой миротворно слетал Одиссею на вежды
Сон непробудный, усладный, с безмолвною смертию сходный.
Быстро (как полем широким коней четверня, беспрестанно
Сильным гонимых бичом, поражающим всех совокупно,
Чуть до земли прикасаясь ногами, легко совершает
Путь свой) корабль, воздвигая корму, побежал, и, пурпурной
Сзади волной напирая, его многошумное море
Мчало вперед...
Далеко над морем вспыхнула и погасла, как перегоревшая лампа, молния.
Мне почудилось, что она высветила в небе исполинских размеров лицо, чьи
черты не раз я угадывал в тревожных снах. Я вгляделся в ночной простор - и
вот в молнийном мгновенном высверке природа снова запечатлела в небе черты
Снежнолицей. Мне не нужно было свидетелей. Достаточно, что Снежнолицую
видел хотя бы Дракон с изуродованными телами маслин вместо гребня.
...Почему образ утраченной красавицы не давал мне покоя все эти годы,
как будто не владыка крепости на изгибе реки, а я лишился ее живой
колдовской притягательности? Дважды погибшая, разметенная селевым валом по
урочищу Джейранов, валом, перемешавшим ее плоть с осколками горных пород,
ракушками, ветвями барбариса, мертвыми змеями, божьими коровками, сурками,
ящерицами, стрекозами, - почему она навязчиво оживала в моей памяти?
Вернее, из хаоса воспоминаний не сама она оживала, а восставала ее
красота. Ее мертвая красота...
Пусть так. Мертвая. Отчего же живая ее сестра,красота земная, та, что
обступала меня, как светящиеся колонны берез в весеннем лесу, отчего, эта
животворная красота как бы пятилась перед навязчивым видением Снежнолицей,
плывущей в своей хрустальной ладье вниз по реке времен?
Что подразумевал гений, подверженный припадкам падучей болезни, когда
прорицал: красота спасет мир.
Спасет, но как? Спасение предполагает действие, волю, противоборство
воинству зла. Красота же изначально пассивна, смиренна. Она ждет
поклонения, восторга, возвеличения, ждет, наконец, обладания ею, дабы
повторить все в тех же прекрасных формах самое себя...
А если не в столь прекрасных? Почему так тревожат, оскорбляют видимые
изъяны в совершенной красоте?
Допустим, Снежнолицая была бы горбуньей... Или колченогой карлицей. Или
восьмипалои... Красивый ребенок, рожденный даже двухголовым монстром,
воспринимается как нечто само собой разумеющееся, как исправление природой
собственной ошибки. Но Венера Милосская, родившая двухголового монстра! О
нет, тут не утешишься, что, мол, живет и от красавицы урод, тут в другую
вселенную улетает от дерева семечко, туда, в пугающую тьму...
Быть может, прекрасное - это зеркало, отражающее юность мира, радость
осознавшей себя живой материи? А уродливое - предвестье распада, гниения,
угасания жизненных сил, безобразия странницы с острой косой - смерти...
Нет, тут какое-то противоречие непостижимое. У истоков златокудрой юности
мира не было вообще красоты: кипящая лава, мертвый пепел, остывающие
камни, чад и смрад. Красота, видимо, прибывала, нарастала вместе с ростом,
совершенствованием живой природы, пока не расцвела в человеке...
Расцвела, но отчего мы ищем канон красоты в той же Древней Греции?
Почему в поисках идеала прекрасного беспрестанно оглядываемся назад,
допытываемся ответа у Рублева, Леонардо, Рафаэля. Так что есть Красота? И
почему ее обожествляют люди?..
Я вернулся в номер, запер дверь на балкон, задернул зеленые занавески.
Уснуть уже не удастся, это несомненно. Лучше всего, пожалуй, пойти
побродить по берегу. Но внезапно вместе с мыслью о море мной овладела
тревога: показалось, что в комнате я не один.
Я зажег верхний свет. Сходил в ванную. Открыл шкаф.
Заглянул под кровать. Под диван... Разумеется, никого.
Впрочем, немудрено и встревожиться: эпидемия, госпиталь в Солунто и
госпиталь у отцов-бенедиктинцев, лицо Снежнолицей над морем, инопланетяне
- на первый вечер в Палермо многовато...
Ладно. Пришельцы так пришельцы. Я включил настольную лампу и решительно
придвинул к себе зеленую папку. Вырезки были заботливо разложены по датам.
Первое сообщение гласило:
ЗАГАДОЧНЫЕ ПОДЖИГАТЕЛИ?
Луиджи Сатриано, владелец небольшой оливковой рощи в предместьях
Агридженто, вчера пополудни позвонил к нам в редакцию и сообщил
ошеломляющую новость. Он готов поклясться на Священном писании, что
минувшей ночью видел над своей рощей "летающую тарелку". По его словам,
"тарелка" вначале показалась со стороны залива, слабо мерцая в небе. Затем
она зависла над рощей, осветила узким лучом света одну из олив, которая
сразу же задымилась. Сатриано (он спал в саду) побежал в дом, разбудил
жену и трех своих сыновей. На их глазах дерево вспыхнуло, после чего
"тарелка", издававшая слабый шум, как от вентилятора, удалилась опять к
заливу. Пламя удалось сбить струёй воды из шланга, но дерево оказалось
загубленным.
Наш корреспондент немедленно выехал к месту происшествия.
Действительно, одна олива в саду Сатриано обуглена. Никаких следов
инопланетян не обнаружено.
Сатриано (он в твердой памяти и здравом уме) слово в слово повторил
таинственные обстоятельства прошлой ночи. Полиция ведет расследование".
Дальше подобные истории посыпались, как лепестки с увядшей розы.
"Тарелку" видели в нескольких местах, главным образом над глухими
селеньями - и обязательно глубокой ночью. Чаще всего - четырежды - она
появлялась над Сигоной - уже после, эвакуации жителей. Здесь она однажды
подожгла миндальное дерево, вслед за тем преспокойно скрывшись. В
обширной, полной противоречий статье престарелый профессор-микробиолог
доказывал, что единственная причина странной эпидемии - безответственное
поведение пришельцев из другого мира. "То, что разбойничьи полеты
неопознанного летающего объекта зафиксированы несколько позже вспышки
безумия в Сигоне, - писал он, - еще ничего не доказывает. К тому же
существует история, рассказанная доном Иллуминато Кеведо. Почему никто не
хочет принимать его сообщение всерьез?
Как бы не пришлось нам всем расплачиваться за подобную душевную
глухоту".
Нашлась среди вырезок и история Кеведо. Действительно, дон Иллуминато,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг