Чтоб и днем, и по ночам
Он отчаянно скучал.
Чтоб забыл еду и сон
Семь недель, голубчик, он.
Чтобы таял, как свеча,
Жизнь унылую влача.
Но клянусь, что в пасть штормам
Я попасть ему не дам...
После каждого двустишия четверо в клетчатых штанах закатывали глаза и
выли:
Тьму кромсай, клинок огня,
Клокочи в котле, стряпня!
К концу они основательно взбудоражили публику.
Даже те, кто не танцевал, начали прихлебывать из чаш веселящую амриту и
дергать под столом ногами.
Наконец в бутоне белых платьев я угадал невестино.
Она была одного роста с женихом и втрое его тоньше.
Втрое - это, допустим, сильно сказано, поскольку я склонен иногда к
преувеличениям, но на семипудового кабанчика женишок смахивал, ой как
походил. Даже черные бачки, сползающие вниз, к углам пухлого рта, вполне
могли сойти за клыки. Странная мода одолела ребят, которым чуть за
двадцать, - холить и лелеять свою плоть. Начиная с детства бешено
накачиваются всем, что округляет розовое тело: непомерными дозами
съестного с биостимуляторами, загоранием на пляжах, беззаботным
времяпрепровождением в сообществах таких же юных растолстевших богов. Все,
что угодно, готов простить молодому человеку, но свешивающееся через
ремень, выпирающее, как перестоявшее тесто, брюшко повергает меня в
уныние. К счастью, не всех, не всех захватило поветрие. Тех, кто
сызмальства готовится к разнообразным испытаниям силы и духа - будь то
пьезоловушки Сатурна, рудники на Венере, заледенелые шхеры Плутона, - этих
замечаешь в толпе с первого взгляда. Талия выгнута, как по лекалу, плеч
разворот богатырский, поступь - как по струне переходит пропасть, глаза -
ясные-ясные, с напором сиянья, с дерзинкой; такому скажи: через час на
полгода в Гималаи или во мрак Тускароры - не задумываясь согласится, как
на крыльях, на край света помчит. Треть из них, этих будущих
планетолетчиков, астрогеологов, смотрителей маяков на задворках солнечной
системы, наверняка не доживет и до пятидесяти. И они прекрасно это знают.
Знают, но в стан наслаждающихся и ублажающихся не перебегают. Как будто
невидимый луч рассек целое поколение на долго и коротко живущих.
В меньшей мере, но это касалось и девушек...
Так вот: женишок был семипудовый, а невеста - в плотно облегающем
платье с вышитыми кистями рябины - тонкая и гибкая, как рябиновая ветвь.
Ее руки с нежно светящимися розовыми короткими ногтями дремали на пухлых
плечах избранника. И фата просвечивала розовым, затуманивая лицо.
Я дождался, когда невеста легким движением рук откинула на волосы фату
и сказала мягко, певуче:
- Милый, только не обижайся, но я устала от грохота. Можно, я немного
отдохну? У себя, ладно?
- Тебе нельзя уставать сегодня, - хохотнул он и обнажил частокол белых
узких зубов. - У нас впереди целая ночь.
- Я отдохну чуть-чуть. Минут десять-пятнадцать.
Ведь впереди целая ночь, - отвечала она и вновь опустила светящееся
облачко фаты. Тут я заметил в темном углу, где оркестр, овальную дверцу и
буквы полукругом, тот же цветной вензель, что и на входе:
Комната невесты
К этой двери и поплыло платье с рябиновыми кистями, а женишок потопал к
столу, где его встретил разбитной собрат с чашей амриты и присловицей,
сопровождаемой подмигиваньем: "Жених и невеста поехали за тестом, тесто
упало, невеста пропала". Оркестрик бесновался уже без ведьмы.
Поскрипывающий робот вновь открыл мне ту же дверь. Я спустился с крыльца и
обогнул терем. Вишни начинали свое шествие на холм прямо от черных угловых
окон. Под ногами дрожала от сырости трава, приникала к земле в поисках
последних капель тепла.
Я встал под молодую вишню перед оконцем. Блеснуло за стеклами сияньице
фаты. Невеста раскрыла створки, но не сразу, потому что искала на ощупь
задвижку, а включать свет ей, наверное, не хотелось. Она склонилась перед
распахнутым окном, положила руки на пылающий лоб и так замерла.
- Гори, гори ясно, чтобы не погасло, - прощебетал я голосом ласточки.
Невеста подняла голову, опустила руки на подоконник, пристально
вглядываясь в сад. Потом сказала шепотом:
- Кто-то из наших навострился говорить по-птичьи.
Никак Алена Седугина. - Она вздохнула. - А может, показалось...
- В небе солнце показалось, как коврижка, разломалось, - протенькал я
синичкой и, когда невеста изумленно раскрыла глаза, добавил своим голосом,
спокойно, чтобы не напугать: - Совет да любовь, прекрасная невестушка.
- Спасибо, - отвечала она, хотя и вздрогнула. - Вы кто? Голос такой
старый, и в саду ничего из-за туч не видно. Только контуры вишневых
деревьев.
- Вот вишни и спрашивают невесту. Скажи: твой это суженый?
- Мой суженый? - задумалась она. - Чей же еще?
- На веки вечные? До смертного часу? Единственный в мире?
- Зачем вы так любопытствуете? - сказала невеста и смутилась.
- Вишни тебя пытают: это он? Единственный? Во все времена?
- В какие во все?
- Была же ты в мыслях невестой в далеком прошлом? Ну хоть при Иване
Четвертом, хоть при Великом Петре? Конечно, была. И в просторы грядущего
мысли о суженом посылала?
Она задумалась.
И тогда - запястье левой руки к плечу, ладонь на отлете - я высветил на
ладони полусферу - подобие опрокинутой хрустальной чаши. За стенами чаши
венчал светел месяц свод звездных покойных небес, и струилась, блестя
перекатами, древняя Нара-река меж хмурого воинства елей по берегам. И
вызванивали железными боталами кони в ночном, и лучина теплилась в избушке
с краю деревни, на взлобье холма, на полугорке, возле реки. А за горою, за
выпасом, на поле средь озимых стоял отрок в лаптях, в портках и рубахе
холщовой почти до колен.
- Встану я и пойду в чисто поле под восточную сторону, - причитал
отрок. - Навстречу мне семь братьев, семь ветров буйных. "Откуда вы, семь
братьев, семь ветров буйных, идете? Куда пошли?" - "Пошли мы в чистые
поля, в широкие раздолья сушить травы скошенные, леса порубленные, земли
вспаханные". - "Подите вы, семь ветров буйных, соберите тоски тоскучие со
вдов, сирот и маленьких ребят - со всего света белого, понесите красной
девице Марине в ретивое сердце, просеките булатным топором ретивое ее
сердце, посадите в него тоску тоскучую, сухоту сухотучую, в ее кровь
горячую, в печень, суставы, чтобы красная девица тосковала и горевала по
мне, рабу божьему Ивану, все суточные двадцать четыре часа, едой бы не
заедала, питьем бы не запивала, в гульбе бы не загуливала и во сне бы не
засыпывала, в теплой бане-паруше щелоком не смывала, веником не спаривала,
и казался б я ей милее отца и матери, милее всего рода-племени, милее
всего под господней луной..."
Точно туманом подернулась чаша. А когда прояснилась сызнова - сидели
уже жених и невеста на вывороченном тулупе за столом свадебным, и
дружко-затей;!ик щелкал бичом за стеной, молодых от чар оберегая, и в
сеннице, где им предстояло впервые возлечь, калену стрелу утверждали уже в
изголовье, и, прежде чем чашу заздравья испить, величали сватья молодых,
предрекали богатство и счастье, и похаживал возле сенницы бородач
востроглазый, поигрывая топором: "Эге-гей, сила дьявольская, берегись, к
молодым жавороночкам нашим - не подступись!" Но не боров семипудовый
лобызал свет-невестушку в сахарные уста, не про него стрела утвердилась и
топорик на клонящемся солнце лучами играл. Другому судьба нагадала
медвяную выпить росу.
Другому счастливцу, другому...
Ах, на Наре то было, на Наре, на тихоструйной реке.
- Да как вы это делаете? - раздался ее испуганный голос. - Там у вас на
ладони, дедушка, я. Хоть и маленькая, но живая... Так про этот, что ли,
сюрприз намекал мне Боря? Почему вы ни слова в ответ? И зачем погасили...
ну... эту... хрустальную?..
- Что ответишь, невестушка, вишням? - спросил я.
- Погодите, закрою комнату на ключ, - отвечала она заговорщицким
шепотом, и до меня донесся стук каблучков.
- Ой, она уже заперта, - в раздумье сказала она, возвратясь к
подоконнику. - Хотя вроде бы я не закрывала...
Именно сейчас тот, кто сидел за рулем элекара, убедился, что к самолету
безнадежно опоздал, и, глядя в почти прильнувшее к земле небо, предвидел
крупные неприятности со стороны зловредного Куманькова.
- Кто вы? - спрашивала невеста с вытянутой над подоконником рукой, как
бы придерживая незримую занавеску и силясь меня рассмотреть. - Я заметила
волосы до плеч, спутанные и седые. Кто вы, дедушка?
- Стерегущий вишню, - сказал я.
Она сразу обрадовалась.
- Значит, здешний сторож? Я слышала, ваша профессия вымерла еще в
прошлом веке. Теперь повсюду электронные стражи.
- Я не электронный.
- Наверное, нет... Отчего вы ни разу не взглянули себе на ладонь... ну,
там... где мы с Иваном... в стародавнее время... как я девочкой еще
мечтала...
- Мне не надо туда смотреть, - сказал я.
- Почему, дедушка?
- На правду, как и на солнце, во все глаза не глянешь.
Невеста вздохнула.
И тогда - запястье к плечу, ладонь на отлете - я высветил на ладони
полусферу - подобье опрокинутой хрустальной чаши. Под нею брели березы по
пояс в чуть синеватом снегу, и вилась меж берез раскатанная дорога,
устремляясь с горы на сверкающий лед запруды, и гремел бубенцами поезд
свадебный, звонкоголосый, и каурые кони грызли бешено удила, и смеялись на
шкуре медвежьей в санях жених и невеста. "Эх, червонцев навезу, девке
выкуплю косу!" - рассыпал гармонист прибаутки, а на околицу бабы да девки
повыбежали: выкуп - да немалый за красный товарец! - требовать с женишка.
Но не увалень, не толстячок у избушки со шкуры медвежьей вскочил да
зазнобу по тропке понес на руках.
На Оби это было, ах, на угорьях обских, в богатырских раздольях, в
жарком сибирском снегу...
- Я угадала, кто вы. Иванов дед Лука. Иван про вас часто рассказывал. И
показывал фото, где вы на Марсе.
- На одном из марсианских полюсов, - уточнил я. - Не только на Земле
случаются свадьбы. Играют и на Уране, и на Марсе. Показать?
- Спрячьте, дедушка, вашу игрушку в футляр. Она чудесная. Только зря
меня укоряете: героя, мол, променяла на толстячка.
- Лучше синица на земле, чем журавль в небе? - спросил я.
- В небе! В небе! - воскликнула невеста с обидой в голосе. - Я от Ивана
только и слышала о небе. Зов звезд! Хороводы разноцветных солнц!
Астроморфоз!
Хронотуннели! Жди меня победителем! -: Она смахнула слезу.
- Победителю - исполать, побежденному - горевать, - сказал я и в ответ
услышал ее резкое:
- Старик Лука, да знаете ли вы, что ваш внук улетел почти навсегда? Я
узнавала в Планетарной Академии, до самого президента добралась.
- Все равно он вернется, невеста.
- Может, вернется. Ему будет лет тридцать, да?
- Хорошо, если б так, - согласился я.
- Тридцать лет, молодой еще человек. Ну а я?
Я-то стану старухой. Мне будет под восемьдесят.
"Не угодно ли на танец, бабуся?" Щеки ввалятся, кожа везде отвиснет,
вылезут волосы, руки-ноги скрючатся, как у Бабы Яги. Пострашнее
шекспировских ведьм заголошу:
Но клянусь, что в пасть штормам, Я попасть ему не дам!
Может, такой песенкой и встретить Ивана? На помеле электронном?
Тут позади невесты раздался настойчивый стук в невидимую дверь.
- Выхожу, выхожу, милый! - крикнула она и сказала мне шепотком: - Я
просилась с Иваном, но не взяли. Сами знаете, там одни мужчины... Будьте
покойны, он улетел без колебаний. Но ответьте: ради чего ваш внук бросил
меня на Земле?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг