посвященный дню святого Ремигия и венценосным гостям острова, только Ричарда,
Филиппа и Элеонору, а уж сами монархи имели право выбрать тех, кто будет
сопровождать августейших особ на королевский пир. Каждый мог привести с собой
весьма ограниченную, но блестящую свиту, по негласным уложениям составлявшую от
двадцати до полусотни человек. Впрочем, богатство и значимость хозяина только
подчеркивались большим количеством гостей - это значило, что он может накормить
и приветить всех. Сицилия не столь уж богатое королевство, но ради особого
случая Танкред ухлопал на обустройство праздника не меньше половины собранных за
год налогов и добычи, взятой его пиратами на побережье Берберии.
Присутствовало не меньше трехсот гостей. Под грандиозное пиршество заняли
огромное помещение мессинского замка, в другие времена обычно выполнявшее роль
тронной залы. Трон пришлось вынести, а на возвышении поставить стол для
монархов. Папу Римского Климента тоже приглашали, но более из вежливости, нежели
с надеждой - святейший понтифик все равно отказался бы участвовать в светских
увеселениях. Зато приехали два кардинала курии из тех, что помоложе, -
монсеньеры Синибальдо де Монтичелло и Пьетро Орсини.
Основное пространство было занято козлами, на которые положили широкие
доски, укрытые скатертями. Посреди зала оставалась довольно широкая площадка для
представлений и танцев. А уж на украшения Танкред не поскупился: на особых
постаментах разместились "живые фигуры" - одетые в римские костюмы молодые люди
и девицы, призванные изображать нечто аллегорическое, пол, в обычное время
застланный соломой, усыпали сплошным ковром цветов, в гигантских шандалах горели
тысячи длинных свечей, способных не гаснуть всю ночь, курились ароматницы,
исторгая к потолку сизоватый дымок, пахнущий ладаном, опием или розовой водой, у
стен громоздились бочонки с винами для тех, кто не мог дождаться начала ужина и
желал как можно скорее поднять настроение... Праздновать собирались с размахом и
наибольшим тщанием.
После повечерия, когда значительная часть гостей уже собралась, однако
садиться за стол еще никто не хотел и господа дворяне либо беседовали между
собою, либо оценивали достоинства сицилийских вин, прибыла королева Элеонора со
свитой. Рядом шествовала Беренгария - принцесса исполнила свое желание и к
платью цвета морского пурпура надела купленные сегодня драгоценности. Никакого
золота, только серебро, хранящее единый стиль во всех украшениях. По мнению
Казакова, смотрелось чудесно. По мнению общества - необычно.
Сопровождаемые поклонами и расшаркиваниями, королева-мать, свитские и
принцесса прошли через весь зал, герольд указал места, где могут расположиться
за столом Элеонора и Беренгария, а прочие члены свиты - шесть пожилых дам, сэр
Мишель и Гунтер - устроились за длиннющим столом справа и чуть в отдалении:
ближайшие к монархам сиденья заняли герцоги. За креслом королевы-матери осталась
лишь особо доверенная мадам де Борж - пятидесятилетняя аквитанская вдова. Тыл
Беренгарии прикрывал молодой невозмутимый шевалье в костюме наваррского двора.
- Ждем Филиппа-Августа, - громко сказала Элеонора своей верной камеристке и
Казакову. - Ричард где-то в зале, но я его не вижу, слишком много людей. Так и
мельтешат. Шевалье, пока Танкред не объявил начало праздника, можете пойти и
развлечься. Познакомьтесь с кем-нибудь, выпейте вина... За принцессой я
пригляжу.
Казаков бросил взгляд на Беренгарию и, увидев, как та кивнула, соглашаясь с
Элеонорой, побрел искать Гунтера с Мишелем.
С ним раскланялись только Роже де Алькамо и Гиль-ом, мгновенно узнавшие
оруженосца сэра Мишеля. Остальные просто не обращали внимания на незнакомого
дворянина в наваррских цветах.
- Простите, сударь. - Казакова вдруг окликнул бородатый господин в
желто-красном. - Мы не знакомы?
- Не имею чести, - процедил сквозь зубы Сергей.
- Педро Барселонский, - представился бородач, выглядевший лет на сорок. -
Дядя принцессы Беренгарии. Я прежде никогда не видел вас в свите моей
племянницы.
- Спросите обо мне у Элеоноры Аквитанской, - быстро ответил Казаков и
поскорее нырнул в толпу, не желая развивать разговор. Дон Педро все-таки был
графом и наперечет помнил всех приближенных своего брата Санчо. Нет ничего хуже,
чем нарваться на заботливого дядюшку, который мигом начнет выяснять, что за
верный паладин появился у любимой родственницы?
Мелькнули режущие глаза красно-сине-золотые одежды аквитанских вассалов -
вот и Гунтер с Мишелем. Стоят в пестром кругу господ, столпившихся рядом с тем
самым смазливым юношей, что сопровождал Ричарда в церкви. Ну конечно, и Львиное
Сердце здесь.
Только сейчас Казаков сумел рассмотреть легендарного английского короля во
всех подробностях. Высок и, без сомнений, невероятно силен. Волосы схвачены
золотым шнурком, в цвет кудрей - такие обычно называются "соломенными". Черты
лица крупные и резковатые, что, правда, отнюдь не убавляет своеобразной
диковатой красоты. Женщинам такой рыцарь должен безумно нравиться. Потому и
сгрудился вокруг короля целый сонм девиц на выбор: француженки, сицилийки,
бургундки... Казакову пришло в голову сравнение с появлением на людях
кинозвезды. Все то же самое, только автографы не просят, зато в один голос
канючат:
"Мессир Бертран, ваше величество! Спойте, мы вас умоляем!"
Казаков, желая подтвердить свои подозрения, протолкался к Гунтеру,
невежливо распихивая локтями восхищенных поклонников, и, потянув германца за
рукав, спросил:
- Это кто с королем?
- Бертран де Борн, европейская знаменитость, - по-английски ответил Гунтер,
не желая, чтобы его поняли окружающие. - На мой взгляд, редкостный вертопрах,
но, как говорят, чертовски талантлив. Если он перестанет ломаться, это
утверждение можно будет проверить.
Ричард, приобняв Бертрана за плечи, насладился восторгом гостей, окруживших
первого рыцаря и первого менестреля, и наконец что-то зашептал на ухо фавориту.
Бертран де Борн снова покривил тонкие губы, однако вытянул из-за спины роскошную
кипарисовую виолу.
- О чем? О чем должно гласить новое лэ мессира Бертрана? - Голос короля
оказался излишне глубок - грубоватый бас лондонского пивовара, способного и
поговорить на философические темы, и прикрикнуть на разбуянившихся в трактирном
зале оксфордских ваган-тов. - Куртуазная любовь? Древние легенды? Битвы в Святой
земле? Или нравоучительная баллада?
Общество заколебалось. Куртуазная любовь - замечательно, но старо, предания
ушедших лет известны всем и давным-давно, к чему слушать новый перепев баллад
Кретьена де Труа? Нравоучений же хотелось меньше всего.
- Про Святую землю! - вдруг выкрикнул осмелевший сэр Мишель. Его шумно
поддержали - тема Крестового похода в этом году пользовалась наибольшей
популярностью.
- Show must go on, - очень тихо высказался Казаков и добавил по-русски,
чтобы даже Гунтер его не понял: - Вообще-то Ричарду не мешало бы узнать, что
привело к безвременной кончине Фредди Меркьюри...
Бертран де Борн осмотрел длинный гриф двенадцатиструнной виолы и наконец
соизволил взять первый аккорд. Звук получался глуховатым - металлических струн в
эти времена не знали и выделывали их из бараньего кишечника. Песенка же
оказалась вполне неплоха: мэтр Бертран подтвердил свое право именоваться одним
из лучших менестрелей Европы.
К стенам, где кладку серых камней
Плавит тепло лучей,
Мы направляем своих коней
И острия мечей.
Шелк моего плаща - белый саван
Проклятой Богом орде...
Ave Mater Dei!
Есть два пути - либо славить свет,
Либо сражаться с тьмой.
Смертью венчается мой обет,
Как и противник мой.
Крест на моей груди ярко ал,
Как кровь на червленом щите... Ave Mater Dei!
Лица - в темницах стальных забрал,
Сердце - в тисках молитв.
Время любви - это лишь вассал
Времени смертных битв.
Взгляд Девы Пречистой вижу я
В наступающем дне... Ave Mater Dei!
"Вдохновенно, - подумал Гунтер, который в отличие от Казакова в точности
понимал текст. - И голос у Бертрана хороший. Профессионал остается таковым даже
в двенадцатом веке. Жаль только, инструменты не слишком добротные".
Благородные дворяне внимали, затаив дыхание, молодежь смотрела на трубадура
самыми восторженными глазами, а король Ричард улыбался, но улыбка его выглядела
несколько натянутой. Ричард и сам сочинял куртуазные лэ и героические баллады,
однако великой славы Бертрана пока не достиг, предпочитая держать при себе
знаменитого поэта и складывать песни вместе с ним. Однако разделять с кем-то
славу - еще не значит владеть ею полностью. Зато приближенный к королю Англии
песнопевец бросает тень своего величия и на трон...
Бертран де Борн взял более низкие аккорды и начал петь потише, явно
показывая контраст между первой и второй частями баллады:
Если я буду копьем пронзен
И упаду с коня,
Ветром мой прах будет занесен
С павшими до меня.
Нет, это не смерть, а только
Ангельских крыльев сень...
Ave Mater Dei!
Время смешает наш общий тлен,
Пылью забьет уста.
Буду лежать я в Святой земле
Так же, как гроб Христа.
И время обмануто - Vivat Вифлеемской звезде!
Ave Mater Dei! Ave Mater Dei!
Финальный жест был красив и, судя по всему, отработан долгим опытом:
Бертран в последний раз прошелся пальцами по струнам виолы, завершил песню
тишайшим и очень грустным аккордом и картинно уронил голову на грудь, тряхнув
темными волосами.
Аплодисментов не последовало - радостно хлопать в ладоши в нынешние времена
еще не научились. Поощрением поэту служили долгие вздохи благородных девиц и
воодушевленные вопли молодежи, превратившиеся в слитное "У-у-у!".
- Идемте же к столу, господа! - пресек Ричард попытки собравшихся
потребовать новую песню. - У нас полная ночь впереди!
- А вас, ваше величество, - вполголоса и довольно язвительно буркнул де
Борн, - ждет очаровательная невеста...
Началось действо, в последующих эпохах получившее наименование
"торжественной части". Гости расселись по местам. В центре королевского стола,
конечно же восседал Танкред Гискар, повелитель Сицилии. С лица молодого, но уже
побывавшего в самых серьезных битвах короля не сходило озабоченное выражение,
даже длинный шрам на правой щеке побагровел. Надо полагать, Танкред беспокоился:
всех ли гостей устроили, всем ли достались места за столами, хватит ли
угощения?..
Танкред оказался не только заботливым хозяином, но и дипломатом. Почетное
место по правую руку занимала женщина - принцесса Беренгария Наваррская. Слева
восседала самая уважаемая дама европейского материка, Элеонора Пуату. Ричарда
усадили рядом с дочерью короля Санчо (все-таки их помолвка состоялась, а значит,
вскоре следует ждать свадьбы). Сразу за Элеонорой сидел лысоватый толстячок
Филипп-Август - как близкие родственники они имели право находиться рядом. Еще
стол украшали собой вдовствующая королева сицилийская Иоанна, оба кардинала и
шотландский принц. Словом, никто не остался в обиде.
Далее все пошло по наезженному сценарию. Краткая речь Танкреда, ответные
спичи гостей, Беренгарию наконец-то представили Ричарду (утренний инцидент, как
принцесса ни боялась, умолчали, хотя на физиономиях некоторых англичан было
написано либо сочувствие принцессе, либо едва заметная насмешка). Английский
король вел себя учтиво и даже умудрился выдавить из себя какой-то неуклюжий
комплимент. Взгляд Ричарда скользнул по сопровождавшему Беренгарию липовому
наваррцу, но Казаков углядел в нем только безразличие.
Ричарду пришлось показать всем, что он не только монарх, но и рыцарь,
верный последователь культа Прекрасной Дамы - днем гонец Элеоноры доставил ему
весьма обстоятельное послание матери, возмущенной происшествием в гавани. Все
вышло бы гораздо хуже, вздумай Элеонора приехать сама и устроить сыну громкую
сцену - характер у обоих был вспыльчивый, но королева всегда побеждала любимое
дитя в словесных баталиях (взять хотя бы историю ее приезда в Марсель, когда она
целый вечер в голос орала на несговорчивого Ричарда, убеждая прогнать канцлера
Лоншана и поставить на его место Годфри Клиффорда).
Беренгария сухо процедила все положенные слова, приняла, склонившись в
реверансе, подарки короля - ларец с пышными византийскими побрякушками (как
всегда - масса золота, камней и безвкусия...), несколько отрезов драгоценнейшего
шелка (это могло хоть на что-то сгодиться) и еще один презент, при виде которого
Казаков раскрыл рот, а все находившиеся в трапезной зале дамы начали втихомолку
завидовать Беренгарии. В клетке из серебряных прутьев на бархатной подушке
свернулась самая обыкновенная, ничем не примечательная рыжая желтоглазая кошка,
каких в веке двадцатом можно набрать на любой помойке двенадцать на дюжину.
Кот - загадочный египетский зверь - был в Европе невероятно редок и столь
же немыслимо дорог. Дворянки содержали дома в качестве милых пушистых любимцев
самую разную живность - хорьков, ласок, собачек, маленьких ланей, белок. Те, что
побогаче, могли позволить себе приобрести обезьянку или яркую птичку. Кошка
считалась безумной роскошью, покупали их в Александрии у сарацин за огромные
деньги, а содержатель пары мог сделать состояние на котятах. Так что завсегдатаи
свалок, подвалов и мусорных бачков далекого будущего ныне являлись символом
королевского престижа. Подобным щедрым жестом Ричард вполне заслужил частичное
прощение, но наваррская принцесса никогда и ничего не забывала.
К рыжей кошке прилагались, как уже упомянуто, клетка, мягкий кожаный
ошейник и серебряная цепочка-поводок, так что Беренгария немедля извлекла
прибывшую из Египетского султаната тварь из заточения и посадила на стол.
Шкодливый независимый зверь дернул хвостом и отправился пробовать все имеющиеся
блюда. Плевать ему было на королей или принцесс.
Разносили жаркое и прочие вкусности, Казакову пришлось подливать вино в
кубок Беренгарии (неизвестно, сколько положено наливать даме, и он выбрал
простейшее решение - наполнять тяжеленный золотой бокал до половины), а также
иногда бегать за котом, который порывался удрать со стола в зал. Господин
оруженосец ощущал себя законченным кретином, хотя его напряженные эволюции
никого не интересовали - с точки зрения гостей, ничего особенного не
происходило.
Интересности начались, когда возгласы и смешки стали громче, голоса
утратили твердость, а винные запасы Танкреда были истреблены почти наполовину -
если угодно, банкет перешел в неофициальную стадию. Вначале собравшихся
развлекали как местные, так и привезенные с собой гостями уродцы и карлики -
громовой хохот вызвала инсценировка рыцарского турнира, когда лилипуты,
устроившись на спинах больших собак, похожих на мастифов, колбасили друг друга
тростинками и набитыми соломой длинными матерчатыми валиками. Торжественно
избрали королеву турнира, наибезобразнейшую карлицу, вполне подошедшую бы
Иерониму Босху в качестве натурщицы, посадили ее в обвешанный парчой и лентами
паланкин, сделали круг почета по залу и унесли прочь. Казакова начало слегка
подташнивать - зрелище было редкостно непривычное и уродливое, становилось
непонятно, как нормальные люди могут над этим смеяться?
Далее стало поприличнее: появились мавританские танцовщицы, фокусники и
выдыхатели огня, ничем не отличавшиеся от своих коллег в позднейших эпохах. И,
наконец, распорядитель из сицилийцев объявил, что можно приступать к танцам. Кто
еще держался на ногах, отправился из-за стола в середину зала. Сидевший на хорах
оркестрик заиграл медленные, но красивые мелодии, первые пары сошлись...
Выглядело однообразно, но эффектно - две длинные шеренги, справа женщины, слева
мужчины. Встретились, церемонно поклонились, повернулись, разошлись в стороны,
потом снова...
- Не составите ли мне пару? - Ричард соизволил обратить внимание на
принцессу, Беренгария вздрогнула и ответила утонченно черствым голосом:
- Извольте, мессир жених мой.
Казаков уловил настолько недвусмысленный взгляд Элеоноры, что схватил
поганого котяру за шиворот, бесцеремонно затолкал возмущенно мяукающий подарочек
в клетку, дабы не смылся окончательно (расплачивайся потом, жизни не хватит!), и
тенью отправился вслед царственным обрученным. Беренгария сделала несколько
фигур с королем и вдруг, весьма натурально побледнев, заявила Ричарду, что у нее
разболелась голова и она больше не хочет танцевать. Это услышали все, кто
находился рядом, но Ричард не унывал - место принцессы с удовольствием заняла бы
любая другая дама. Впрочем, к королю моментально подбежал Бертран де Борн, и они
отправились в уголок - беседовать о поэзии, надо полагать.
- Давайте танцевать. - Беренгария стояла перед Казаковым и томно улыбалась.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг