двадцать с лишним лет. Лики Сна менялись, но одно всегда оставалось
неизменным: Фаргал карабкался вверх по скале.
Царь понимал, что спит. Хотя бы потому, что он лез вверх, не зная, что ему
нужно там, наверху. Хотя бы потому, что запах жареной козлятины,
поднимающийся снизу, отдавал пряностями карнагрийской, а не эгеринской
кухни. Хотя бы потому, что его спутники-цирковые, расположившиеся вокруг
потрескивающего пламени, словно и не заметили, что мальчик-акробат ни с
того ни с сего вдруг встал и полез наверх, вместо того, чтобы взять кусок
жареного мяса, протянутый ему старшиной Тарто.
Сон был знРуки царя легко отыскивали трещины и подтягивали вверх тело там,
где не было опоры для пальцев ног. Фаргал лез вверх. Долго, бесконечно
долго, а край гребня, казавшегося таким близким, почему-то становился все
дальше и дальше. И Фаргалу не показалось странным, когда стена перед ним
вдруг стала опрокидываться на него.
Фаргал вцепился в сухие пучки травы, повис, не удивляясь и тому, что
тонкие, режущие кожу стебельки выдерживают его вес.
Бездна была внизу, твердь - наверху. Гибельное нарушением законов Ашшура.
И только он, Фаргал, мог спасти мир от гибели. Но не знал - как.
Фаргал помнил тот, первый, раз.
Тогда он просто разжал руки и полетел вниз. Отроку повезло: он упал не на
камни внизу, а на свернутый шатер. До сих пор Фаргал помнил ужасную боль в
голове и хруст ломающихся костей. Только спустя три дня, выйдя из забытья,
мальчик узнал: хрустели не его кости, а деревянный шест, на котором была
подвешена над землей свернутая ткань.
Три дня видений, притягательных и тошнотворных. Три ночи странствий в
мирах безумия. Трое суток между жизнью и смертью.
Фаргалу рассказывали, что он даже не бредил: просто лежал неподвижно,
глядя вверх широко открытыми, ничего не видящими глазами. Колдун, которого
пригласил Тарто, не закончив и первого заклинания, поспешно собрал свои
амулеты и сбежал, не дав никаких объяснений. Только безусловное
повиновение старшине, запретившему трогать Фаргала, удержало цирковых от
того, чтобы унести полуживое тело подальше от лагеря. Или перенести сам
лагерь подальше от Зла, так напугавшего колдуна-лекаря.
Трижды взошла луна, пока душа юного Фаргала странствовала по грани мира
живых. К исходу же третьей ночи, когда душа Фаргала истончилась до
последнего предела, он впервые увидел Ее.
Свора демонов, слизывающая жизненную силу Фаргала, как псы лижут кровь
беззащитной жертвы, растаяла, словно их и не было никогда . Глаза Фаргала
ослепли, но он мог чувствовать прикосновение к своей груди. Ожог
наслаждения. Неизгладимый след. Тавро, которым пастырь метит агнца.
Невидимый знак власти, коим боги помечают избранных.
Весь дрожа, Фаргал силился открыть глаза, но когда непомерным усилием воли
он сумел сделать это, то увидел лишь желтую ткань шатра, просвеченную
утренним солнцем.
Фаргал вернулся в мир людей.
Лишь через несколько лет вновь встретил ту, оставившую на его груди
невидимую печать.
И с тех пор никогда не забывал о величайшей, чье имя на языке смертных:
Таймат.
Сон всегда оставался неизменным. Словно выполняя обряд, царь карабкался
вверх, повисал и, разжав руки, падал в бездну, соединяя два мира своим
крохотным человеческим телом.
Вот и сейчас Фаргал просто разжал руки и полетел вниз. Сердце его прыгнуло
к горлу в ожидании боли... Но боли не было. На сей раз Повелитель снов
избавил его: Фаргал проснулся.
Но не там, где уснул.
Царь лежал на плоской каменной плите посреди невероятных размеров пещеры.
Совершенно пустой и освещенной так ярко, словно наверху сияло солнце.
Только не было солнца под уходящим на тысячи локтей вверх сводом.
Фаргал попытался встать, но тело его будто прилипло к камню. Все, что
удалось: закрыть и открыть глаза. Камень был твердым и теплым. Почему-то в
голову Фаргала пришла мысль о жертвоприношении. Но где тот бог, которому
он предназначен? И как его могли украсть из тщательно охраняемого дворца?
Как чужое колдовство осталась незамеченным его магами?
Руки царя были раскинуты по сторонам. Между ступнями - около двух локтей.
Фаргал не мог двигаться, но мог шевелить пальцами. Почему-то это успокоило
царя. Нет, не это: он вспомнил Сон. Сон, так внезапно оборвавшийся. Или -
это лишь продолжение Сна?
Фаргал прошептал тайное имя и послал вдогонку ушедшим словам мысленный зов.
И Она пришла.
Возникла из воздуха прямо над ним. Будто высеченные из розового мрамора
ступни плавали на высоте локтя над коленями лежащего царя.
Сказать, что Таймат - красива, значило оскорбить ее. Она была Богиней! От
одного взгляда на ее тень у людей перехватывало дыхание. Один взгляд на
нее саму - и никакая женщина больше не покажется желанной.
Богиня!
Она взирала на царя сверху и все посторонние чувства его растворились, как
мед - в горячем вине.
Царь-воин, никогда не знавший близости с женщиной, и никогда не желавший
ни одной женщины, знал, почему он - таков. Если смертный удостоен
внимания Богини, у него не будет наследников. Разве что сама Богиня
пожелает этого. Но Фаргал не мечтал о подобном. Ему довольно было, что
Таймат - перед ним.
- Здравствуй!
Глас Ее был подстать облику. Фаргал нежился в звуке, не понимая смысла
сказанного. Минута понадобилась ему, чтобы понять: Богиня приветствует
его!
- Здравствуй и Ты, Госпожа! - проговорил он, и собственная речь
показалась омерзительной, как хрюканье вепря.
- Ты не забыл Меня, царь? Ты не забыл?
- Да, я не забыл Тебя! - пробормотал Фаргал, понимая, что имеет в виду
Таймат, и передернувшись от кощунственного звука собственного голоса.
Целую вечность освещенный нежностью лик Богини склонялся к Ее любимцу.
Потом чудесные уста открылись и песнь Таймат наполнила все вокруг:
Тебе грозит опасность, царь!
Но не твоя вина!
Твоя Карнагрия, мой царь,
Великая страна!
И древностью своих корней,
Проросших сквозь века,
Твоя Карнагрия, о царь,
Темна и глубока!
И кровью трон ее залит,
Ты знаешь сам, о царь,
Как белизну дворцовых плит
Чернит пожарищ гарь!
Не медли, царь, седлай коня,
Сзывай свои полки!
И для нее, и для Меня -
Вся мощь твоей руки!
И для нее, и для меня
Сзывай полки, о царь!
Твой враг главу свою поднял!
Не медли, царь!
Ударь!
- Я сделаю... Все, что Ты скажешь...- прохрипел Фаргал, чьи глаза не
отрывались от ослепительного лица Богини, а тело корчилось, от невыносимой
тоски.
О! Теперь он знал, почему держит его Камень!
- Я сделаю... Только скажи...
- Ты все узнаешь, царь. В свой срок.
Когда придет пора,
В полночный час, когда глубок
Сон смертных, ты с одра
Восстанешь, царь! Тогда скачи,
Туда, где вязов кров,
К Венчальной Роще. Там, в ночи,
Найдет тебя Мой зов.
И там узнаешь ты, о царь,
Что суждено узнать!
Да будет верен твой удар
И пламеносна рать!
- Но,- в смятении воскликнул Фаргал.- Ты... Я не смогу... жить!
Рука Богини простерлась над ним:
- Чиста забвения вода.
Тонка златая нить.
Луч солнца ранит грани льда,
Но смертный должен жить
В страданьи, чтоб острей впитать
Миг счастья, Мой Фаргал!
Живи, не уставая ждать,
Живи, чтоб час настал!
Будь тверд: когда придет твой Рок,
Рази. Моя стрела!
Рази так верно, как клинок,
Что Я тебе дала!
А Я пожар в твоей груди
Смирю (в который раз!)
Чтоб он не сжег тебя в пути.
Живи, Фаргал!
Для нас!
Дождь пролился из сияющей руки на распростертое тело царя и угли, в
которые превратилось его сердце, остыли. А потом сияние померкло, стены
огромного зала канули в небытие, и Фаргал уснул...
Чтобы проснуться в собственной опочивальне, с сердцем, колотящим в грудную
клетку с неистовостью молотобойца. Фаргал помнил свой сон. Он помнил о
Венчальной роще, но знал: та ночь еще не наступила. К тому же было уже
далеко за полночь. И не было дела, которым можно было бы утишить горечь
невосполнимого. Фаргал с нежностью погладил ножны меча, с которым никогда
не расставался. Но дар не мог заменить ему Дарящей.
В опочивальне царила тишина. Спал Дивный Город, спали придворные, спал
огромный сторожевой пес у дверей царских покоев. Но Фаргалу в эту ночь
уснуть не удалось.
Глава семнадцатая.
Многое и впрямь изменилось в Великондаре с тех пор, как Карашшер побывал
здесь в последний раз. Во-первых, одни из четырех главных ворот столицы
были раскрыты, хотя солнце уже полностью исчезло за горизонтом. Во-вторых,
стража у ворот взыскала с воина лишь положенные с конного сборы, даже не
попытавшись сорвать дополнительную мзду. В третьих,- столица Карнагрии
стала чище. Исчезла бьющая в ноздри вонь нечистот и гниющего мусора, столь
привычная в ремесленных кварталах. Исчезла, похоже, и привычка
великондарцев сбрасывать ненужное в придорожные канавы. И в самих канавах
теперь струилась вода, а не роились неисчислимые тучи мух.
Во всем, что окружало сейчас слугу мага, чувствовалась рука
государственной власти. Об этом говорили взгляды горожан, без малейшего
страха разглядывающих вооруженного всадника. Об этом говорили горящие
светильники, установленные на стенах домов через каждые сорок-пятьдесят
шагов, и свежие листы Приказов, наклеенные рядом с бронзовыми полушариями,
над которыми поднималось коптящее пламя сгорающего "земляного масла". И,
самое главное, тройки городских стражей, уверенно шествующие по широким
улицам столицы. Карашшер лишний раз похвалил себя за предусмотрительность:
в одном из городков, неподалеку от Великондара, воин купил у менялы за
пару серебряных значок с изображением скачущего лучника. Теперь его
запыленная одежда и вооружение, которое, по законам Карнагрии, разрешено
было только благородным, воинам Императора и Владык земель да еще
городской страже, не привлекали ненужного внимания. Внимательные глаза
стражников (куда подевалось сонное, безучастное ко всему, кроме блеска
серебра, выражение - оплывшие от пива рожи, которые Карашшер наблюдал в
прежние времена?). Быстрый поворот головы, острый взгляд, полный
готовности к действию, оценка: лицо, меч, бляха наемника - все в порядке!
- и тройка проходит мимо Карашшера.
Воин только покачивал головой, удивляясь, пока ехал через ремесленные
кварталы к Южной окраине. Вокруг, несмотря на поздний час, никто не спешил
затворяться в четырех стенах. Вовсю торговали разносчики (Карашшер купил
завернутый в лепешку, политый соусом горячий кусок баранины и съел с
большим удовольствием), опекуны ночных искусниц то и дело окликали
всадника, но без наглости, с почтением. Трудились метельщики. Подростки
играли на мостовой в какую-то неизвестную Карашшеру игру. Всадники и
носильщики паланкинов, огибали их, иногда одаряя беззлобными
ругательствами. Трое Алых, переглянувшись, тоже объехали мальчишек, а вот
перед слугой мага сомкнулись, окинув воина вызывающими взглядами. Но
мнимый наемник вежливо уступил дорогу. Он не боялся хваленой карнагрийской
гвардии. Все их тайные приемы Карашшер вызнал еще полвека назад. Но к чему
привлекать внимание бессмысленной дракой?
Когда слуга мага достиг границы квартала гончаров, самого южного из
ремесленных, то в конце широкой улицы обнаружил полдюжины вооруженных
мужчин. Причем явно не принадлежавших к городской страже. Карашшер на
всякий случай приготовился к схватке, но те не обратили на него никакого
внимания. Только выехав за пределы ремесленного квартала, воин понял,
почему цех нанял этих сторожей в дополнение к городской страже.
За маленькой заставой лежала Южная окраина и воин тут же признал прежний,
пятнадцатилетней давности Великондар. Грязь, тьма и страх . Здесь не
было ни стражников с копьями, ни метельщиков с лопатами-коробками для
сбора навоза. Здесь не было уличного освещения и, конечно, здесь не было
праздных гуляк с кошельками на поясе. Серые тени крались вдоль стен, а у
редких фонарей, обозначавших притон или бордель, толпились подозрительные
оборванцы с ножами за пазухой. Карашшер, неплохо видевший в темноте, тут
же обнаружил, что стал мишенью для десятков глаз. Поэтому слуга мага ехал
точно по середине улицы и правая рука его покоилась на рукояти
внушительного меча. Ехал медленно, как бы предупреждая: если найдется
слабоумный, пренебрегший недвусмысленным намеком, воин не пожалеет
времени, чтобы остановиться и переубедить дерзкого. Лишний труп в
подобном месте если и привлечет чье-то внимание, то лишь с целью
покопаться в карманах покойника или стащить сапоги, если таковые на нем
окажутся.
Слабоумных не нашлось, и Карашшер без помех достиг "Тихой радости".
Привязав своего огромного жеребца особой веревкой (наложенное заклятье не
позволит чужому перерезать ее или развязать), воин поймал за вихор
мальчишку-раба и, сунув медяк, велел накормить и напоить коня. Затем
расседлал жеребца, взвалил на плечи сбрую и переметные сумы (все вместе
тянуло на половину его веса вместе с доспехами) и, обходя кучи навоза и
человеческого дерьма, направился к двери. Ее нетрудно было найти по свету,
пробивавшемуся сквозь прорезанное восьмиугольное (символ Ашшура)
отверстие: маяк тем, кто вышел во двор по нужде и потерял дорогу к выпивке.
Ногой толкнув дверь, Карашшер вошел внутрь и с шумом свалил свою ношу
рядом с одним из столиков.
Да, "Тихая Радость" основательно изменилась!
- Вина! - потребовал Карашшер у нового хозяина, низколобого детины,
смерившего гостя подозрительным взглядом.
Пока хозяин (или слуга хозяина) цедил вино в деревянную кружку, Карашшер
повернулся и обвел взглядом харчевню. С десяток крепко сколоченных столов
и таких же табуретов, помнивших лучшие времена. Обветшавшие стены, низкий
черный от копоти потолок. В дальней стене - пара дверей, ведущих,
вероятно, к комнатам для ночлега. Только печь для стряпни и здоровенный
открытый очаг, на огне которого поджаривалось мясо, выглядели получше, чем
прочая обстановка.
Взгляд Карашшера прошелся по лицам сидящих за столами (двоих, валявшихся
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг