крылышками. Что-то цвокнуло за спиной Клавы, она резко обернулась и увидела
старуху - Софью Рогатову, пластом лежащую под своей простынью. Старуха спала
с открытыми глазами, и сон ее постепенно переходил в смерть. Звук, услышан-
ный Клавой - это была порция воздуха, прошедшая старухе через рот. В черных
глазах старшей Рогатовой виделся тяжелый, беспробудный сон, Клава поняла:
старуха знает уже во сне, что ее старик мертв. И еще больше угадала Клава в
отверстых настежь гнилых яичницах тех глаз: погибель всей семьи Рогатовых.
Там были младенческие уроды, что, исхрипевшись, пали в землю, как гнилые
плоды. Там была хромоногая, беременная женщина с пустынным лицом, взобравша-
яся на табурет, повалившаяся с табурета, качающаяся в петле, продолжавшая
глухо, однотонно стонать и после смерти, стонать от боли, потому что в петле
начались у нее снова роды, недоносок с кровью шмякнулся в землю, сломал себе
шею, он был страшен, не походил еще на человека, когда вывернулся в кровавой
луже под ногами матери. Там была и девочка по имени Глаша, бывшая надежда
Рогатовых, что умерла год назад от гнилого творога, как записано было в го-
родской книге, а на самом деле ее испортил некий старик Агафон, живший на
свете сто сорок лет, а главное - еще двадцать лет в потусторонней тьме, и
потому сразу почуявший в уродливой тринадцатилетней идиотке свернутую в
шерстяной клубок силу многочисленных смертей, трех скотских и тридцати трех
человеческих, среди которых была и его, Агафона, отвратительная погибель.
Агафон убил Глашу посредством дохлого воробья и ржавого гвоздя. Рогатовы по-
ливали ее могилу свиной кровью, смешанной с дождевой водой, но Глаша так и
не вернулась. Был там, в невидящих глазах Софьи Рогатовой, и павший полчаса
назад от удара лопаты старик Рогатов, и длинный дурковатый сын Григорий, что
задерживал хмурым взглядом полет ворон в небе, а наземных тварей убивал тем
способом, каким пытался справиться с Клавой: как бы соединялся с ними своим
пустотелым, губчатым сознанием, а оно уж высасывало из любой живой души всю
жизнь и переводило ее в свою бессмысленную, медленно, только непрерывно бо-
давшую саму себя тупость. Была там и лежавшая ничком по правую руку Клавы
Нюра Рогатова, на лице которой уже намечено было место, куда садиться смер-
ти, и сынок ее, шестилетний Костик, о котором особенно болезненно скрипело
старушечье сердце, потому что суждено ему было стать последним из семьи. По-
тому что Клава поняла: теперь летучая смерть убьет их всех, бесшумно перено-
сясь с одного лица на другое, навеки останавливая спящим дыхание, а потом
она, может быть, затаится под какой-нибудь кроватью и станет убивать дальше,
а может быть, просто вылетит в окно, чтобы отыскать себе соответствие в не-
человеческой пустоте. Боясь оставаться при этом, Клава надела на себя черное
платье старухи Софьи, висевшее на стуле, оказавшееся ей широким, но по рос-
ту, и вышла прочь. Так сгинула со свету фамилия Рогатовых, и нет больше та-
кой фамилии. Петька ждал Клаву у крыльца, таясь в тени кустов. На улице, ве-
дущей к вокзалу, не горел уже ни один фонарь. Клава шла по ней, задыхаясь от
переполнявшей ее легкости, странной, мрачной и пьянящей. Она думала, что
легкость эта происходит от открывшейся свободы уходить прочь. Прочь от зах-
ваченных неведомой силой мест. Прочь от поющих бессмысленные песни под алыми
знаменами лиц, перекошенных радостным ужасом. Прочь от неровно повешенных
плакатов, на которых белыми, текущими свежей краской, буквами, написаны зак-
линания красных. Прочь от Всадника, бешено носящегося по Клавиным снам с от-
веденной назад для секущего удара саблей, такой острой, что Клава невольно
ежилась, вспоминая ее, и за ушами у нее по шее проползали мурашки, потому
что она знала уже тот звук, когда сабля срежет ей голову, с сипящим свистом
пройдет она сквозь ее тело, разделяя его на две безжизненные половины. Всад-
ник теперь казался ей еще страшнее Комиссара, сверхъестественного человека
смерти, блуждающего по улицам, как плохо захороненный мертвец, может быть
его убили контрреволюционеры, да и бросили просто так лежать на земле, а
Клава знала, что просто так оставлять труп грешно, надо совершить погребе-
ние, но кто же сейчас совершает погребения? Клава слышала даже от Петьки,
что Советская власть отменила кладбища как рассадники религиозной белены.
У Клавы не было никакого особого плана, она просто хотела покинуть го-
род, ей казалось, что за его пределами где-нибудь можно жить, пока все не
станет как прежде, пока англичане и французы не помогут папе и другим хоро-
шим людям прогнать красных обратно, туда, откуда они явились, или поубивать
их, как Клава убила деда Рогатова, она до сих пор еще помнила крепкий толчок
черенка в руку, когда лопата врезалась лезвием в голову старика, тот тихо
хрустнувший звук, с которым сломались его шейные позвонки, будто она срубила
лопух. Нет, Клава уже не согласна была, чтобы красных прогнали, их обяза-
тельно надо было всех поубивать. Например, их можно было бы перестрелять из
пулеметов и сжечь где-нибудь в тайге, подальше от Москвы. Вот тогда они
прекратят хохотать повсюду без повода и развешивать свои дурацкие плакаты,
перестанут петь песни по ночам, чтобы, как объяснял Павел Максимович, дух не
уснул, а спало только тело, вот, наконец, перестанут они ехать непонятно ку-
да на телегах с транспарантами, обещающими построить что-то, немыслимо ог-
ромное, а потому страшившее Клаву, даже после всего, что она пережила.
Потому что Клава поняла, что на самом деле страшно. Страшна та сила, что
явилась из ничего и свела людей с ума, превратила их в людоедов и упырей,
таких, как Комиссар и Всадник. Они, - как понимала Клава, - не космические
явления, они - просто опасные лица смерти, проступающие из темноты бытия, а
должно быть еще нечто большее. От мыслей об этом большем, непонятном и неп-
редставимом, Клаву трясло от ужаса. Что же это? Она не хотела и думать об
этом, но не могла не думать. Ведь Клаву, как наверное уже понял читатель,
постоянно влекло к смерти, каждый раз, убежав и спрятавшись от нее, она по-
том снова кралась ближе, дрожа и ничего не соображая в гипнотическом любо-
пытстве. Смерть иногда снилась ей как цветок, растущий посреди лесной полян-
ки, к которому так страшно было подходить, хотя ничего страшного вокруг,
вроде бы, и не было, но Клава-то знала: смерть там, и все равно приближа-
лась, ступая сандаликами по мокрой от дождя траве. Над травой порхали бе-
ленькие бабочки, но Клава-то знала: они не помогут. Никто не поможет ей,
когда она заглянет в цветок. Казалось, ничто не предвещает опасности, но
Клава-то знала: всему сущему безразлична ее судьба, для сущего смерть - неч-
то иное, чем для нее самой. Для него смерть приходит и уходит вновь, как
день или ночь, а для нее это - конец, бесповоротное прекращение жизни. И все
равно она шла по капельной траве, зачарованно глядя на прекрасный цветок,
вдруг сейчас смерть вылетит из него, и Клава, сладостно задохнувшись, зами-
рала: интересно, какая она?
А больше всего Клаве хотелось к яме. Даже если она самой себе не призна-
валась в этом, ей хотелось к яме, ее тянуло к ней, встать на краю и посмот-
реть, что там внутри, хотя она вроде уже и смотрела, но а вдруг там что-то
еще? Яма хранила ответ на какой-то вопрос, непроизносимый, но очень важный
для Клавы, может быть, там, под осыпавшейся землей спрятана ниточка ее жиз-
ни, которую она выпустила из рук, тогда, когда ударил снаряд? О, если бы,
если бы снова отыскать эту ниточку, а то Клава так устала уже сносить ужас
пребывания в безвременьи, где единственными товарищами ее стали всенощный
Павел Максимович, который поместил свой сон внутрь самого себя, и потусто-
ронняя истина заполнила всю плоть его без остатка нежным, но не колеблющимся
огнем, да еще страшный собакоголовый мальчик, шедший теперь рядом с ней, та-
кой непонятный, что Клава даже не могла определить: жив он или мертв.
С ямы все началось, знала Клава, в ней завалило то, без чего жизнь прев-
ратилась в бессмысленное блуждание. Где же было искать эту потерянную жизнь,
как не там?
Пошел снег.
Клава сперва не поняла, что же это такое случилось. Будто со звездных
сосен, спрятанных в темноте, полетели вниз белые чешуйки, закружились над
головой, господи, что же теперь будет, подумала Клава и принялась крестить-
ся. Они остановились посреди улицы. Звезд больше не было видно, одна непрог-
лядная тьма, и шорох снега, падающего в прохладной пустоте. Как все измени-
лось, с ужасом думала Клава, как все изменилось вокруг. В начале лета теперь
идет снег. Петька щелкнул зубами, попытавшись поймать снежинку, прыгнул в
сторону, крутнув головой. Клава смотрела вверх, во все глаза, она надеялась,
что если не двигаться, то это как-нибудь пройдет. Снежинки легко таяли у нее
на лице. Попадая на стены домов или на мостовую, они сразу исчезали, как-бы
проходя сквозь камень. Это потому что тепло, подумала Клава. Она подпрыгнула
на месте, взмахнув руками. Зачем-то ей захотелось подпрыгнуть повыше. Так
приятно было прыгать. Петька двигался короткими шажками, выслеживая снежинки
и хватая их пастью. В нем проснулся отравленный пес, поняла Клава и снова
подпрыгнула. Странное, наверное это было зрелище: пустынная улица, становя-
щаяся все белей, косо падающий снег, мальчик с собачьей головой, ловящий
снежинки, девочка в черном длинном платье, с распущенными волосами, подпры-
гивающая с запрокинутым вверх лицом. Потом они сорвались и побежали, сначала
Петька, хрустяще взвизгивая и оставляя за собой неровную дорожку следов, а
за ним и Клава, подпрыгивая на ходу, взмахивая руками, и как только она по-
бежала, воздух сам подхватил ее обморочной невесомостью и понес. Не смея
опустить раскинутые руки, Клава вытянула вниз пальцы ног, пытаясь достать
ими мостовую, но та была уже на метр внизу ее. Она летела. Она летела, как
во сне. Она поднималась все выше. Она могла бы подняться и выше крыш, но ис-
пугалась и полетела вровень с ними. Если ей встречались затканные снегом фо-
нари, тень ее косо проносилась стенами зданий назад. Клаве сделалось страшно
и сладко, слезы потекли у нее из глаз, проложив по щекам косые ветряные до-
рожки. Она летела и не боялась упасть. Это платье, поняла она. Платье стару-
хи Рогатовой.
Она неслась над улицей, сквозь метель, выше темных окон, изредка попада-
лись ей и светлые, тогда Клава могла видеть люстры, интерьеры комнат, ковры
на полах, она летела спокойно, словно летала всю свою жизнь, да ей и не нуж-
но было ничего делать, воздух сам нес ее, бережно, как носил когда-то Таню
лед катка, а внизу, под ней, галопом мчался Петька, склонив голову перед
ветром, он был черен и угрюм, он хрипло дышал в такт бегу, и локти его мель-
кали, как паровозные шатуны. Она вихрем неслась по воздуху, невидимая в сво-
ей высоте, он вихрем несся по земле, как ее тень, и тогда Клава поняла: нич-
то не может их остановить, ни Всадник, ни Комиссар, ни смерть, она почувс-
твовала в себе силу, неземную, великую, и ей захотелось напиться крови вождя
большевиков Ленина, горькой его крови, яркой, как сургуч. Она летела над
Петькой, раскинув руки в стороны, как его торжествующий дух, он мчался под
ней по каменной мостовой, как ее бешеная, всераздирающая сила, они были од-
но, и Клаву охватило такое упоение, что она закричала, и из какой-то неведо-
мой дали, такой огромной, словно ее отделяло от Клавы не только пространс-
тво, но еще и время, она услышала звонкий, истосковавшийся вой, обледенивший
ей душу, там тоже есть кто-то, с восторженным ужасом подумала Клава, и он
меня ждет. Сердце, сжатое морозной силой, длительное мгновение не хотело
разжаться, и с давящей невыносимостью смерти в Клаву вошла любовь, еще более
страшная, чем гибель, потому что Клава знала: любовь погубит не только ее
тело, любовь погубит ее всю.
Есть существо, поняла Клава, которое я буду любить, оно там, далеко-да-
леко, может быть, даже в той страшной стране, называемой Сибирью, оно томит-
ся, оно днем и ночью ждет меня, чтобы я освободила его от ужаса, который
больше всякого ужаса на свете.
Это было с нею всего лишь миг, а потом прошло, и вой исчез, так, словно
померещился, но леденящее предчувствие космической любви раскололо Клаве
сердце, и она поняла: никогда не сможет она больше стать той Клавой, какой
была прежде.
Клава опустилась на вокзальную площадь в двух шагах от ямы. По-прежнему
шел снег, но тихо, как подметающий дворник Клавиного детства, который словно
просил окружающих не замечать течение своей работы. На площади не было лю-
дей, на ней стоял только красноармейский солдат Алексей Вестмирев, что озна-
чало Вестник Мировой Революции, а настоящая фамилия Алексея была Прыгун, но
он расценил, что в безграничном потоке будущего от такой бездумной фамилии
никому не будет пользы, и положил обратить ее в средство наглядной агитации
масс. Когда свершится мировая революция, думал Алексей, я возьму себе другую
фамилию, стану вестником какой-нибудь новой цели. Алексей стоял посередине
площади и видел сразу во все шесть направлений пространства, он даже чувс-
твовал, что есть под землей, ниже его сапог: там текла по трубам канализаци-
онная вода, лежали строительные пески, а дальше начиналась глина, а еще
дальше была нефть, которая, по представлению Алексея, наполняла внутренность
планеты как олицетворение концентрированной в материю тьмы, из которой по
закону единства и борьбы возгорался нужный человеку свет. А совсем далеко,
на другой стороне земного шара, Алексей прозревал дымные ущелья американских
городов, охваченные горестью нещадной эксплуатации и насилия над человечес-
кой душой, которому скоро положен будет решительный конец. Над головой же
своею Алексей видел идущий снег, как временное торжество стихии над разорен-
ной страной социализма, а над ним - область пылающих звезд, родных коммунис-
тической истине своей чистотой, недаром символом революции стала красная
звезда. Одного только не замечал Алексей Вестмирев: внутреннего измерения
жизни, пронизывающего даже его самого. Он ел огрызок сухаря, когда на пло-
щадь опустилась девочка в черном платье, однако Алексей не поверил, что она
действительно опустилась, он принял момент появления ее за ошибку своего ус-
тавшего сознания, девочка возникла, несомненно, уже какое-то реальное время
назад, но он раньше принимал ее за тень, пока не перелистнулась новая стра-
ница сна.
- Стой, кто идет? - хрипло крикнул Алексей, снимая с плеча винтовку.
Оружие было заряжено, но Алексей не любил стрелять, он предпочитал пороть
врага штыком, потому что от пули человек умирает не всегда, бывает, она
застревает на полпути и обрастает потом плотью, а штык рвет тело решительно,
насмерть.
Свет единственного на площади фонаря осветил лицо Клавы, бледное, тем-
ноглазое и чуть вытянутое вниз, как у мыши. Она молча смотрела на Алексея, и
тому внезапно захотелось выстрелить, чтобы Клава не могла больше смотреть.
- Я хочу яму поглядеть, - вымолвила наконец Клава.
- Яму нельзя глядеть, - отрезал Алексей. - Это территория исторической
лжи.
- Мы бежали на поезд, - тихо принялась объяснять Клава. - Бежали, бежа-
ли, и тут все вдруг взорвалось. Я упала, а потом ни мамы, ни Тани уже не бы-
ло.
- Если их не было, забудь о них, - предложил Вестмирев. - Вся страна
прощается с прошлым, и ты простись.
- А я все не могу их забыть, - пожаловалась Клава. Она помялась и поко-
силась в сторону воронки. - Что-то есть там, в яме.
- Уйди от ямы, - сурово сказал Алексей. - Ее зароют, и на этом месте бу-
дет фонтан. Уйди от ямы, нечего туда глядеть.
- Ну можно я только... - начала Клава, но тут Алексей заметил Петьку,
стоящего за фонарным столбом.
- Эй! - крикнул он. - Ты, там, за столбом!
Петька противно рявкнул и бросился на красноармейца. Все произошло мол-
ниеносно, Вестмирев поднял дуло винтовки, щелкнул затвором и выстрелил, не
целясь, в метнувшуюся на него тень. Пулей Петьку сшибло с ног, он переку-
выркнулся по разбитой мостовой, Вестмирев выстрелил снова, но на этот раз не
попал, он точно знал, что Петька еще не ликвидирован, и в этом опять нашел
подтверждение незаменимости штыка как орудия революции, но то было послед-
нее, что он нашел.
- Клох, - цокнула подпухшими губами Клава.
И красноармеец Вестмирев превратился в этот самый клох, потому что от
ненависти Клава положила свое слово внутрь человека. Теперь она узнала, что
такое клох. Первым клохом стал красноармеец Вестмирев. Он весь одеревенел,
резко прижав руки к телу, так что штык скребнул по земле, лицо его треснуло
и разорвало свою кожу во многих местах, так что сплошь покрылось кровью, и
он упал, как бревно, деревянно стукнув в камень, Петька налетел на него и
стал рвать руками и зубами, но то была уже бесполезная трата злости: Вестми-
рев больше не жил. Больше того, Клава откуда-то знала: он никогда уже не
оживет, что угодно мертвое может ожить, только не он, потому что вся плоть
его сделалась непригодной для жизни во веки веков, навсегда ушла в отход.
Теперь же Клава вспомнила, что надо спешить, она соскользнула в яму и
принялась рыть руками ее стену, сдирая себе ногти об осколки камня. Она рыла
остервенело, упершись расставленными коленями в грунт, снег все падал и таял
на окружающем песке, из вырытой Клавой пещерки гадко воняло, но она рыла,
осыпая землю вниз, безжалостно выворачивая булыжники, пока не наткнулась на
мягкую ткань волос, и маленький предмет, который вынесло на сыпучем ручейке
- это была заколка, и дальше оставалось только огрести пригоршней песок с
погребенного под ним лица. Когда Клава увидела это лицо, ее всю дернуло,
слезы заполнили глаза - это была ее сестра Таня.
- Таня, - всхлипнула Клава. - Танечка.
Она и теперь не понимала, что Тани больше нет, Клаве просто жалко было
свою бедную сестру, тесно заваленную здесь песком и щебнем, от этого ее неу-
добного, неживого положения в толще земли Клаве было страшно и больно, слов-
но ее саму резали ножом. Дрожащими пальцами Клава принялась вытряхивать из
волос Тани песок, снимать его с лица, при этом Клава совсем не понимала, что
делает, и только мучительно скулила. Ей никак не удавалось смести весь пе-
сок, налипший Тане на глаза. Петька тоже сполз в яму, и вместе они разрыли
Таню еще больше, освободилась шея с золотой цепочкой крестика и изорванное
платье на покрытой фиолетовыми царапинами и кровоподтеками груди. Петька вы-
вернул камень, нижняя часть которого была покрыта засохшей кровью.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг