вспыхивали до боли яркие звездочки. Розовое лицо Михаила поплыло в
сторону, и я увидел сиреневого Шиманского. Он, согнувшись, сидел на тахте
и держался обеими руками за горло. Все тело его содрогалось от беззвучного
кашля.
Сильная рука Михаила больно ухватила меня за плечо и вывела из дома на
улицу.
Был уже вечер. По небу плыли тяжелые низкие тучи, и на лицо мне упали
ледяные капли дождя.
Я обернулся.
- Там больной... - неуверенно сказал я, указывая рукой на притихший
дом.
Глаза Михаила сделались металлически-черными.
- Идите домой, доктор, - тихо сказал он. - И забудьте о том, что здесь
произошло. Спокойной ночи, доктор.
И за моей спиной глухо стукнула отсыревшая от дождя калитка.
Дождь лил всю ночь, и под его ледяными струями я обошел за ночь почти
весь наш маленький городок. К утру я пришел домой и, выпив рюмку водки,
лег в постель.
Я проболел более месяца. Все это время меня мучили кошмары,
действующими лицами которых были: я, Шиманский, Михаил и махаон.
Я много думал о приборе, которого даже не видел, но действие которого
испытал на себе в полной мере. Что это? "Адская машина" или гениальное
изобретение? Я с ужасом вспоминал цвето-звуко-запаховую какофонию и
старался убедить себя в том, что Шиманский, по-видимому, просто
сумасшедший. Но идея! Может быть, это и бредовая идея, но какой силы!
Я ворочался с боку на бок, не будучи в состоянии спокойно уснуть.
- Нет, - твердил я сам себе, - это, безусловно, гениальное изобретение,
но оно попало не в те руки.
Я сел на постели и выглянул в окно. За окном размеренно шумели кроны
стройных сосен, щебетали птицы, и солнечные зайчики играли в какую-то
только им одним понятную игру с бабочками, похожими на махаона...
Болезнь и дела закружили мне голову. Когда же я, наконец, решился зайти
к Шиманскому - было уже поздно. Артист умер, а Михаил уехал из города. Я
стал наводить справки, но так ничего определенного и не узнал...
Прошло несколько лет.
Однажды я гостил у своего друга в Иркутске.
- У меня есть для тебя подарок, - сказал он, размахивая в воздухе
театральными билетами. - Идем?
Я согласился. За разговорами и спешкой я забыл спросить, куда же мы
все-таки идем, и когда на небольшой эстраде местной филармонии появилась
балерина, я был очень удивлен и обратился за разъяснениями к своему другу.
- Тише... Смотри, сейчас все поймешь...
Балерина на эстраде выделывала сложнейшие па без музыкального
сопровождения, и это напоминало мне ранние немые кинофильмы.
Неожиданно с эстрады в зал полилась музыка. Она была совершенно
необычной, завораживающе красивой и очень ритмичной. Казалось, что музыка
следует за каждым даже незначительным движением балерины. Самое любопытное
было то, что оркестра не было видно и музыка, казалось, шла к слушателям
со всех сторон - из мягко-голубых стен, ослепительно-белого потолка и
из-под пола.
Вслед за музыкой в зал с эстрады заструился поток цветного света. Цвета
были мягкие, воздушные, легко переходили от одного участка спектра к
другому и расходились, подобно волнам, от танцующей женщины.
"Шиманский!" - мелькнуло у меня в голове. Воспоминания о полузабытых
впечатлениях обрушились на меня с первым же потоком запахов. Однако теперь
запахи были очень приятными. Они немного кружили голову и напоминали то
запах хвойного леса, то солоноватый залах отдыхающего, лазоревого моря...
Сделав прощальный пируэт, балерина остановилась. Мягко, как бы
оттесненные взрывом аплодисментов, покинули зал звуки, цвета и запахи. Я
взглянул на эстраду - и замер от изумления: на эстраде стоял... Михаил.
Я часто вспоминал происшествие в доме Шиманского, но никогда мой разум
не мог примириться с его реальностью. Воспоминания приходили в форме
полузабытых страниц какой-то нелепо-фантастической книги. И вдруг...
- ...Идея цветомузыки, - донесся до меня голос Михаила, - то есть идея
объединения, синтеза цветовых и музыкальных форм, была впервые высказана
еще известным русским композитором Скрябиным. Соединение же цветомузыки с
балетом и запахом открывает новые, интересные и до сих пор не
Использованные возможности...
На Михаиле был черный, хорошо отутюженный фрак. Усы были аккуратно
подстрижены, а волосы тщательно уложены. И все же это был тот самый
Михаил, с которым я познакомился несколько лет тому назад.
- Вторая половина XIX века, - продолжал Михаил, - ознаменовалась
вторжением науки и техники в искусство. Вторжение это родило кинематограф,
художественную фотографию, а позднее - электронную музыку. Искусство все
более и более становилось синтетическим и всеохватывающим. Кинематограф
дает нам синтетическое искусство конкретных образов, адресованных главным
образом к нашему разуму. Кинематограф - это синтез на основе литературы,
драматургии. Я же задался целью создать синтетическое искусство на основе
музыки, на основе отвлеченных образов, адресованных в первую очередь к
нашим чувствам, к нашему воображению...
Я не мог усидеть на месте. Все смешалось в моей голове, в моем сердце.
Я тщетно пытался найти какие-то связи между тем, что было в доме
Шиманского, и тем, что происходило сейчас.
Наконец я не выдержал, встал и, не ответив на удивленный взгляд своего
друга, быстро пошел к выходу. Мне казалось, что Михаил узнал меня, что он
смотрит на меня, говорит только для меня одного, и его слова почти с
физической болью впивались мне в спину...
Я не помню, как спустился с лестницы, как очутился на улице. Мягкий
осенний вечер почти тотчас же успокоил меня. И я не пожалел о том, что, не
досидев до конца, вышел на свежий воздух...
"Техника - молодежи", 1962, N 5
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 29.11.2002 15:50
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг