АЛЕКСАНДР МАЗИН
СТРАХ
История эта странная, а верней было бы сказать, - жуткая, случилась со
мной на земле, называемой собирательно - "Сибирь". В литературе принято,
что вся сплошь заросла дремучим лесом и обитают в нем мощнобородые
широкоскулые великаны, кладущие на день не более десятка слов. Отчасти
верно. Но в поселочке, давшем мне приют, когда, заработав деньжат, решил я
малость передохнуть перед возвращением в Питер, такой бородач был только
один. Прочие - много мельче. В большинстве - горькая пьянь. Что же до
тайги, то вокруг была плоская, как стол, равнина на добрую сотню
километров. Впрочем, места красивые.
Приютом моим стал маленький домик из тесаных бревен с острой, красной,
как петушиный гребень, крышей. Дом этот /комната и крохотные сенцы/,
расположившийся в дальнем углу обширного подворья, был с любовью и
мастерством сложен хозяином моим, Алексеем Евграфовичем Гречанниковым,
великим деревянных дел умельцем.Он-то как раз и был тем единственным в
поселке саженной ширины великаном, немногословным, нежадным, и, как узнал
я вскоре, весьма азартным. А узнал я это, когда ежевечерне стал бывать в
его хоромах, где он и еще двое местных играли в преферанс. Я стал
четвертым.
Одного из местных звали Семеном. Человек тертый, агрессивный, лет
что-то сорока пяти, с хищной щербатой улыбочкой и переломленным носом.
Когда сцапывал он карты широкой татуированной лапой, то непременно
что-нибудь приговаривал по случаю.
Второй, Саеныч, представившийся мне Игорем, оказался из пришлых.
Интеллегент, пьяница горький, сбежавший (из Питера, кстати) от жены и
осевший здесь у какой-то своей надцатой тетки-бабки.
Именно он научил двух других столичной умной игре.
Обходительный в разговоре, с лицом хоть и траченым, но не лишенным еще
тонкости черт, с мягким, добрым голосом - он, определенно, располагал к
себе. Во всяком случае - меня. Об Алексее Гречанникове я уже говорил.
Впрочем, Алексеем его никто не именовал - звали попросту Лехом. А уж рисковый он был в
игре - хуже Семена.
Обьявить мизер при двух пробоях ему - обычное дело. А проигрывался так,
что остальным, трудно было не быть в плюсе. Зато уж если шел ему фарт -
держись! Всех раздевал.
Но чаще бывало наоборот.
Леха обычные эти проигрыши не огорчали: играли по маленькой, денег у
него было - в избытке.
Плотник, охотник, всякому делу - мастер. Да и на что их тратить в
поселке?
У Леха была дочка. Настасья. Девушка лет двадцати, справная, высокая -
в отца. Незамужем, что меня удивило. Семен как-то болтнул, что слава у нее
в поселке - дурная. Но не за распутство.
Бог знает, за что. Не мне спрашивать. Когда садились мы играть, она
обычно рукодельничала. На нас, если и взглянет, то украдкой.
Питуху нашему, интеллегенту, Саенычу, Настя явно по нраву была: то и
дело глаз на нее скашивал да слюну глотал. Но скромничал. Разве что
улыбнется или, кашлянув, пошутит деликатно.
Должно быть, Леха опасался.
Так прожил я одиннадцать дней. Днем - гулял, читал. Вечером - играл. У
Леха. Да где ж еще?
Саеныч? Дома своего нет: угол у хворой бабки. Семен? Жена. Злая, как
хорек. А у Гречанникова - жены нет. Умерла. Да и дом - дворец! Мебель
самодельная, резная, с придумками. На стенах - шкуры: волчьи,
россомашьи... А у тахты - медвежья, густющая, с мордой огромной,
оскаленной. Я всегда, как глядел на нее - думал: вот бы босиком пройтись!
Не дом - хоромы!
В тот вечер играли мы скучновато. Карта не шла никому. Даже Лех
обьявлял без обычного азарта - о другом думал, видно. Завтра
уезжал.Охотничий сезон у него начинался. Раз так, значит сядет он в свой
мотоцикл с коляской, ружье - поперек - и по длинной дороге, в тайгу.
Привозил, говорят, много.
Игра не шла и я глядел по сторонам. Вот комод, вот шкура серая
распяленная. Вот лайка Лехова.
Спит. Вот... И поймал случайно взгляд девушки. Особенный взгляд, аж
мураши по спине побежали.
С чего это она?
Я, чтоб дураком не выглядеть, улыбнулся ей. И к моему удивлению, она
ответила, да так широко, во весь белозубый рот. Я, что таить, обрадовался.
И обеспокоился: Лех завтра уезжает.
К женщинам меня особенно не тянуло. Там, откуда я приехал в поселок,
подружка у меня была бойкая. Слишком бойкая, если учесть, что не баклуши
бил, а вкалывал по десять часов. А все же...
Тут потекла ко мне карта и я о Насте забыл. Игра началась. А потом
мизер пришел. Без прикупа.
И еще. В три игры пуля моя за тридцать перевалила. Пошел других
закрывать.
Оно так: уж если идет пруха, так идет! Доиграли. Уравняли.
Посчитали-рассчитались. И к Леху в баньку пошли.
А ночью, на простынке чистой ворочаясь, вспомнил я о взгляде
Настенькином...
Утром хозяин разбудил меня рано: попрощаться. Сколько б я у него не
задержался - ясно: не на два месяца. Обнялись по обычаю, расцеловались.
Пожелал ему, что следует.
Он меня послал. Еще разок обнялись (Лех, хоть и силы медвежьей,
соразмерял - чтоб кости не хрустнули). Я его вправду полюбил за эти дни:
вот человек, о котором худого не скажешь!
Настасья, после меня, с отцом почаломкалась. Лех сел на мотоцикл, лайку
в багажник посадил и запылил через поселок.
Настасья - в дом. Я - на озеро.
Вода в сентябре холодна. Особенно, с утра. Но я взял за правило:
плавать, пока жар на коже жаром внутри не станет. Уж тогда вылезал. А
дорога назад, в поселок хороша! Справа и слева - поля. Небо белое, низкое,
плоское над плоской землей широченной. Солнышко приятным теплом на груди.
Чудо как хорошо!
Позавтракал я молоком с белым мягким хлебом и пошел гулять. Шататься по
окрестностям, сощипывать терпко-кислые ягоды дикой облепихи, шевелить
ногами траву.
Левый берег озера сплошь зарос мягкими высокими травами. В ботанике я
не силен - названий не знаю.
Но поваляться - люблю. Руки разбросать, распластаться: сверху - небо с
облаками. Вокруг - эта самая трава.
Насекомые жужжат. Иногда прошуршит рядом кто-то живой...
Прошатался я в тот день почти до вечера. Проголодался. Поесть бы, но...
Прежде я у Леха столовался. Сейчас: как- то неудобно. Без хозяина.
Решил кое-что записать, да к Семену сходить. Жена у него хоть и злая, но
голодным не отпустит.Только сел к столу - стук в дверь:
Настя пришла.
- Что ж вы, Валя, кушать не идете? - с укоризною.
- Ах, - говорю, - Настенька! Совсем забыл!
Не поверила. Голову наклонила: улыбается.
Повечеряли. Вдвоем. А за чаем с брусничным Настя меня разговорила.
Незаметно. Я ведь как решил: поем - и сразу уйду. Нечего на девушку
тень наводить! А тут разлился соловьем. Снаружи уже звезды высыпали, а я
сижу, чаек потягиваю, в глазки широко открытые гляжу, языком плету.
Мне уж она и нравится стала: сам удивляюсь, отчего прежде я ее
некрасивой считал? Чем бы закончилось - Бог ведает. Да постучали в окошко.
Партнеры мои пришли:
Семен с Саенычем.
Играть. Преферанс - дело такое: хоть вчетвером, хоть - втроем. Сунулись
ко мне - нету. Ну и - на огонек. Что ж, пожелал Насте спокойной ночи - и
пошли. Поиграли.
Поговорили. Партнеры мои без Леха себя свободней почувствовали. Семен в
игре наглеть начал. Саеныч вдруг, ни с того, ни с сего разошелся: как его
женщины любят! Что же, может и любят. Лицо иконописное. Бородка светлая.
Руки хорошей формы. Только ходят ходуном и чистоты не первой. А что
бедолага - так это ему в женских глазах только шарму прибавляет: не
понятый жизнью человек.
- Игорь, - говорю, - Тебе сколько лет?
Зыркнул исподлобья:
- Тридцать восемь! А что?
На вид - старше. Соврал, или хмельная жизнь поизносила? И опять: про
женщин, про крутизну свою. Я молчу: тема скользкая. Запросто человека
обидеть можно. А вот Семен молчать не стал:
начал дразнить да подзадоривать. Язык у Семена едкий, злой. Глаз
цепкий. А тут еще проигрыш.
Да и Саеныч его побаивается - чего стесняться?
- Бабник, - говорит,- а что ж ты дешевым котом вокруг Наськи ходишь?
Как подступить не знаешь?
Аль Леха боишься?
- Боюсь! - говорит. - Он ведь добрый-добрый - а убьет! Или жениться
заставит...
- Так и женился бы! - и мне подмигивает. - А то вот Валек опередит!
- А правда,- говорю. - Что б тебе, Игорь, не жениться? Девушка
славная...
Здесь, как в старину - двадцать лет разницы - не препона.
- Ха! - Саеныч подергал себя за бородку, а потом нашелся: - Глаз у нее
дурной!
- Ум у тебя дурной! - отрезал Семен и опять мне украдкой подмигнул. -
Кто тебе наплел?
- Да все! Бабка моя...
- Ща! Бабка! Значит так, Саеныч: Леха нет. Вернется сам знаешь когда.
Вот и карты тебе.
Струсишь - нет тебе больше моего уважения!
- Да она меня пошлет!
- Пошлет - с меня пузырь! Давай, Саеныч! Что кота за яйца тянуть? Как
считаешь, Валек? Или сам на глазок взял? Видали, как ворковали?
- Хорош болтать! - говорю. - А тебе, Игорь, если девушку обидишь...
Оба они так и покатились.
- Сказал! - проговорил Семен, отсмеявшись. - Да она одной рукой Саеныча
в узел завяжет, а другой козлинку ему причешет! Обидишь! Ха-ха! Давай,
Саеныч, не брызгай!
Пошли!
- Ну и валите! - говорю. - А я спать лягу!
- Спи, бугор! У тебя, небось, баб - шестью руками не перемять!
И принялся собирать карты. Сегодня он проиграл. Немного, рубля два. Но
- считать не стали.
Саенычу - до того ли? А мне наплевать. Словчил человек - да и Бог с ним!
Моих там - копеек шесть. Так и уснул. И нисколько, клянусь, не ревнуя!
Уснул - проснулся. Как всегда: на озеро. Воротился, умял полбуханки
хлеба с молоком теплым и опять ушел.
Побродил часа три - что-то мне не в кайф. Бывает, знаете, мучит что-то,
свербит, а что - не поймешь. Воротился в поселок. Чувствую: неладно. Иду
по улочке - навстречу никого. Но во дворах - недоброе какое-то шевеление.
Пришел к подворью Лехову, калитку отворил - Настя. Мимо.
На улицу. И тоже: ни "как погулялось?", ни улыбки даже. Зыркнула и
отвернулась.
Вот тут мне совсем неуютно стало, хотя вины за собой не знал.
"Должно быть,- рассуждаю, - Игорь с Семеном что-то натворили, а мне -
за компанию."
Пришел к себе - Семен!
Да такой, что мне худо стало: как на десять лет мужик постарел!
На столе - водка. Пустая почти бутылка. Глянул на меня: глаза красные,
несчастные, как у собаки больной. И трезвые.
- Что ж ты, - говорю, - сам с собой водяру жрешь?
А он встает, берет молча из буфета второй стакан, еще один пузырь из
сумки своей вытаскивает:
- Помянем,- сипит,- души грешные Игоря и Семена! - наливает по ободок и
разом стакан опрокидывает.
- Ты что,- говорю,- охренел? Ты ж живой!
А потом смекнул, взял его за шкирку:
- Эй! Что с Саенычем?
- Мертвый! - бормочет. - И я мертвый! Кончено. Кранты. Пей!
Думаю, спятил.
- Не буду я пить! - рычу. - Что ты такое мелешь?
- Правду!
Посмотрел злобно и тоскливо, взял стакан и выпил, как
воду пьют: в три глотка.
- Нету Саеныча! - и всхлипнул.
- Как - нету?
- Не... не знаю... - и, рассверепев вдруг: - Медведь задрал! В доме! И
его и бабку! Понял?!
И заревел.
Дико так: мужик - плачет! Самому разнюниться впору. Так меня это
поразило, что про Саеныча я сразу и не понял. А когда понял, сам не
заметил, как свой стакан опростал.
Сел с Семеном рядом, обнял его, к себе развернул:
- Сам, что ли, видел?
А он мне, с яростью:
- А то как же! Хошь - и ты пойди, полюбуйся! Из района еще не приехали,
не забрали! - И, поспокойнее: - Я ж его и нашел! Иди, погляди, коль
интересно! Медведя видал?
- Ну! - говорю. А сам: как будто издали. Как будто - в стороне. Не я, а
кто-то другой сидит на лавке, выспрашивает...
- Ну?
- Вот те и "ну"! Пришел я к нему, верней, ко двору бабкиному, вижу:
забор за домом - в щепы, а в огороде - следы медвежьи. Огромные! От самого
крыльца. Я в дом. А там...
- помолчал. - От Саеныча, считай, одни куски остались... В кровище
все... У бабки полчерепа снесено, скальп содран... Слыхал, как медведь
бьет? То-то! Как глаза закрою - так все и стоит! Валька! Налей, корешок!
Выпьем за душу грешную!
Смотреть я не пошел. Вы бы, думаю, тоже не пошли. И ужинать, ясное
дело, я тоже не пошел. Так сидели. Пили. А уж с третьей бутылки Семен
поведал мне, что довел-таки вчера Саеныча до заветной двери. А как тот
постучал да впущен был - ушел. Может, Настасья выставила его через минуту,
может - ночевать оставила. Это уж только она теперь и знает. Стало мне
ясно, отчего она мимо меня сегодня смотрела. Шутка ли? Только был у тебя
человек, а тебе говорят: нету его!
Медведь задрал... Мерзко было с моей стороны даже и не зайти тем
вечером к девушке, но не зашел. Напился страшно, до невменяемости. Ночью
проснулся - мордой на грязном полу. Голова - сполошный колокол. Побрел на
улицу, отлил, проблевался, голову в бочку с дождевой водой сунул - полегче
стало. Поглядел на дом хозяйский: два окна горит. Но никаких мыслей во мне
от того не возникло. Напился из той же бочки, побрел в домик. Хотел
Семена, что на стуле спал, переложить, - не смог. Ослаб. Упал на постель
да в кошмар провалился. Все, как Семен рассказывал, да и похуже: тела
выпотрошенные, кровь, вой нечеловечий...
Кошмар, то есть.
Проснулся поздно, Семен уже ушел.
Проглотил кружку холодной воды, побрел к озеру. На встречных глядя,
понял:
не одни мы были вчера с Семеном.
Солнце уже успело нагреть тонкий слой на поверхности озера, когда я
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг