кто отважился проходить мимо разваливающейся хибарки ворчливого Джека,
стоящей на отшибе, а уж в такую-то погоду к ней никто бы не приблизился ни
за какие деньги. Человек, проскользнув к хибаре, боязливо оглянулся по
сторонам, тихо прокрался к двери и склонился над замком.
Конечно, пьяный Джек вряд ли закрыл засов изнутри, но если и сделал
это, беда невелика - несколько раз мазнуть обмокнутой в клейстер кистью по
окну, приложить к нему заранее подготовленную газету и затем аккуратно
выдавить стекло. Все было продумано Бернардом с учетом опыта не один раз
виденных им гангстерских фильмов. Но ничего подобного делать ему не
пришлось. Дверь спокойно подалась. В жизни оказывается все гораздо проще,
чем в кино.
Джек валялся на полу посередине мастерской. По позе было ясно, что он
из последних сил пытался доползти до стола, на котором лежало единственное
его сокровище - изобретенная им коронка для бура.
...Пожар заметили не сразу, и пока полусонные соседи добежали до
хибары Джека, тушить было уже нечего. От нее остались одни головешки. А на
следующее утро обгоревший труп опустили в наспех вырытую могилу, старик
пастор пробурчал себе под нос что-то невнятное, так как все равно никто
толком не знал, какого Джек был вероисповедания, и хьюстонцы потянулись со
своими кофемолками и кольтами к другим мастерам. Смерть чужака, по пьянке
спалившего свою лачугу и погибшего при пожаре, не была для них событием,
заслуживающим большого внимания.
Джонатан Кэрби, по прозвищу "грэйвдиггер", был пьян. И не просто
пьян, а пьян невероятно, мучительно. Последнюю неделю он занимался тем,
что усиленно оправдывал свою кличку и теперь, как сказали бы на
полстолетия позже, "снимал стресс", или, как выражались в те
патриархальные времена, пытался "залить совесть".
В Хьюстоне брезгливо поговаривали, что молодому тридцатилетнему
владельцу юридической конторы как-то не пристало самому марать руки о
черномазых. Во всяком случае, настолько, чтобы заслужить кличку
"грэйвдиггер" - "гробокопатель", или для друзей попросту Джон Дигги. Так,
по крайней мере, считали дамы. Их мужья, правда, подобной брезгливости не
разделяли и на каждом заседании ложи клана восторженным ревом
приветствовали Джона Дигги, когда тот зажигал ритуальный крест. И Джон
усердно оправдывал доверие друзей.
Но на этот раз он и сам понимал, что несколько переусердствовал. Три
линчевания и три приличных негритянских погрома за одну неделю - это, что
ни говори, утомительно. Так и бизнес может прийти в упадок, если столько
времени тратить на стороне. В ложе начали ворчать. Пришлось всех временно
распустить.
"Так с чего же у нас на прошлой неделе началось? - вспомнил Джон
Дигги. - Ах да, тот грязный ниггер целых два раза подряд не сказал Уолту
Монтгомери "сэр". А какое, интересно, ты право имеешь, черномазый, не
говорить белому человеку "сэр"? Эдак ты еще подумаешь, что и сам не хуже
белого. Ну а раз не хуже, значит, ты ему почти что ровня. А коли ты ему
ровня, то так ты еще и за белыми женщинами ухлестывать начнешь! Бить их,
бить черномазых, чтоб им даже думать неповадно было!.."
Он припомнил, как "белые рыцари" маршем вышли в сторону негритянских
кварталов, неся зажженный крест и распевая: "Берегись, ниггер, к тебе идет
"грэйвдиггер". Очень уж была по душе Джону эта песня.
"Да, а второго черномазого линчевали еще по более веской причине, -
опять принялся рассуждать Джон Дигги. - Он ведь, мерзавец, совсем
обнаглел. Это же надо заявить, да еще во всеуслышанье, что господь наш
Иисус Христос кровь свою пролил за всех грешных, то есть как за белых, так
и за черных. Оно, конечно, если тщательно разобраться, то господь-то наш
тоже личность сомнительная, и эти римские легионеры поступили правильно,
что пустили кровь ему самому. Но какое ты имеешь право, черная твоя морда,
о таких вещах рассуждать? Вот и проливай свою собственную кровь на кресте,
раз ты так о грешниках печешься. Вот именно - печешься, правильное слово,
здорово мы его тогда вместе с крестом подпекли.
А уж третий-то черномазый совсем вовремя подвернулся! - Джон Дигги
даже застонал, вспомнив, как они стояли друг против друга в темном
переулке над истерзанным трупом Нэнси Буллит, известной всему городу
потаскухи. - Да, свела нас тогда судьба... Вовремя подвернулся
черномазый... Нэнси, какая бы она ни была, а все равно белая женщина, и
давать всяким ниггерам белых женщин в обиду никто не позволит! Что-то в
таком духе орал я потом на собрании ложи".
Джон улыбнулся, вспоминая все это, и снова потянулся за бутылкой.
В дверь робко сунулась старая негритянка Стелла, с детства служившая
в семье Кэрби. Как ни страшно ей было жить в доме клановского "дракона",
но куда же денешься! Да и вообще, своих-то слуг масса Джон не обижал. Ну,
прибьет разок-другой, так ведь отлежится и жива. Зато другие клановцы не
трогают, боятся нанести ущерб хозяйскому добру. Вот молодым служанкам,
конечно, труднее, не дает им масса Джон проходу. А она все равно уже
старая, ей бояться нечего...
- Масса Джон, - тихонько позвала Стелла, - к вам тут какой-то молодой
джентльмен...
- Исчезни, старая выдра! - зло рявкнул Джон Дигги. - Жить надоело?
- Он говорит, масса Джон, что у него есть что-то важное. А коль не
примете, говорит, в полицию пойдет...
- Что?! - У Джона Дигги от удивления глаза на лоб полезли. - В
полицию? Это кто же смеет так со мной? Да я его сейчас!..
Но тут же обмяк. В затуманенном виски мозгу мелькнуло подобие трезвой
мысли и сразу же исчезло. Однако этой маленькой искорки сознания было
достаточно, чтобы решить посмотреть на всякий случай, кого это принесло к
нему.
- Пусть войдет! - вяло приказал он.
Через минуту в дверях появилась личность, назвать которую "молодым
джентльменом" могла только старуха Стелла, да и то с большого перепугу. В
доме Джона Дигги каждый белый должен был именоваться "джентльменом", если
о нем говорил негр. Даже если это был полуграмотный скотовод или последний
алкоголик.
Перед Кэрби стоял рослый парень лет пятнадцати на вид, в поношенной
одежонке и стоптанных башмаках. Войдя в гостиную, он шагнул грязными
башмаками на ковер, вытер рукавом нос и внимательно посмотрел на хозяина.
Взгляд у него был далеко не детский. Пронзительные бледно-голубые, почти
бесцветные глаза с точками зрачков захватили блуждающий взор хозяина и
сковали, не отпуская. Парень смотрел на Кэрби и молчал.
- В чем дело? - резко спросил Джонатан Кэрби, которого уже начал
раздражать взгляд этого странного юнца. - Что ты там болтал насчет
полиции? И зачем ты вообще сюда приперся? - поспешно добавил Кэрби, вдруг
сообразив, что задать надо было именно этот вопрос, вместо того чтобы
спрашивать о полиции.
Парень все так же молчал.
- Говори, ну! - взвизгнул Кэрби, начиная трезветь от охватившего его
недоброго предчувствия.
- Мистер Кэрби, - разлепил плотно сжатые губы парень. - У меня к вам
дело.
- У тебя ко мне? - недоверчиво спросил Кэрби.
- Да, у меня к вам. Я хочу, чтобы вы через свою юридическую контору
помогли мне запатентовать одну штуковину. Стоящую штуковину, сами увидите.
И вы внакладе не останетесь. Мне самому нельзя - я еще несовершеннолетний.
Эти гады могут облапошить за здорово живешь. Все они такие, никому нельзя
верить. - И парень сплюнул на ковер.
- Да я тебя!.. - взревел Кэрби и, шатаясь, поднялся с дивана, но
парень и бровью не повел.
- Тише, мистер Кэрби! - сказал он спокойно. - Нечего вам зря шуметь,
вы уж мне поверьте. Я вам ведь еще не все сказал.
И Кэрби замер на месте.
- Вы ведь тоже меня облапошите, потому что вы такая же сволочь, как и
все остальные. - И парень снова сплюнул. Было в его тоне что-то,
заставившее Кэрби слушать его молча.
- Вернее, облапошили бы, не знай я того, что о вас знаю. - И парень
усмехнулся.
- И... и что же ты... что же ты обо мне знаешь? - выдавил наконец
Кэрби.
- Знаю, что это вы убили Нэнси Буллит, а ниггер просто случайно шел
по переулку и подвернулся вам под руку. Вы ведь с Нэнси давно путались,
мистер Кэрби, она вам сказала, что у нее будет от вас ребенок, и требовала
пятьсот монет, грозилась, что закатит скандал. А вы ведь жениться
собираетесь, мистер Кэрби. Я все слышал, мистер Кэрби, и видел все. Она
сказала, что написала письмо вашей невесте. А вы потом ее уже мертвую
обыскали и письмо нашли. Только малограмотная она была, мистер Кэрби,
писала еле-еле, с ошибками. Так что она только черновик написала и пришла
с ним к Джеку, к хозяину моему покойному. Хозяин его начисто и переписал.
Она ему часто маисовую таскала, почитай, кроме нее, у него и души-то ни
одной толком знакомой не было. Жалел он ее, что ли. А может, она его. Ну,
Джек-то, он умер, значит, сгорел, а черновик я припрятал. Никуда вы не
отвертитесь, мистер Кэрби, хоть вы в клане и "дракон". Джеффи Робертсон
давно на ваше место метит, он вас страсть как не любит...
Бернард не зря столько времени ошивался в мастерской Джека. Ведь
техасцы почесать языками не дураки, а на парнишку кто ж будет обращать
внимание...
- Так что вы не ерепеньтесь попусту, мистер Кэрби. Если вы мне чего
такое сделаете, этот черновик все равно в полицию попадет. Я его одному
парню дал и попросил завтра отправить. А если договоримся, то я его
сегодня заберу.
Кэрби рухнул обратно на диван.
- Да вы не сомневайтесь, мистер Кэрби. Я к вам со всем уважением,
по-хорошему, потому как вы - настоящий джентльмен. Вы мне две "косых" за
черновик отвалите да штучку мою на мое имя запатентуете, а там не
пожалеете. Мы еще друг другу сгодимся, мистер Кэрби, поверьте, здорово
сгодимся.
В последующие пятьдесят лет патент на коронку для бура принес хозяину
- Бернарду Хаузу, числившемуся в документах ее изобретателем, 746
миллионов чистой прибыли. Его наличные расходы на реализацию изобретения
составили: пятьдесят центов на стрихнин, два цента на коробок спичек,
десять центов на изготовление клейстера и десять центов на газету.
Маисовую для Джека всегда отпускали в кредит, ну а керосин у него был
свой. Нетрудно подсчитать, что 746 миллионов дохода было получено с
затраченных семидесяти двух центов, из которых, как оказалось, двадцать
были потрачены зря. Бернард долго не мог их забыть.
Нет, у Бернарда Хауза не было никакого дяди-миллионера. Но он сумел
не упустить своего случая. А дальше эффективно "выжимал" деньги из всего,
что могли ухватить его длинные цепкие руки. А ухватить они умудрялись
очень многое.
ДЖЕРАЛЬД ФИНЧЛИ
(16.4.2005 г.)
Мне просто необходимо было отвести душу. Признаться честно, из
джунглей Таиланда я выбрался с трудом. Да и какое там выбрался - насилу
ноги унес. И это в наше время, когда обстановка в каждой стране мирная,
само сознание людей, казалось бы, привыкло к новому образу жизни, я
вынужден был бежать... Да, это я - старший инспектор Спецотдела по борьбе
с наркотиками Совета Безопасности ООН, Джеральд Финчли. Вот уж не подумал
бы никогда, что где-то со мной такое может случиться.
Такого дела не было еще в моей весьма обширной практике. Мы
наткнулись на очередную базу "пушеров", торговцев наркотиками. Перед
операцией обязательно требовалась обстоятельная разведка, чтобы, разгромив
базу, не оборвать ведущие от нее дальше концы. Без этого об успехе дела и
говорить было нечего.
А в результате погибли двое моих талантливых сотрудников, а Гарсиа
Фернандес, мой заместитель-венесуэлец, лежит в бангкокском госпитале с
простреленным легким. Я тащил его на себе по джунглям пять миль, пока нас
не заметили с патрульного вертолета. Базу, разумеется, успели эвакуировать
прежде, чем туда прибыл десант. В общем и целом операцию я завалил.
Шеф пытался убедить меня, что все дело в редчайшем совпадении: кто же
мог предположить, что Фернандеса опознает один из его соотечественников,
оказавшийся там. Но мне от этих душеспасительных разговоров не становилось
легче.
И единственное, чего мне хотелось, когда я покинул кабинет
начальства, - это увидеть Сергея Карпова, симпатичного парня из России, с
которым мы познакомились год назад, когда редакция "Вестника" прислала его
освещать одну из наших операций.
Живи мы в печальной памяти времена Джо Маккарти, Гарри Трумэна,
дружба с этим человеком наверняка вышла бы мне боком. До сих пор ведь в
глазах многих наших "блюстителей устоев" русский "оттуда" - чужак,
подрывной элемент, источник зла. А я, коль скоро с ним дружбу веду, -
потенциальный предатель.
Нас всю жизнь учили бояться, а мы не хотели жить в страхе. Нас учили
ненавидеть, а мы не хотели ненависти. Нас готовили к войне, а мы не хотели
воевать. Ведь мы, американцы, народ дружелюбный и общительный. Даже,
говорят, иногда чересчур. И загонять свою общительность, свое любопытство
к жизни других, свое стремление сделать с ними бизнес в навязываемые узкие
рамки "национальной безопасности" нам всегда обходилось себе дороже.
Есть у каждого народа свой характер. Я чту наши национальные устои и
традиции не меньше любого другого, но почему мы должны разрешать узколобым
мракобесам держать монополию на интерпретацию наших традиций? Это же не
производство стирального порошка. Многим моя служба в органах ООН не по
душе, многие у нас эту организацию не жалуют, считают, что миру была бы
полезнее главенствующая роль США, а не форума международного сообщества.
Интересный он парень, Сергей Карпов. Совершенно непохож на привычный
мне тип репортера: больше слушает, чем говорит, неназойлив, к людям
проявляет неподдельный интерес, а не стремится просто выжать из них
информацию для сенсационного материала.
Девицы при его появлении млеют. Другой на его месте с такой
внешностью только и знал бы, что романы крутить: рост под два метра, в
плечах, как у них в России говорят, косая сажень, волнистые темные волосы,
голубые глаза, открытое, приятное, чуть наивное лицо... Но наивность его
весьма обманчива - язык у парня остер как бритва. Двумя-тремя словами он
может дать человеку убийственную характеристику, но делает это нечасто.
Однажды объяснил полушутя-полусерьезно: "Язык - мое оружие. Оружие же без
нужды в ход не пускают".
Нравится мне этот Карпов, и все тут. Я бы, конечно, мог перечислять
его достоинства долго, может быть, нашел бы и недостатки. Даже наверняка
нашел бы. Но стоит ли копаться в человеке, если он твой друг... Друзей у
меня, конечно, и без Сергея хватает. Но вот бывают случаи, когда хочется
повидать именно его. Почему? Из-за той его черты характера, которую сами
русские зовут "душевностью". А что это такое? Знать-то я знаю, но вот
объяснить... Эх, заразная же это штука - "загадочная русская душа"! И
прилипчивая. Вот так пообщается с ними нормальный деловой американец и,
глядишь, сам становится "загадочным", что твой Достоевский.
В фиолетовом полумраке нашего излюбленного бара я сразу же увидел
Сергея. Он уныло сидел за стойкой спиной к двери и лениво потягивал что-то
через соломинку. Уныние выражала вся его спина, облаченная во всепогодный
пиджак из темно-коричневой кожи, задержавшийся у репортеров, несмотря на
все превратности моды, ставший своего рода униформой. Пил он наверняка
апельсиновый сок со льдом. Вряд ли молоко, его он любит не меньше, но на
людях пить стесняется. Тоже мне, журналист...
Однако слишком уж он размяк. Я тихо подкрался к нему и рявкнул прямо
в ухо:
- Привет, Сергей!
Карпов инстинктивно попытался увернуться, но не успел и чуть не
слетел со стула от ласкового, дружеского прикосновения моей полицейской
лапы.
- Вы не могли бы вести себя более пристойно, инспектор Финчли, тем
более в общественном месте? - сухо спросил он, снова устраиваясь на своем
насесте. - А то от ваших дружеских приветствий мне придется преждевременно
выйти на пенсию по инвалидности.
- Ничего, - усмехнулся я. - Зато будет много свободного времени,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг