Илья Масодов
Черти
1. Иго Барановых
В сумерках к городу подошли два красных бронепоезда и гулко забили из
своих пушек по тишине, впервые наступившей было после долгой канонады весен-
них боев. За оградой городского парка, напротив окна Клавиной спальни, стоя-
чей метелью осыпалась от страха цветущая сирень. Рыхлые песочные дорожки еще
сохраняли воду упавшего минувшей ночью с невообразимой высоты дождя. Клаве
казалось теперь, что это - последний дождь ее прошлой жизни, а что с ней бу-
дет теперь, она не знала. Мать еще со вчерашнего вечера позадергивала все
окна шторами, они здесь были какого-то пугающего, темно-бордового цвета. За-
чем мать закрыла окна, Клава никак не могла понять, все равно уже не было
никаких надежд, поезда две недели как перестали ходить, и выбраться из горо-
да стало невозможно, а позавчера начали отступать войска, хотя никто до са-
мого конца не верил, что они уйдут. Но они уходили, бесшумно, словно рабочие
в театре, установившие на сцене новые декорации, мать же бродила по дому с
покрасневшими от слез глазами и вытирала несуществующую пыль, перебирала
платья, и зачем-то укладывала часть из них в чемоданы, аккуратно подворачи-
вая рукава. Таня постоянно была у себя, не выходила из комнаты, наверное,
писала в дневнике. Она уже второй год вела дневник, каждый день записывая
туда все, что происходило, начиная со дня гибели их старшего брата Александ-
ра на германском фронте зимой шестнадцатого года, с тех пор Таня писала изо
дня в день, тетрадку за тетрадкой, и, когда семья Орешниковых бежала из
Москвы на запад, Таня оставила на старой квартире почти все свои вещи, толь-
ко тетрадки напихала в саквояж. Клава вспомнила, притаившись на стульчике за
шторой, как они бежали из Москвы, в битком набитом поезде, Клава никогда не
видела столько людей в таком тесном месте, до этого она считала, что больше
всего людей бывает в театре, но в поезде их было куда больше, они сидели на
своих вещах и даже друг на друге, многие плакали, особенно одна женщина в
шляпке, сидевшая у самого окна, она плакала очень жалостно, словно челове-
ческие тела сдавили ее до физической боли. Если бы не отец, им никогда бы не
сесть в тот поезд, отец был одет в выходной костюм, и в карманах костюма у
него повсюду были деньги, он постоянно вынимал их и раздавал всем: извозчи-
кам, носильщикам, кондукторам и еще каким-то людям, которые вроде бы просто
стояли на вокзальной платформе и ни у кого никаких денег не просили.
Услышав за дверью торопливые шаги матери, Клава повернулась на стуле к
столу, где лежала раскрытая книга, но мать не зашла к ней, а спустилась
лестницей в гостиную, откуда вскоре раздались голоса, ее и Марии Дмитриевны,
хозяйки дома. В городе сейчас стояла такая тишина, что, казалось, только они
и остались в нем, они и бронепоезда красных, подошедшие к окраинам, а если
это действительно так, значит, красные стреляют именно по ним, только не
знают, в какой точно дом бить. Клава опять повернулась к окну и выглянула
из-за края шторы. На улице по-прежнему никого не было. В воздухе противно
свистело и с размаху стукало где-то по земле, отчаянно звенели стекла. Потом
раздался страшный грохот - наверное, рухнуло какое-то большое здание, и Кла-
ва от страха побежала и спряталась в шкафу. Если дом обрушится, рассчитала
она, буковые стенки шкафа спасут ее от ударов камней. В шкафу с закрытыми
дверями стрельба была слышна хуже, не так близко, будто обычная канонада, и
Клава немного успокоилась, она стала тихонько грызть ногти на одной руке,
прижав ее ко рту, а другой рукой она неспешно лазила в карманы висящей одеж-
ды, надеясь найти там что-нибудь случайно забытое. В шкафу она не услышала,
как в комнату вошла мать.
- Клава? - спросила мать. - Ты тут?
- Я здесь, мама, - Клава вылезла из-за буковых дверей.
- В домик играешь, - улыбнулась мать, но улыбка вышла у нее какой-то
сжатой, словно она силилась не заплакать. - Собирай вещи, нам нужно уезжать.
- Уезжать? На поезде?
- Да-да, мы вчера с Марией Дмитриевной договорились, что нас вывезут в
санитарном вагоне. Там, на вокзале, еще есть солдаты. Одевайся быстрее, че-
рез пятнадцать минут за нами приедет извозчик.
- А Мурзик тоже поедет?
- А как же, конечно. И Мурзик поедет, никто не оставит Мурзика. Одевайся
скорее. Ты знаешь, платья придется, наверное, бросить. Когда все уладится,
мы вернемся за ними. А сейчас нет места, в этом поезде едут раненые, и там
совершенно нет места. Поэтому возьми только свой чемоданчик, только самое
необходимое. Хорошо?
- Хорошо.
Мать порывисто притянула Клаву, уткнув ее носом себе в грудь.
- Не бойся, не бойся. Никак нельзя, невозможно было уехать раньше. Но
теперь мы обязательно уедем.
Клава сожмурилась и беззвучно заплакала, сама не зная, отчего. Никаких
извозчиков в городе больше не было, потому что лошади пугались пролетавших
снарядов и не стали бы везти. Вещи пришлось нести в руках, благо что вокзал
был недалеко от дома Марии Дмитриевны. Соседние с вокзалом улицы были оцеп-
лены солдатами, без пропусков не пускали, то есть Марию Дмитриевну пускали,
а Орешниковых нет. Наконец все уладилось, и они побежали, волоча за собой
багаж, потому что поезд мог теперь отойти в любую минуту. Они бежали через
вокзальную площадь, иногда застревая в толпе, тут стояло несколько бричек,
лошади беспокойно ржали, словно их мучила какая-то неведомая, небесная боль.
Они уже были как раз посередине площади, на открытом месте, когда ударил
снаряд. Сперва возник нечеловеческий, гнетущий к земле свист, и Клава сразу
поняла: вот Оно, снова прорвалось, и ужас, как это бывало уже прежде, сжал
ей сердце, не пуская в него кровь. Свист застыл на пронзительной сверхъес-
тественной ноте, а потом сорвался и страшным грохотом ударил в землю, таким
страшным, что все то, чем Клава считала ранее саму себя, перевернулось и
упало в безвоздушное пространство, и при этом Клава не перестала чувство-
вать, и даже не перестала дышать, только перестала помнить, зачем она в дан-
ный момент находится на свете именно там, где находится. Удар снаряда сопро-
вождался разрывом той среды, где обитает человеческий слух, из-за этого и
получился такой противный визг, люди метнулись во все стороны, сбив Клаву с
ног, она упала на чей-то чемодан, набитый, по всей видимости, одеждой, и
распоротое свистом небо швырнуло на нее какого-то тяжелого взрослого челове-
ка, который завалил Клаву своим телом, от человека пахло табаком и туалетной
водой, потом закричала лошадь, резко, как огромная птица, готовящаяся взле-
теть, и крик этот перешел в повторный пронзительный свист, за которым ударил
второй снаряд, с каменным хрустом и грохотом, из чего Клава, судорожно пы-
тавшаяся выбраться из-под упавшего на нее мужчины, поняла, что на этот раз
удар пришелся в здание вокзала. Она зажмурилась, будто ждала, что осколки
разбитого кирпича сейчас посыпятся ей в глаза, но продолжала отчаянно, бук-
вально с остервенением выталкиваться из-под чужого тела, которое пьяно и
бессмысленно хрипело ей в лицо душащим воздухом, воздухом этим Клава не мог-
ла дышать, вероятно, нечто испортилось внутри небесного человека, прохуди-
лись какие-то клапаны, может, прорвалась какая-нибудь стенка, и воздух шел
не оттуда, откуда ему положено было идти, нечто страшное примешивалось к не-
му, мужчина непонятно двигал руками и ногами, открыв рот на недобритом лице,
и когда Клава наконец освободилась от него и принялась искать глазами мать и
сестру в мечущейся толпе, мужчина продолжал двигаться на поверхности мосто-
вой, не поднимаясь на ноги, как какой-нибудь краб.
Ни матери, ни сестры Клава найти не смогла, только свой саквояжик, ис-
топтанный ногами в пыли. Она схватила его и бросилась вперед, в ту сторону,
в которую они бежали до первого взрыва, стрельбы она в ту минуту совершенно
не боялась, главное было не остаться одной в этом страшном городе, куда ско-
ро войдут красные. Третий снаряд шибанул где-то сбоку, далеко от нее, но
Клава ощутила прикосновение взрывной волны, жаркое и томящее, пороховой за-
пах обжег и передавил ее грудь, какая-то женщина врезалась в нее с размаху,
как мешок с мукой, Клаву перевернулась вокруг оси, стараясь не упасть, и
увидела то место, куда попал первый снаряд - яму, вырытую им в мостовой, ле-
жащих возле людей, и еще какие-то обгоревшие чучела на склоне ямы - это тоже
были люди, но Клава отказывалась в это поверить. У одного чучела сгорела
только верхняя половина тела, ноги остались целыми, и Клава разглядела на
них туфли, какие носила ее мать. Следующий снаряд грохнул уже очень далеко,
за домами, но люди продолжали метаться вокруг, истошно вопили женщины, сол-
даты волокли чьи-то тела, и еще Клава заметила молоденькую сестру милосер-
дия, которая присела на колени у фонарного столба, она задыхалась и держала
что-то на животе, что-то кровавой слизью блеснувшее на солнечном свете, Кла-
ва совершенно не боялась крови, - такое уж было у нее свойство, - но ей от-
чего-то вдруг стало невыносимо, и она снова ринулась вперед, мимо поваленной
брички с оборванным постромками, мимо горы сваленных медицинских пакетов,
мимо груд битого камня, мимо упавшего фонаря, она протиснулась к самому вхо-
ду в здание вокзала, и только потом поняла, что невозможно ни войти туда, ни
выбраться на пути, потому что все завалено, и мамы нигде не было. Какой-то
мужчина в запачканном кирпичной пылью пиджаке больно схватил Клаву за руку.
- Ты куда, девочка? Туда нельзя, там пожар.
- Там мама! - крикнула Клава, пытаясь вырвать руку. - Пустите меня!
Но мужчина грубо потащил ее в сторону, к краю площади, расталкивая лю-
дей, Клава сперва ожесточенно упиралась, пища от обиды и с плачем лупя муж-
чину свободной рукой куда попало, но потом она ослабла, ее стало сильно тош-
нить, и, воспользовавшись этой слабостью, мужчина выволок Клаву с вокзальной
площади в одну из боковых улиц. Там он остановился, взяв девочку за плечи и
прижав к стене дома возле дверей бакалейной лавки.
- Там опасно, туда нельзя, - хрипло уговаривал он Клаву. - Мама найдет
тебя, потом.
- Нам на поезд, - сдавленно проговорила Клава.
- Поезда не будет, - тихо сказал мужчина, глядя Клаве прямо в глаза. -
Ничего больше не будет.
- Пустите меня, - вяло дернулась Клава. - Я хочу к маме.
- Твою маму убило, - сказал мужчина, опустив веки. - Я видел. Она была
рядом с тем местом, куда упал первый снаряд.
- Там, где теперь яма? - спросила Клава, всеми силами пытаясь не вырвать.
- Да, там, где теперь яма. Это снаряд вырыл яму, ты понимаешь?
Клава кивнула.
- А Таня?
- Какая Таня?
- Моя старшая сестра. Она в сером платье была, и в волосах ленточка.
- Ее разорвало. Я был недалеко и все видел. Девушку в сером платье ра-
зорвало на куски. Нет у тебя больше сестры.
Но Клава все равно не могла себе такого представить, потому только сог-
ласно кивнула головой. Нет так нет.
- Меня зовут Валентин Сергеевич, - сказал мужчина. - А тебя?
- Клава.
- Нам нужно уходить, Клава. Красные скоро будут здесь.
- Я хочу к маме, - помотала головой Клава.
Мужчина устало вздохнул и, крепко держа Клаву за плечи, повел улицей
прочь от вокзала. Клава не сопротивлялась.
Валентин Сергеевич жил в маленькой комнатушке, где не было даже зеркала,
а были только комодик, письменный стол и кровать. Он налил Клаве молока,
будто она не девочка, а подобранный на улице котенок, и дал бублик. Клава
ела, не помыв рук. Саквояжик лежал у нее на коленях.
- Побудь здесь, я скоро приду. Никому не отворяй, - сказал он Клаве,
когда та кончила есть. И ушел.
Оставшись одна, Клава некоторое время молча сидела за столом. Стрелять
перестали, и установилась тревожная тишина. В этой тишине по улицам, навер-
ное, движутся красные, Клава могла себе представить их существами, мало по-
хожими на людей, или, точнее, бывшими некогда людьми. Она совершенно не мог-
ла понять откуда они взялись, ведь раньше их не было, нигде и никогда. Отку-
да они пришли? Хотя Клава не боялась крови и даже боль чувствовала как-то
странно приглушенно, например, когда кололась иголкой или когда однажды по-
резалась ножиком для заточки карандашей, в ней постоянно жил страх перед
этим незнакомым, главная, жизненная часть чего находится вовсе не здесь, не
на этом свете. Она даже отчетливо помнила, когда впервые почувствовала это -
в ювелирной лавке, куда зашла после занятий в гимназии с подругой Женей,
"Евгенией", как называла ее Клавина мать, собственно, Женя и затащила Клаву
в ювелирную лавку по дороге домой, сама Клава никогда не осмелилась бы без
повода отворить тяжелую кожаную дверь возле витрины, где призрачно сверкали
в солнечном свету кольца, цепочки, колье и диадемы, сам вид этой двери обоз-
начал, что это место для взрослых, а не для двух маленьких гимназисток. Но
Женя непременно хотела войти, и они вошли. Клава до сих пор не понимала, за-
чем Жене это было нужно. Как только они вошли, прозвенел мелодичный звоно-
чек, и по лестнице спустился приказчик - небольшого роста господин лет соро-
ка, в серебристом пенсне и модном коротком пиджачке, открывавшем темного
цвета манишку, на господине были также дорогие брюки и тускло начищенные
туфли, у кармана брюк висели на цепочке серебряные часы. Приказчик остано-
вился у прилавка, глядя на юных посетительниц поверх своего серебристого
пенсне.
- Что угодно, мадемуазель? - спросил он бархатным голосом, безошибочно
обращаясь сразу к Жене.
- Мы хотели бы посмотреть... брошки, - ответила Женя, причем Клава сразу
поняла, что еще мгновение назад она и не думала о брошках. Может быть, и
приказчик это понял.
- Прошу-с, - как бы то ни было сказал он, указывая рукой на застекленный
столик слева.
Гимназистки смущенно протопали туда. Под стеклом действительно лежали
броши и еще заколки для волос. Клаве сразу бросилась в глаза одна заколка,
сделанная под полированное красное дерево, и она стала смотреть на нее, ожи-
дая, когда же Женя решит уйти. В лавке установилась тишина, приказчик не из-
давал ни звука, словно его и не было, похоже было, даже не дышал. И в этой
тишине Женя вдруг коротко, но громко выпустила газы. От неожиданности Клава
вздрогнула и покраснела до ушей, машинально скосив глаза в сторону подруги.
Та бесстыже глядела на приказчика. Миндалевидные глаза Жени были странно
расширены и блестели в лучах проходящего сквозь витрину солнечного света.
Она не смеялась, нет, просто глядела на господина в пенсне, словно гордясь
произведенным ею неприличным звуком. Клава не знала, куда деться от стыда и
принялась смотреть в окно. И тут Женя снова выпустила газы. Она делала это
намеренно резко и сильно, будто демонстрируя хорошую проходимость своей киш-
ки, звук получался такой объемный, что Клаве казалось, она может определить
размер отверстия в Жене, которое выпускало газы, и господин в пенсне тоже
мог бы это определить. Затылок и лицо у Клавы покрылись холодным потом, по
спине поползли мурашки. Господи, думала Клава, зачем она это делает? Как ей
не стыдно, что же это с ней стало? Приказчик молчал. Клава не знала, какое
выражение у него на лице. Ей стало страшно. Хотелось провалиться куда-нибудь
туда, где все бы забыли, что сейчас произошло. Это было как во сне, когда
уже настолько невозможно становится терпеть, что велишь сну окончиться - и
просыпаешься. Только тогда, в лавке, Клава знала: это не сон. Это на самом
деле. В отчаянии она бросилась из лавки вон. Выбежав на улицу, Клава остано-
вилась у фонарного столба. Ей казалось, сейчас она упадет в обморок. Дверь
лавки отворилась, и на пороге появилась Женя.
- До свиданья, - как ни в чем ни бывало сказала она, полуобернувшись
вглубь помещения. И затворила за собой дверь.
- Ты чего убежала? Было так смешно, - сказала она Клаве.
- Ты что, сдурела? - сдавленно спросила Клава. Она ненавидела Женю.
- А что? Тебе было стыдно?
- А тебе нет? - Клава от злости едва могла дышать.
- И мне тоже. Конечно, мне было стыдно, - пожала плечами Женя. - Когда
ты убежала, знаешь, что этот господин сказал мне?
- Что?
- Он сказал: "У вас, барышня, удивительный тромбон". Так и сказал, чест-
ное слово.
- Какая гадость.
- Конечно гадость. Кто же говорит, что нет? Но ему это понравилось. Ясно
тебе?
- Но это же отвратительно! - возмущенно шепнула Клава, совсем как в тот
раз, и ударила руками по столу, за которым сидела в квартире Валентина Пет-
ровича. В чернильном приборе стукнула перьевая ручка.
Они поссорились тогда с Женей, не разговаривали больше недели, но потом
вновь помирились. Через полтора месяца погиб Александр. Его смерть обладала
для Клавы какой-то необычной, сверхъестественной реальностью, словно весь
мир умер, и вместе с тем продолжал чувствовать своим мертвым телом дальше.
Клаву пугали вещи брата, на которые она натыкалась в доме, и больше всего -
его картины, он ведь увлекался живописью, рисовал пейзажи, картины висели в
его комнате и в одном из коридоров, по тому коридору Клава с тех пор перес-
тала ходить, она не хотела также брать в руки книги, которые читал брат, а
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг