ноармейцы искали тут затаившуюся контру по приказу товарища Победного, кото-
рый и в лопухах увидел отрицательно качающего бычьей головой, вечно во всем
неуверенного Маркса: "Контрреволюция", - заявил Победный, - "есть там, где
ее и быть не может. Таким способом она сама себя отрицает". Из того факта,
что обыск лопухов ничего живого не дал, Победный сделал торжественный вывод:
враг до того исхитрился, что истребил себя самоотрицанием до полного небы-
тия. "Чем сильней гад - тем ближе вся его темная гибель. Ура, товарищи!", -
провозгласил он, трогая коня в чистое поле, навстречу своей собственной
смерти, лица которой так и не суждено ему разглядеть в светлой луговой дали,
только придется раз Победному тронуть отвердевшие в пыли тела своих непобе-
димых бойцов, лишенные своего дыхания, выхватить револьвер и упасть с дороги
в траву, терпеливую, поделенную на маленькие, прижавшиеся к земле стебельки,
и пуля, которую выпустит Победный, переходя в новое качество, улетит в глу-
бокое голубое небо, улетит, да там и потеряется, в ясном море света, в белых
копнах облаков.
А неведомое Победному лицо его собственной смерти склонилось тем време-
нем среди рубленых лопухов над вонючим и изуродованным Петькиным телом.
- Я же говорила, он уже гниет, - с отвращением всплакнула Клава, закры-
вая рукой нос. - Какой же он живой?
- Да, он гниет, - с каким-то странным торжеством подтвердила Варвара. -
Он гниет. Он вечно будет гнить.
- Вечно? - не поняла Клава.
- Вечно будет гнить здесь, - шепотом повторила Варвара и повернулась к
ней, что-то незнакомое, страшное было в ее ясных глазах. - Ты запомни это
место.
Клава машинально оглянулась, пытаясь найти на Озеринском пепелище
что-нибудь такое, что можно было бы запомнить.
- Где-то в лопухах, около деревни, которой больше нет, - грустно произ-
несла она, с неспешным трауром ступая в бесчувственных, прохладных водах
Петькиной смерти.
- Да, сила - нигде, - тихо согласилась Варвара, закрыв обеими ладошками
глаза, словно Клава напомнила ей что-то. - Она - в том месте, которого уже
нет.
Клаве вдруг сделалось страшно и нехорошо.
- Варя, перестань, - взмолилась она и схватила Варвару за руки, пытаясь
оторвать их от глаз. Варвара вырвалась и отвернулась от нее в сторону сож-
женной деревни. Похоже было, будто она хочет играть с Клавой в хоронушки.
Клава еще раз попыталась поймать Варвару, но та увернулась и села на землю.
- Не трожь меня, - шепотом попросила Варвара.
Клава глянула на небо, не темнеет ли белый свет. Но ничего не темнело,
только плыло в незабудочной высоте маленькое пушистое облачко.
Варвара сидела неподвижно, приложив сложенные руки к глазам, словно на
ладонях у нее написана была бесконечная книга, и она ее читала. Прилетал
теплый ветер и шелестел над Варвариной головой уцелевшими лопухами. Клава
заметила на ее сарафане несколько прилипших волчков, но не решалась их выб-
рать. Варвара сидела долго. Чтобы не так волноваться, Клава вышла на дорогу
и глядела по ней вдаль, может быть идет кто-нибудь, или едет. Но дорога была
пуста, потому что двигаться по ней было уже некуда.
- Варенька, тебе не больно? - беспокойно спросила Клава, вернувшись в
лопухи. - Может, тебе водички принести, из колодца?
Варвара молча помотала закрытым руками лицом. Клава опустилась на колени
возле вонючего Петьки и стала сгонять с него мух.
- Идите на гумно, там много трупов, - тихо советовала она мухам, уважая
их право на неживое. - Что вам один Петька?
- Клава, - тихо вмешалась вдруг Варвара. - Ты знаешь, почему Бог любит
человека?
- Нет.
- Потому что человек Его спас.
- Бога? От кого? - изумилась Клава.
- От одиночества, - Варвара убрала руки с лица, и Клава снова увидела в
ее ясных глазах капли солнечного счастья. - Бог все может, - радостно про-
должила Варвара. - Только любви Себе сделать не умеет.
К вечеру они дошли до леса.
На поляне того леса стоял погрузившийся в землю, позеленевший от мха и
ослепший окнами скит. Трава переступила уже давно его порог через приоткры-
тую дверь, пошла днищем, будто откуда-то изнутри, никак по трубе, забралась
на крышу, а там уж и зацвела - веселыми стайками ромашек. Внутри скита пахло
прелым деревом, и торчали два трухлявых столбика от сгнившего стола, сама
столешница развалилась и упала в траву, теперь ее можно было найти только по
луже дождевой воды, блестящей от солнечных полос, что шли через дыры под по-
толком. У стены низкого помещения сделана была широкая спальная лавка, а на
лавке лежал почерневший, изъеденный жуками гроб.
- Что это мертвые всюду, - затосковала Клава, уже с порога скита приме-
тив гроб. - Будто мы одни на свете остались.
- Только бы она еще была там, - шепотом попросила Варвара, обеими руками
берясь за заплесневевшую крышку гроба.
Восемьдесят лет лежала в том гробу усопшая молодая подвижница Устинья
Щукина, нетленная и бледная, как полотно. Пауки сплели над лицом Устиньи по-
лупрозрачные сети, чтобы уловить летящих ко всякому трупу мух, но мухи не
стремились к Устинье, пугаясь ее холодной чистоты. Щукина лежала в выстиран-
ной белой сорочке, сложив руки на груди, в руках ее содержался черный отсы-
ревший молебничек. Веки Устиньи были сомкнуты, рот подвязан холщовой ниткой,
но в лице все равно сохранилась неукротимая, бескровная злость, за которую
монашки соседнего монастыря и прозвали подвижницу по-своему - Бешеная.
Устинья была дочерью одноглазого мелкого рыботорговца Харитона Щукина,
человека жадного и бессовестного, но не лишенного благоговения перед высшей
силой. В жизни Харитон всего достигал своим умом, за женщинами же обычно не
признавал способности к рассуждению. Женщин в семье Щукиных было много: кро-
ме Устиньи имелось еще три младшие дочери, все похожие на мать, девки мало-
рослые, светлоглазые и крепкие, как огурцы, одна только Устинья в тело не
шла, взгляд имела темный, будто погруженный во мрак, да и ростом была много
выше матери. Глядя на нее, Анастасия Щукина даже сомневалась иногда, она ли
Устинью рожала. Харитон же старшую дочь любил особо: она похожа была на баб-
ку его, Федору Щукину, женщину гордую и безжалостную, правившую семейным
промыслом при недоросших внуках по смерти своего сына. Когда Устинья крести-
лась, уперто глядя перед собой в икону, Иисусу Христу прямо в очи, Харитон
сразу вспоминал Федору, тоже не опускавшую в церкви головы, и сам крестился
вслед за дочерью, обмирающе влажнея единственным глазом. По другим поводам
Харитон расстройства чувств не ощущал, и продавал голодающим тухлую рыбу
втридорога.
Откуда повалилась на Устинью божья благодать, никто сказать не мог. Де-
сяти лет она уже простаивала в уголку перед иконой порой целое утро, и под-
руг у нее не было, потому что любые игры казались чуждыми ее рано ушедшей в
смертные поля душе. Читать Устинья выучилась рано, отец, не веривший в рож-
дение сына, хотел вырастить в старшей дочери себе наследницу, пока все тща-
нием нажитое состояние на растащили безбожные зятья. Но Устинья превосходила
свою прабабку в рассуждении: целая жизнь была ей не нужна, она хотела только
скорее помереть и выйти на свободу, к ангелам. От привязанности к покойникам
Устинья подолгу пропадала на кладбище, с мертвыми только могла она говорить
о волнующем, они слушали ее и понимали. О рыбной же торговле Устинья ничего
не желала знать, деньги ей были противны. Она даже называла нередко отца чу-
жим и скорбным словом: "мытарь".
Анастасия сперва пыталась побоями вернуть дочь к разуму, но Устинья
только пуще плакала и еще чаще молилась, а когда мать перестала пускать ее в
угол, к иконе, то стала молиться ночью, во тьме глухо бормоча все наизусть,
и Анастасия слышала, как через равные промежутки времени тихо поднималась
рука Устиньи, сжатые в троеперстии пальцы стукались в открытый бледный лоб,
и дважды, крест-накрест, шуршало отираемое локтем белье. Угол снова был доз-
волен, но Устинья не перестала молиться ночами, когда все другие спали, и
Бог мог слышать один только ее шепот, мерно шелестящий в тишине. Устинья ни-
чего не просила у Бога, но знала, что Он слышит ее и уже узнает. Однако Враг
тоже не отступался от Устиньи. Он томил ее душу сумеречными формами неиз-
вестных угловатых предметов, и томление это Устинья искореняла болью. Она
брала нож и резала себе плечо или ногу на бедре, чтобы видеть вытекающую
кровь. Кровь волновала Устинью даже сильнее страдания, она знала, что и
Христос пускал себе кровь, превращая ее для апостолов в вино вечной жизни.
Кровь Устиньи принадлежала Богу. "Ешь, Господи", - говорила она хрипящим от
исступления шепотом, усиленно крестясь, - "ешь на здоровье". После истязаний
Устинье иногда снились разговоры с апостолами. Апостолы нагоняли ее на тем-
ной дороге, через деревья или через пустырь, лиц их было не различить в ноч-
ной темноте, их крепкие руки схватывали Устинью за локоть, разворачивали к
себе, и речь шла из ртов с прохладным дыханием ветра. Апостолы словами пре-
достерегали Устинью невесть от чего и населяли ее внутренность неясной кос-
мической мудростью. Чаще всего разговаривал с ней апостол Петр. "Правильно
делаешь, Устинья", - говаривал он ей, задирая путаную бороду. "Плоть отдай
земле сырой, а кровь - Господу".
Шестнадцати лет Устинья не вынесла и ушла из дому, никому не сказавшись.
Она стала жить в одном монастыре по соседству. Тамошние монашки, однако, ка-
зались ей недостаточно набожными, молитвы творили они в основном по расписа-
нию, а резать себя ничем не резали, берегли плоть, и Устинье ножа тоже не
давали. "Что ж его беречь, мясо проклятое", - недоумевала покрытая шрамами
Устинья, и для страдания втыкала в себя крупную швейную иглу, каждый день в
новые места. Спала Устинья вовсе мало, больше забывалась с раскрытыми глаза-
ми, уставившись в обнимающую все бесконечность. Монашки вскоре испугались
Щукиной, которая сделалась бледна, как труп, и вечно, как не заглянешь, кру-
тилась на полу кельи, нещадно язвя себя иглой. "Бешеная", - зашептались они,
- "Устинья - Бешеная". Иногда Устинья являлась на вечерней молитве, как
призрак, быстро перебирая по каменному полу узкими босыми ногами, станови-
лась на колени напротив образа Богородицы и молилась, крепко, даже с ка-
ким-то глухим хрустом, стукаясь головою в пол. А иногда вдруг начинала жечь
себя на глазах монашек свечкой, но не кричала, и даже не кривилась от боли,
а только потела лицом, причем вместе с потом то и дело выступала из Устиньи
ужасная, святая кровь. "Бешеная", - шептались слабые монашки, и разбегались,
не закончив молитв.
А Устинья тем временем уже сцепилась с самим Дьяволом. Нечистый явил Ус-
тинье в келье свой тайный уд, в котором был его знак и непостижимое могу-
щество. Впервые в жизни Устинья почувствовала бездонный ужас от того вопию-
щего скотства, с которым Дьявол губил души людей. Уд был для Устиньи формой,
которую приняла плоть, ненавидящая Бога, она вытянулась и свернулась в бук-
венный узел от своей скрытой ненависти и злокозненного уродства. Буква уда
означала тайный, непроизносимый звук, каким Дьявол извратил божественное
слово. Апостол Петр, остановив Устинью как-то на дворе, показал ей у себя
такой же уд, и хотел заклеймить им Устинью, но та цепко оборвала Петру дь-
явольский орган карающей рукой и бросила его в пылающий рядом костер, похо-
же, это был тот же самый костер, у которого Петр отрекался от имени Спасите-
ля. Оскопленный Петр с воем пал к ногам Устиньи во тьму, однако сам Сатана
не унимался. Он являл Устинье уд в тенях и мертвых сооружениях, словно уже
успел тайно вплести его во все Божье творение. Устинья остервенело хлеста-
лась прутами, протыкала себе ладони иглой, а однажды, улучив момент, усекла
во время общей трапезы хлебным ножом два крайних пальца с левой руки, прев-
ратив ее тем самым в точное орудие крестного знамения. Кроме своей жизни Ус-
тинья ненавидела и всякую другую: она выдирала во дворе монастыря траву и
подолгу давила живших под стенами муравьев, чтобы Дьявол ощутил недостаток в
материале для глумления над Богом.
После того, как Устинья стала хватать в коридорах монашек своей страшной
птичьей рукой за мягкие морды, настоятельница выгнала ее из монастыря, и Щу-
кина поселилась в заброшенном ските. Там Господь пожалел Устинью, дав ей не-
бесный огонь в колотые раны груди, огонь этот жаром выжег сердце подвижницы,
и она преставилась, исповедавшись самому апостолу Петру в своих грехах, та-
ких же огромных и неземных, как ее вера. Петр слушал исповедь Устиньи молча,
с уважением, стоя над нею в белой плащанице и обнажив в знак своей чистоты
запекшийся кровью обрывок тайного уда. На плече его внимательно сидели при-
шедшие к Устинье из леса грибы. Возле одра подвижницы находилась также бро-
дячая старуха Марья, которая отирала тряпицей высохшие от дробного шепота
губы умиравшей и благоговейно крестилась, когда тело Устиньи вдруг смолкало
и с силой начинало колотиться спиной о скамью, будто рыба в дно деревянного
корыта. По успении мученицы Марья сходила в соседнее село и привела мужика
Анисима, который сладил Устинье гроб и положил в него тихое, остывшее до
лиственной прохлады тело.
Через восемьдесят лет пришла Варвара Власова и сдвинула крышку гроба.
Гроб был пуст.
Варвара бессильно сползла коленями в траву, прислонившись щекой к стенке
полого гроба. За окном скита сдавил травы огромный, невесть откуда взявшийся
дождь, его тяжесть повалилась на Клаву, отняв у нее весь воздух, белесая пе-
лена воды потекла по лицу, застилая глаза. Клава бессловесно, как мертворож-
денный теленок, шмякнулась в мокрые стебли травы.
Клава увидела сон.
Когда человек с выжженными знаками на лице снял с лица Устиньи хлопья
паутины, свинцовые веки Щукиной поднялись, медленно и тяжко, как всплывает
пропитанное водой бревно. Под ними были глаза Устиньи - совсем почерневшие и
горящие злобой ко всему живому.
- Цепи дайте, - прохрипела она, и рука ее с безошибочной хваткой совер-
шила крестное знамение.
- Воды, - хрустнул человек, более походивший в закатном мраке на тень.
Кто-то выплеснул воду Устинье на лицо. Капли потекли по плотным, немигающим,
как у змеи, глазам.
- Вставай мать, - прошипел человек со знаками на лице. - Ленина убить
надо.
Устинья села в гробу, перекинув через его край босые оцарапанные ноги.
Сырые черные волосы упали ей в плечи. Из них на колени Устиньи посыпалась
гробовая труха и мертвые насекомые, так и не добившиеся от трупа Щукиной ни-
какой пищи.
- Ленин - это кто? - хрипло спросила она у теней.
- Ленин - Антихрист, - свистяще определил пришедший. - Он власть в Рос-
сии взял, все церква порушил. Чуешь - вонь? Это старцы святые на кострах жа-
рятся.
- Антихрист? - потянув воздух, остервенело перекрестилась Устинья. - Как
же его убьешь?
- Бог убьет! - взревел кто-то из тьмы, лица которого даже Устинья своим
трупным зрением не могла разглядеть. - Бог убьет! Божье бешенство! - и без-
ликий, захлебнувшись своим ревом, протянул вверх руку, светившую гнилым пла-
менем звезд.
Устинья прыгнула из гроба на землю, взметнув отросшими за восемьдесят лет
черными волосами, в которых не было ни следа седины.
- Божье бешенство! - хрипло взвыла она.
- Божье бешенство! - страшно захрустел обожженный, словно топтал кучу
сухого хвороста.
Свирепо воя, Устинья метнулась к бревенчатой стене сруба и, беззвучно
ударившись в нее, сама превратилась в бурые бревна.
За неразборчивым потоком дождя бледная баба в косынке ела семечки на
лавке столичного вокзала, и прошедшему мимо нее мужику показалось, будто
дождь - это река, в глубине которой тает смутный, бескровный лик утопленни-
цы. Привлеченный мертвенной, замогильной красой, мужик присел к бледной бабе
на лавку и, неспешно скрутив цигарку, закурил на дожде. Так и сидели они,
молча, будто супруги, оба серые и неживые, под потоком бьющих в землю, пузы-
рящихся на лужах, капель, рука бабы медленно поднималась ко рту, глаза неви-
дяще глядели в журчащую толщу, а мужик сидел, прищурившись, в волчьих вален-
ках, и едва заметный сизый дымок вился над копной его волос из густой, нече-
саной бороды.
В районном комиссариате Устинья прямо с порога, без предъявления како-
го-либо мандата, потребовала дать ей цепи. Комиссар Вадим Малыгин, задавив
грязный окурок в выдвижном ящике стола, прислушался к наступившей после слов
Устиньи тишине, словно пытаясь из нее вернее оценить чаяние оторванной от
центра массы. Потом он устало и четко ответил Устинье, что цепей своих про-
летариат лишился уже навсегда, а буржуазию кончать приказано без цепного
плена, на месте. Тогда Устинья подошла к столу и взяла с него какой-то тяже-
лый предмет, назначение которого Малыгину было неизвестно. При этом комиссар
разглядел крест на груди Устиньи, и то, что грязная ее одежда была похожа на
традиционный наряд отжившего монашеского класса. Малыгин поднял над столом
пистолет, который всегда был у него под рукой на случай решительного дейс-
твия, и выстрелил бабе в живот, чтобы было больнее, и чтобы наверняка убить
в женщине возможно зреющего наследника старого режима. Но Устинья не согну-
лась от пули, а с размаху ударила Малыгина тяжелым предметом в лоб и вышибла
ему на стол мозги.
Когда Ленин выходил из машины, толпа медленно лезла ему навстречу в су-
мерках мелкого дождя. В толпе не было человеческих лиц, одни неопределенные
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг