одна сторона. А другая...
Он резко сжал зубы и замолчал. Саврасов ощутил: что-то произошло.
Что-то изменилось, и запальчивая речь Дедичева - это не контратака, а,
похоже, крик о помощи. Он почуял это раньше, чем понял, и мгновенно
отреагировал.
- Говорите, Юра, - сказал он мягко. - Кажется, я невольно задел вас за
живое. Даже если не примете мое предложение, хоть выговоритесь. Об этом
ведь не с каждым поговоришь?
- Да уж! - усмехнулся Юрий. - Так вот, о другой стороне. Скажем, у вас
слева вверху золотая пломба. В шестом, пожалуй, зубе - так?
- Прощупали?
- Прощупал. Сигнал золота я тоже знаю с детства.
Он снова сел на табуретку, сцепил пальцы, как раньше Саврасов (только у
него сверху оказался большой палец левой руки), и заговорил ровным тоном.
- Целительство - это нередко еще и деньги, бешеные. Не знаю уж, как дед
там оборачивался. Не интересовался. Жили в достатке, урожай, нет ли, а в
доме всего вдоволь. Не роскошествовали, цену деньгам знали, все работали,
и дед тоже - в саду, в огороде там... А только святее слова, чем "золото",
не было. Дома одно - а в школе другое. И в книжках другое. Кино, телевизор
- там по-разному. Артист говорит, что положено, а по лицу видно: неправда.
Не чувствует он так, не думает. А в книжке нет человека лживого, там -
мысль и чувство чистые. В хороших, конечно, книжках. И я им верил больше,
чем деду, вот как... Потому и ушел...
Саврасов медленно кивнул.
- А вы меня зовете лечить людей. Бросьте... Знаю, что скажете: в
больнице, мол, честно, мы - не знахари, у нас бесплатно... Ведь хотели это
сказать?
Саврасов неловко пожал плечами, а потом кивнул.
- И хорошо, что не сказали. Брехни не люблю. Береге ведь, все берете...
Саврасов вскочил и заорал:
- Слушай, ты, сопляк!
Дедичев приподнял голову и с интересом поглядел на него.
- Что ж вы горячитесь, доктор? Конечно, вы - честный человек, букет
цветов или коньяку бутылка - это не взятка... Вам бы посмеяться надо мной,
глупым и обозленным, а вы сердитесь, а?.. Эх, доктор! Берут, сволочи, за
спиной у вас, честных. Вы лечите, а они мошну набивают.
Саврасов сдержался. Снова опустился в кресло, вытащил сигареты. Нервно
закурил. Как грязно все, о чем он говорит... Кто возьмет? Подьячий Коля?
Левин? Рябухин? Иван Яковлевич? Викторов? И осекся. Викторов... Викторов
мог бы...
- А нянечек у вас хватает? Сестер? Нет, конечно. Значит, приплачивают
им больные, чтоб все успели, чтоб поработали сверхурочно... А кто к вам на
осмотр направляет? Кто в очередь записывает? Карточки ведет? - безжалостно
продолжал Дедичев.
Карточки. Лидия Михайловна. Очаровательная. Моложавая. В белоснежном
халате. С золотой коронкой. С безукоризненным ажуром в бумагах. С теплыми,
обаятельными _бегающими_ глазами...
Саврасов поморщился. При чем тут это все? Он врач. Его дело - лечить...
Э, стоп, Анатоль Максимыч! Если тебе, честному, нет дела, кому ж тогда оно
есть?..
- Что же, - сказал Саврасов хрипло к откашлялся. - Больно бьете. И,
похоже, со знанием дела. Откуда, кстати?
- Откуда? Из личного опыта, - усмехнулся Дедичев. - Я ведь начинал
оберманом, верхним значит, у акробатов Савицких. Ну, перелом неудачный,
месяц в больнице. Заживлял, конечно, последнюю неделю уже со здоровой
ногой в гипсе лежал... Ну и насмотрелся...
Саврасов раздавил в пепельнице сигарету. Помолчал - считал до десяти.
Наконец сказал:
- А все-таки мы лечим. Безнадежные уходят от нас здоровыми. Может быть,
вся мерзость, о которой вы говорили, - правда. Но мы лечим.
- Что ж, - пожал плечами Дедичев, - не всем ведь лечить...
- А вы - не все! Вы - Дементьев! Кому ж лечить, как не вам? Эх... -
Саврасов горестно махнул рукой. - А знаете вы, что у нас в клинике нет ни
одного прирожденного психокинетика? Все _выученные_!.. Это же как
третьеразрядник против гроссмейстера! Знаете вы, что я могу оперировать не
чаще двух раз в неделю, - я ведь тоже выученный, мне сутками приходится
энергию копить! Что меня выключает циклон с Атлантики и пятна на Солнце! А
больные ждут...
- У вас - своя работа, у меня - своя. Мир - не одни больные. Это, в
первую очередь, здоровые, обычные люди. Которым не хватает радости и
восторга. Я даю им чудо - и они уходят с радостью и восторгом. Вы копите
энергию трое суток и потом вылечиваете за день пятерых или там десяток
больных...
Саврасов хмыкнул. Десяток? Хорошо, если двоих...
- ...а я, - продолжал Дедичев, - за одно представление даю чудо трем
тысячам. Как вы считаете, нужна людям сенситивность? Не как редкостный дар
у одиночек, а чтоб у всех? Чтоб каждый умел? Целительство - только одно из
возможных применений... Но чтоб каждый умел ощутить другого, как себя!
Тютчев недаром говорил: "Мысль изреченная есть ложь"! Мы ведь понимаем
других только частично, один скелет мысли, да и то перевираем. А тонкости,
второй, третий слой - все пропадает, остается невыраженным... Я пунктиром
говорю, но вам ясно, да? Вы-то ведь волну принимаете! Все эмоции доходят,
я вижу!
Саврасов кивнул. Он уже давно все понял и видел правоту артиста. А тот
продолжал, отбросив сигарету:
- Конечно, я их не учу, но даю хоть раз ощутить. Вы были на
представлении, видели. Ведь люди слились! Были как один! На репетиции у
меня шар выше пяти метров не идет, а сегодня, а?! И вы думаете, зал не
ощущает? Я слежу за ними, когда расходятся, - глаза горят! Взрослые за
руку друг друга держат! Не знают ничего, а все равно понимают: они, все
вместе, сделали чудо!..
Дедичев вскочил.
- Побывали бы вы на моем месте! Когда зал удачный, я все могу! Сегодня
чуть сам за шариком не улетел... Слушайте, а это ведь из-за вас! Вы ведь
под конец помогали мне, верно, доктор? Идите ко мне в партнеры! Мы такое
сделаем!
Саврасов поднялся, взял со столика шляпу и перчатки. Вздохнул.
- Простите меня. Юрий Петрович. Собственно, я знал, что не выйдет, но
попытаться должен был. Вы убедили меня в своей правоте. Да, вы делаете
прекрасное дело. Оно свято и необходимо, как любое искусство. И нельзя,
конечно, заставить художника вместо картин рисовать таблицы для проверки
зрения, а скульптора - лепить гипсовые повязки... Жаль лишь, что мне не
удалось доказать вам свою правоту...
Он повернулся и пошел к двери. Остановился на пороге.
- Вот сейчас у меня лежит больной Фомин. Осколок в сердечной сумке. С
войны... Осколок неприятный, начал поворачиваться, давит... Сейчас апрель.
Раньше июля я за него не возьмусь - не наберу форму. Разомкну ткани,
осколок выведу. Но хватит ли сил сомкнуть? И хватит ли у него сил до
июля?.. Вчера положили больную... ну, фамилия не важна... по поводу рака
матки. Уже четвертый раз - я не умею обнаруживать и ликвидировать
метастазы. Ей тридцать семь лет. Мечтает родить... Вы правы: мир - для
здоровых. Им нужно давать восторг и радость. А я, когда вижу больного, об
этом забываю. Может ли быть в мире восторг и радость, когда человек
страдает? Наверное, может, но не для меня. Если я могу лечить людей, как
же мне делать что-то другое? - Он вздохнул и добавил скороговоркой: -
Извините, что побеспокоил. Я искренне сожалею об этом, Юрий Петрович.
Прощайте. Кстати, номер у вас чудный...
- Постойте, - тихо отозвался Дедичев. - Подумать дайте...
Он стоял, опершись рукой на стол, опустив голову. Саврасов физически
ощущал напряжение - как перед грозой. Наконец Дедичев выговорил:
- Знаете что, дам я вам мазь. Штука хорошая, считайте, вдвое сильней
импульс будет. Конечно, к ней привыкнуть надо. Потренируйтесь, на
собачках, что ли... не жалейте, я еще пришлю и рецепт дам... - он вытащил
из чемодана баночку. - Держите!
- Спасибо, Юрии Петрович. Поклон вам земной. Я понимаю, как много вы
даете, - сказал Саврасов стесненным голосом и проглотил комок.
- Да погодите! Скажите лучше: завтра к полудню успеете этих двоих
приготовить? Только я давно без практики, да и пациенты неизвестные...
- Успею. Я заеду за вами без четверти. Но скажите: вы хорошо обдумали
свое решение?
- Какое решение? Ни черта я не решил! - буркнул Дедичев. - Просто
завтра утренника нет, что ж не помочь...
Саврасов молча глядел на него. Да. Можно отказаться от своего дара
лечить. Можно. Но это - пока разговор вообще. Пока не появились конкретный
Фомин и конкретная Петракова... И, видно, нелегко было этому мальчику
оставаться один на один со своей волшебной силой. Вот потому он и не
закрыл дверь, бедный мистер Икс...
А Дедичев охватил пальцами лицо, похлопал глазами и вдруг спросил:
- Слушайте! А скажите-ка, доктор... неужели им в тридцать семь еще
рожать хочется?
Саврасов вздохнул.
- Вам сколько лет, Юрий Петрович?
- Двадцать три.
Саврасов снова вздохнул.
- Хочется, Юра. Очень хочется. Вы себе не представляете, до какой
степени...
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 13.07.2001 16:58
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг