- А это, - спросил Кутырев, скосив глаза на мой мешок с
прессованными опилками, - это у тебя не взорвётся?
- Если мне ваши штучки-мучки понравятся, то не взорвётся...
- Но он же действительно посторонний, - остановил мое продвижение
Маслов, - посторонний для нас и для всего нашего дела. Я понимаю,
что, если бы он что-то понимал в театре...
- Когда с ним дерёшься, - поддержал Маслова Киркинский, - то от
него действительно можно что-то почерпнуть. А тут... Чего он будет
нам глаза мозолить!?
- Я, конечно, в ваши дурацкие игры не играю, но я знаю правила
всех, даже самых дурацких игр!
- Сказал мистер Икс плюс Игрек минус Зэт... - съязвила Марченко
- Знаешь, Иванов, - сказал Борис Кутырев, - хоть мы и считаем
тебя всесторонне развитым человеком, но в твоём развитии есть ущерб
и предел. Зачем ты лезешь к нам на репетицию, ничего в ней не понимая?
- Ты же в системе Станиславского ни бум-бум, - поддержал Кутырева
Лев Киркинский, - а у нас здесь собрались звезды школьной
самодеятельности.
- Так, - остановил я Киркинского одновременно волевым жестом и
ещё более волевым взглядом. - Значит, вы звёзды школьной
самодеятельности и, как звёзды, вы считаете, что я не знаю теории
Станиславского?
- Да, мы в этом убеждены, - заупрямился Киркинский. - Читал ты
умопомрачительного много и знаешь только то, что знаешь и сколько
знаешь, но не больше, но о системе Станиславского, я убеждён, ты не
имеешь никакого представления.
- Ты, Киркинский, прав только в одном: в том, что я не изучал
систему Станиславского, не изучал, но... - я обвел звёзд школьной
самодеятельности телескопическим взглядом и добавил: - Но я её знаю
назубок.
Наступила такая, я бы сказал, фокусническая пауза, во время
которой со мной случилось что-то удивительное для меня, хотя я и
привык ничему не удивляться в себе. Во мне возникло ощущение, что
я знаю и прекрасно разбираюсь в системе Станиславского. Это ощущение
переросло у меня в уверенность, что я действительно знаю и разбираюсь
в системе Станиславского, хотя я и ни разу не брал в руки книгу об
этой системе.
Кажется, удалось выжать из моего мозга в смысле КПД ещё часть
капэдэшек! Это вам уже не шестью шесть, как сказал дядя Петя, это
уже, может быть, все шестью восемь.
То, что произойдёт дальше, дорогие товарищи потомки, я должен
сначала объяснить. Сначала для самого себя, а потом и для вас.
Как могло случиться, что я, не изучая систему Станиславского,
вдруг прекрасно в ней разбираюсь? Как это получилось? Вычислительная
машина может решать любую математическую задачу, начиная с таблицы
умножения и кончая самыми невероятными интегралами, так как всякое,
даже самое сложное решение есть точная комбинация всевозможных цифр.
Вот и мои знания о системе Станиславского родились сами собой из
какой-то таинственной таблицы уважения к знаниям, накопленным
человеком, таблицы уважения, которой мой мозг, вероятно, владел чисто
механически. Ведь любое знание - это тоже точная комбинация точных
слов.
- Значит, вы считаете, что я не знаю систему Станиславского? -
Я обвёл взглядом всё созвездие школьной самодеятельности.
Все смотрели на меня с недоверием, и больше всех сомневался в
моих словах Арутюн Акопов - звезда фокусов и самодеятельной
манипуляции. Последний фокус, который он показывал вчера в классе
перед уроком, он назвал: "Законы физики не уважая". Фокус в общем-то
ерундовый. Акопов клал на ладонь линейку, потом переворачивал ладонь
к полу, и линейка по законам гравитации падала на пол. Потом он снова
поднимал линейку, снова клал её на ладонь и опять переворачивал ладонь
к полу, И на этот раз линейка не падала на пол.
- В общем-то в каждом деле есть свой фокус, - сказал я, обращаясь
больше всего к Акопову. - Твой фокус, Арутюн, заключается в том, что
у тебя пришита к манжете и надета на средний палец тонкая прочная
нить под цвет кожи. Вот под эту нить ты второй раз, чуть сгибая
ладонь, незаметно подсовываешь линейку. - Я помолчал и продолжил:
- Но в системе Станиславского нет фокуса, в ней есть секрет. А секрет
этот заключается в том, что... - Я снова сделал паузу, напоминающую
многоточие, и продолжал: - Взгляды Станиславского на мастерство актёра
складывались на основе реалистических традиций русского театрального
искусства XIX века, заложенных творчеством Александра Сергеевича
Пушкина, Николая Васильевича Гоголя, Александра Николаевича
Островского и нашедших воплощение в игре Щепкина, Шумского, Мартынова,
Садовского, - перечислял я фамилии, и это перечисление доставляло
мне истинное удовольствие.
Затем я сказал, что он, то есть Станиславский, стремился
постигнуть общие законы актёрского творчества. Потом я остановился
на том, что у него была (и я чуть было не сказал: "как и у меня")
большая склонность к самоанализу, о чём свидетельствуют его дневники
(и я чуть было не сказал: "как и мои"). Но здесь меня неожиданно
перебил голос Льва Киркинского:
- У меня есть слабая надежда, что ты, Иванов, не знаешь, в каком
году встретился Станиславский с Немировичем-Данченко?
- В 1897 году, - сказал я, набрав побольше воздуха, - произошла
встреча Станиславского с Немировичем-Данченко, - в результате которой
возникло решение...
- Пропустите Всестороннего, - сказал Кутырев, бледнея и хватаясь
за перила лестницы. Маслов отошел от двери, и я, рванув её на себя,
вступил в актовый зал.
- Ты видел, как летает моль? - спросил меня Маслов, увязавшийся
за мной.
Я остановился. Маслов прочертил указательным пальцем в воздухе
глупо запутанную линию.
- Так и мысль твоя, её путь проследить невозможно... Вот ракета
летит и... моль летит тоже. А какая разница! - бубнил он, идя следом
за мной.
Но я его уже не слушал. Я уселся в седьмом ряду. Хотя я и
предупредил, войдя в актовый зал, всех участников генеральной
репетиции, что я пришёл, и поэтому можно начинать, и хотя Борис
Кутырев несколько, как мне показалось, несерьёзно повторил за мной
мои слова: "Иванов пришел! Можно начинать!", но генеральная репетиция
никак не начиналась. Всё время кого-то или чего-то не было на месте.
Затем, когда кто-то или что-то исчезнувшее появлялось, то исчезал
ещё кто-то или что-то опять пропадало. Нет, это дело несерьёзно и
несерьёзны люди, которые этим делом занимаются. Все кричат, спорят,
препираются, а больше всех Борис Кутырев.
- Слушай, Кутырев, - сказал я, обращаясь к Борису, - вот я смотрел
документальный фильм о запуске космического корабля, у них всё как-то
по-другому делается. Там каждый на месте, никто никого не ищет, ничто
вдруг не исчезает и не появляется вдруг. Почему бы и тебе, по их
примеру, не объявить сначала пятнадцатиминутную готовность, потом
десятиминутную, потом одноминутную, потом: семь, шесть, пять, четыре,
три, два, один... и - пуск!
Кутырев посмотрел на меня как-то невразумительно, и я понял, что
это предложение для него слишком сложное. Поэтому я снизил свои
требования и сказал:
- Слушай, Кутырев, есть такая брошюра, под названием
"Психологические аспекты расстановки кадров". Там говорится, что при
подборе и расстановке кадров целесообразно руководствоваться
положением о соотношении врожденных и приобретённых качеств человека,
на базе которых формируются способности. Способности в психологии
- это комплекс выработанных в процессе деятельности достаточно стойких
свойств личности, являющихся условием успешного выполнения некоторых
видов деятельности.
После этих слов Кутырев посмотрел на меня ещё более
невразумительно и сказал:
- Иванов! Пощади!
И я его пощадил. Я замолчал. А Кутырев опять спросил:
- Ты работал над ролью?
- Если вы всё это (я обвёл руками зрительный зал) считаете
работой, то я работал!
Наконец всё и все очутились каким-то чудом на своих местах, и
Борис Кутырев произнес длинную и пространную речь, похожую на лекцию
об актёрском мастерстве и технике речи...
Слова-то какие: "мастерство", "техника речи"! В конце своей речи
Кутырев призвал на помощь Александра Сергеевича Пушкина, который будто
бы гениально сформулировал в стихах всю суть актёрского мастерства:
"как роль свою ты верно поняла, как развила её..." - в смысле развила,
пояснил Кутырев, "с каким искусством, как будто бы слова рождала не
память рабская, но сердце!".
"И на это, - подумал я про себя, яростно сжимая теннисный мяч
в руке, - тратить свою память и сердце". Я положил руку на пульс,
- сердце билось как всегда, пятьдесят два удара в минуту.
Конечно, посещение генеральной репетиции было для меня самой
большой перегрузкой за последнее время. И это вполне понятно: у меня
не было никакой адаптации к театру. Я уже даже не помню, когда я был
в последний раз в кино.
Так как легче всего человек переносит перегрузки по направлению
от груди к спине, это показал опыт космических полётов, то наилучшим
положением космонавта в кресле является положение под углом сорок
пять градусов к направлению, по которому действует ускорение. Правда,
под углом восемьдесят градусов к действию ускорения космонавт способен
выдержать необычайные перегрузки - в двадцать шесть с половиной раз.
Но я, конечно, здесь, в зрительном зале не мог принять такое
восьмидесятиградусное положение перед перегрузками школьного концерта.
Тогда бы мне пришлось смотреть концерт лёжа, что вызвало бы у звёзд
школьной самодеятельности полное недоумение.
И вообще с удовольствием бы я сейчас сидел в своей комнате,
смотрел бы в телескоп на настоящие звезды, а не на эти "звёзды
школьной самодеятельности", как назвал свою труппу Борис Кутырев.
Я занял соответствующее положение под углом в сорок пять градусов
и сказал:
- Можно начинать! Давайте, давайте, показывайте, по какой такой
системе вы тут все вместе теряете даром время! Или вы здесь тоже на
стыке систем готовы сделать открытия?!
- Юрий Евгеньевич, пощади! - взмолился Кутырев.
- Ключ на старт! - сказал я и пояснил: - Это значит, что начинает
действовать автоматика старта!.. Протяжка один!.. Ключ на дренаж!..
Протяжка два!.. Пошла команда: восемь, семь, шесть, пять, четыре,
три, два, один. Пуск!..
- В общем, ребята, начинайте! - перевел Кутырев мои космонавтские
слова на обыкновенный человеческий язык. Занавес стал медленно
раздвигаться.
ВОСПОМИНАНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ
Слепой космический полёт и неожиданное прозрение
На сцену вышла Аня Брунова с балалайкой в руках. Подойдя к рампе,
она, тяжело вздохнув, остановилась. "Волнуется", - подумал я,
разглядывая Брунову.
- Иванов, - вдруг обратилась ко мне Брунова, - ты не смотри на
мою балалайку, как кот на аквариум, и без тебя знаю, что... Сколько
лет балалайке? - так неожиданно продолжила она свою мысль. - Среди
народных инструментов она самая "молодая" - нет ей и трёхсот лет.
Впервые о балалайке упоминается в 1714 году, в "Реестре", составленном
Петром I. По распоряжению императора одно из свадебных торжеств должно
было сопровождаться шествием ряженых, огромным оркестром, в котором
"шла" и балалайка...
- Брунова, ты не по программе! - закричал на нее Борис Кутырев.
- А что он сидит с таким видом, что сейчас разразится лекцией
о балалайках!
- Я тебя очень прошу, - сказал мне тихо Кутырев, - ты во время
просмотра не раздражайся и... не делай никому никаких замечаний.
Я промолчал.
- И ещё просьба, - снова сказал Борис Кутырев, обращаясь ко мне
с тоской в голосе. - Теперь, когда все мы убедились в том, что ты
знаешь даже систему Станиславского, прошу тебя, сиди в зале,
пожалуйста, молча - не губи мой авторитет! Если бы я знал, что ты
знаешь систему Станиславского назубок, я бы... И вообще, ты здесь
случайно!.. Ивановы на генеральную репетицию приходят и уходят, а
Кутыревы остаются.
Брунова всё ещё спокойно стояла на сцене и не начинала своё
выступление.
"А мне как-то показалось, что Брунова волнуется, - подумал я,
- а она вон что, она хочет меня привести в... или, наоборот, вывести
меня из... Не выйдет, Брунова, не выйдет! Не привести меня "в"...
не вывести меня "из"... Жаль, что она не занимается, как Маслов, в
кружке космонавтов... А то её можно было бы и порекомендовать в
экипаж, который меня доставит на место моего галактического
назначения. А то ещё зачислят этого Маслова... а что он такое? Да
так... Лучший космонавт среди артистов... или, точнее, лучший артист
среди космонавтов..."
- Когда я была маленькая, я очень любила сказки. И сейчас я их
тоже люблю. И завидую тем, у кого есть свой волшебник со своими
волшебными словами, - произнесла тем временем Брунова как-то искренне
и, я бы сказал, честно, именно по той системе Станиславского, которую
я, к моему удивлению, знал наизусть.
А Брунова между тем как по системе Станиславского начала, так
по системе Станиславского и продолжала:
- В детстве я пыталась воспользоваться чужими волшебными словами,
но у меня ничего хорошего из этого не получалось.
Вот очень мне нравились такие волшебные слова: "Он ударил в медный
таз и вскричал: "Кара-барас!" У нас был такой таз, в котором бабушка
варила варенье. Однажды, когда все ушли из дому, я села учить уроки.
Но ничего у меня не решалось, ничего не запоминалось. Тогда я взяла
медный таз, ударила кулаком и закричала: "Кара-барас!" Никакого
результата. Тогда я сказала, как сказочник из "Снежной королевы":
"Снип-снап-снурре-пурре-базелюрре..." Но всё равно из этого ничего
не вышло, и задачи не решались. Ещё я совсем зря крикнула: "По щучьему
веленью, по моему хотенью - решитесь все решенья! - не решились. И
тогда я поняла: надо искать своего волшебника со своими волшебными
словами, если чужие не помогают.
И я пошла по городу. И стала слушать, что говорят люди, когда
работают. Вот строят дом. И кричат: "Майна!", "Вира!" Стена дома стала
расти у меня на глазах. Заглянула к футболистам на стадион: "А ну,
Миша, дай-ка ещё по воротам". Заглянула к хоккеистам: "Ещё пас, ещё
пас. Г-о-ол!" Человек плывёт. Почему не тонет? Смотрю:
"Раз-раз-раз-раз!" Вошла в цирк: "Гоп-ля! Ещё раз!" Заглянула в
балетное училище, а там: "И-и-и раз! И два! И три! И - ещё раз!"
"Давай, давай! - говорил бульдозерист, нажимая на рычаги. - Ещё
давай!"
"Чудеса!" - подумала я, догадываясь, что в слове "раз" есть что-то
волшебное, "Раз, два, взяли! Раз, два, взяли! Ещё раз взяли! Ещё раз!"
И тут я всё поняла. Вот они, волшебники, и вот они, волшебные слева:
"ЕЩЁ РАЗ, ЕЩЁ РАЗ!" И так мне захотелось тут же самой стлать
волшебником! ЕЩЁРАЗОМ! Я взяла и стала сочинять свою волшебную
песенку. Потому что какой может быть волшебник без песенки?
Получилось так: "Я ЕЩЁРАЗ, волшебник, и в добрый час я помогаю
всем, кто от неудачи льёт слезы, а работать надо весело, не напоказ,
чтоб никто не удивлялся, а при этом, конечно, повторять: "Ещё раз,
ещё сто раз, ещё тысячу раз..." Песенки не получилось.
"Никакой я не волшебник, - подумала я, прочитав всё это. - Какая
же это песенка, когда всё так нескладно? А потом вспомнила, что надо
ещё раз, и ещё, и ещё сто раз попытаться стать волшебником. И вдруг,
может быть, в двухсотый ещё раз у меня из-под пера полились стихи:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг