странном деле.
Незнакомец выразил крайнее удивление, он, видимо, даже растерялся.
- Что же вы хотите знать обо мне?
- Я хочу знать, наконец, кто вы или что вы!
- Хорошо, - ответил незнакомец, - вы спрашиваете: человек я или "что"? Я
не человек, но существо, а, может быть, с вашей точки зрения, даже "что".
Больше я вам ничего не скажу, все остальное вы узнаете из повести.
И мой визави, как и вчера, мгновенно исчез. Он не таял постепенно, не
делал каких-либо движений, он просто исчезал в буквальном смысле этого
слова.
Наши встречи продолжались еще четыре дня. Они протекали с тождественным
однообразием.
В последний день мой незнакомец сказал:
- Ну вот, теперь работа почти окончена. Теперь я должен с вами проститься
и поблагодарить за написанную повесть, которую вы, конечно, издадите. - Он
продолжал: - Если вы хотите знать мою истинную профессию, то был я долго,
очень долгое время хранителем музея в городе Разума. Это совсем недалеко
от Вечного города - вот и все...
Он видел, что этот ответ меня не удовлетворяет, и добавил:
- Мне нельзя говорить дальше. Помните шагреневую кожу у Бальзака? Так вот,
моя шагреневая кожа близится к концу. Это, конечно, аллегория. На самом
деле я сам поставил биологические часы всех клеток своего мозга на
определенное время. Это время наступит через минуту.
- Вы что, умрете у меня здесь, в кабинете? - невольно вырвалась у меня
фраза, о которой я тут же пожалел. - И почему такое решение?
- Нет, - сказал мой незнакомец. - Я просто исчезну. Я исчезну, потому что,
как вы поймете из записок Петра Николаевича, я потерял смысл жизни.
И мой собеседник исчез.
Когда я работал над заметками Петра Николаевича, то логика описываемых
событий казалась настолько убедительной, что не оставляла каких-либо
сомнений в их реальности. Но после, спустя некоторое время, перечитывая
написанное, я не мог отделаться от мысли, что стал жертвой какой-то
мистификации.
Может, вся история с записками Петра Николаевича была результатом
какого-то внушения, а может быть, и самовнушения или просто результатом
временного помешательства?
Естественно, что последние соображения не очень меня радовали. Я часами
перелистывал написанные мной страницы, в памяти возникали многие
полузабытые события полувековой давности - двадцатых, начала тридцатых
годов. Я искал, но не находил какие-либо случаи в своей жизни, хоть в
какой-то мере похожие на те, что описывались в рукописи. В конце концов у
меня появилось непреодолимое желание убедиться в реальной возможности хотя
бы одного из множества необычных событий, которыми так богата рукопись. Я
даже поехал в Воронеж, где, если верить рукописи, в тридцатых годах
произошло много странного. Прошедшая война полностью уничтожила поселки,
названия которых я выписал в свою записную книжку. Люди, свидетели тех
времен, видимо, тоже исчезли. В погожий день я решил присесть на берегу,
как мне его назвали, Щучьего озера, подле одного очень дряхлого старичка,
который демонстрировал мне свою небогатую добычу. Он осведомился о моей
профессии. Завязался разговор.
- Значит, вы человек ученый и в рыбах толк знаете?
- Да, - сказал я, строение рыб также было предметом моих научных занятий.
- А скажи, пожалуйста, ученый человек, - перешел он почему-то на "ты", -
почему вот эта рыба называется шелешпер, а? Откуда такое название? Ерш -
это понятно, он колючий, он ершится, а шелешпер?
Старик посмотрел на меня почти умоляющими слезящимися глазами. Я вспомнил
одно место из своей пресловутой повести и в свою очередь спросил:
- А вы не Кузьма ли Кучеров, который работал в ближайшем колхозе конюхом?
- Батюшки, да как ты меня признал?.. Чай, из здешних?
- Нет, - ответил я. - Я дальний родственник Петра Николаевича Андреева и
мальчишкой до войны бывал у него на даче.
- Как же, как же, Петр Николаевич. Это, как бы сказать, человек редких
кровей, да... Прямо душа человек! А вот работница у него была, Матвевна,
чистый злыдень. Ей слово, а она десять, божье наказание, а не баба.
- Вы, кажется, везли того инженера со станции, который упал в лужу...
- Ты и это помнишь?! - воскликнул старик и добавил увядшим голосом: -
Вез-то вез, но там одна закавыка вышла. Он, видишь ли, угодил в Пухтинскую
лужу. И все видели, как он скрылся под водой - утоп, но никто не видел,
как он оттуда выскочил. Он потом догнал моего мерина и рассказывал разные
сказки. Тоже, кабудь, ученый, - добавил дед, - но несурьезный человек...
Этот случай тоже, правда несколько иначе, описал в "моей" повести.
- А что с Орловкой? - спросил я.
- С Орловкой? - Дед посмотрел на меня подозрительно. - С Орловкой-то...
Смело начисто в эту войну.
- А раньше с Орловкой не случалось каких-либо историй?
- Чевой-то? - переспросил дед тревожно.
- Ну, каких-либо разговоров не было про странные случаи с Орловкой?
- Да язык, он ведь без костей. Если всякий брех слушать... - Дед что-то
буркнул и исчез в кустах.
Мне стало ясно, что факты, изложенные в повести, действительно не лишены
основания. Вспомнилось также, что профессор Андреев, который прежде так
активно поддерживал работы по созданию искусственной механической почки и
сердца в своем институте, в последние годы, а именно в конце тридцатых
годов, круто изменил свои научные изыскания. Он отнюдь не препятствовал
этим старым работам. Но его интересы стали ближе к проблемам геронтологии.
"Что же, - думал я, - может быть, действительно опубликовать эту
рукопись?.."
В ОДНОМ КУПЕ
Вторые сутки идет на восток поезд дальнего следования.
За двое длинных суток пассажиры узнали друг о друге, казалось бы, все
мельчайшие подробности. Определились привычки, характеры.
Желчный, всем недовольный пожилой доктор непрерывно пикируется с
журналистом, похожим на хорошо обритого располневшего медвежонка.
Приемы их словесной дуэли изучены до деталей и становятся утомительными.
Молчаливый инженер и старающаяся казаться очень взрослой Валечка,
начинающий биолог - вот и все население 11-го купе поезда Москва -
Владивосток. Иногда из соседнего купе заходит Иван Алексеевич. У него, как
он объяснил, возникла психологическая несовместимость со своими соседями
по купе. Бывает такое.
Дорожная скука прогрессирует быстрыми темпами. Пробуются все новые и новые
способы убивать время.
Инженер и доктор часами играют в шахматы, партии неизменно заканчиваются
победой доктора. И он, иронически блестя очками, делает нелестные
замечания о последних ходах противника.
Впрочем, все старания доктора вывести инженера из благодушного состояния
оказываются тщетными.
Инженер очень уютно устроился в уголке купе и, скрестив короткие ручки на
округлом животике, почти материально излучает умиротворение.
Дело в том, что поездка инженера сложилась на редкость удачно. У него "в
кармане", как, не скрывая зависти, говорит доктор, лежат "солидные фонды",
и он "добренький" возвращается на свое строительство. А доктору обещали в
Москве "во!" (доктор во все купе разводит руками, чтобы показать
внушительные размеры обещания), а дали "во!" (доктор пальцами правой руки
изображает известную комбинацию).
Доктор все это говорил с таким раздражением, так ругал себя за то, что не
полетел самолетом, с таким недовольным видом осматривал купе и своих
спутников, что все невольно чувствовали себя в какой-то мере виноватыми в
его злоключениях, во всяком случае, в том, что доктору скучно в этой
компании, что они, спутники, в чем-то оказались не на высоте. Росло и
некое чувство протеста, возмущения подобной бесцеремонностью. И вот звучит
нарочито проникновенный баритон журналиста:
- Доктор, вы ничего не понимаете в природе скуки, наоборот, поехав
поездом, вы просто спасли себя от скуки!
Ожидая подвоха, доктор насторожился.
- Я только приведу высказывание знаменитого Делакруа, - продолжает
журналист. - 27 августа 1854 года Делакруа записал в своем дневнике:
"Когда люди достигнут наконец того, что пассажиры, удобно разместившись в
жерле пушки, будут затем вылетать из нее со скоростью пули по всевозможным
направлениям, тогда будет признано, что цивилизация далеко шагнула вперед.
Мы приближаемся к тому счастливому времени, которое упразднит
пространство, но не сможет упразднить скуку, так как необходимость
заполнить время будет все возрастать в связи с тем, что различные
передвижения и переезды уже не будут занимать так много времени". Видите,
доктор, Делакруа говорит, что вы не правы!
- Делакруа - это, наверно, тоже журналист какой-нибудь, - парирует доктор
нападение.
- Как не стыдно, Виктор Николаевич, - укоряет Валя. - Это один из
последних гениальных художников-романтиков.
- Я и говорю, - огрызается доктор, - не то журналист, не то этот самый...
как его... романтик. Впрочем, я, кажется, видел одну его картину -
недорисованную лошадь. Сразу видно - романтик. Таких лошадей не бывает. И
они, как змеи, не извиваются. Уж мне поверьте, старому ветеринару.
- И скучный же вы дядя, Виктор Николаевич, - к концу вторых суток не
выдержала Валя. - Должно быть, и мечтать не умеете.
- Мечтать? - Доктор пожал плечами. - А о чем же, позвольте спросить, вам
так интересно мечтается?
- Разве не интересно мечтать о том, какими люди будут в будущем, через
тысячу, сто тысяч лет?..
- Мерзавцами были, мерзавцами и останутся. Уж поверьте мне...
- Старому ветеринару... - в тон доктору заканчивает Валя.
- А разве не интересно мечтать, какими окажутся мыслящие существа других
миров?
Валя вопросительно посмотрела на доктора.
Доктор долго задумчиво крутил папиросу и ответил серьезно:
- Да, интересно. Но, думаю, встреча может быть неприятной.
- Высокая, еще более высокая культура разумных существ, что же тут...
Резкая остановка вагона оборвала Валину фразу.
- Видите, Валя, эти разумные существа могут предстать перед вами в
отвратительном физическом образе. Взгляните в окно, перед нашим вагоном
великолепный экземпляр организованной материи.
Валя недоуменно посмотрела на "экземпляр", состоявший из пышных усов и
двух больших чемоданов.
- Не то, не то. Я имею в виду вот ту птицу. Не знаю, как она у вас
называется в орнитологии, в общежитии она речется индюком. Он великолепен,
не правда ли?
Индюк, будто почувствовав, что стал предметом серьезного разговора,
расправил хвост и закричал что-то, возможно, по-своему очень
содержательное; красновато-фиолетовые украшения пузырились, воплощая
подлинно индюшачью важность.
- Вот представьте, Валя, на какой-то планете вы встретились с подобной
"мыслящей материей". И что эта материя в вас влюбится, начнет предлагать,
скажем, крыло и сердце...
Валя внимательно провожала глазами индюка, ей казалось, что она первый раз
в жизни видит это странное существо.
- А представьте себе эту "мыслящую материю" в форме осьминога. Он
посматривает на вас своими глазками, крутит щупальцами, говорит
любезности. Кажется, Леонардо да Винчи в качестве моделей для своих
страшилищ зарисовывал комбинации отвратительных насекомых. Вы, биологи,
рассматриваете в микроскоп всякую живую мелочь. Увеличивая мысленно
разнообразные виды живых организмов до человеческих размеров, легко
понять, что очень возможны, очень вероятны и мыслящие существа достаточно
неприятного вида даже в цилиндре, при галстуке и перчатках. А ведь может
быть и хуже... Действительность всегда неожиданнее фантазии.
- Не верю, не верю, не запугаете. Хочется думать, что разумные существа на
других планетах совершеннее и приятнее нас. - Упрямо метались Валины
кудряшки.
- Разумные существа и на нашей планете, Валечка, очень, очень
разнообразны. Любопытно, что разнообразие вещей, которые окружают нас,
повторяет разнообразие в характерах и типах людей. А возьмите деревья:
есть мужественные деревья, есть женственные. Встречаются деревья, словно
юные девушки, деревья-невесты. Или цветы... Даже грибы... Каждому человеку
можно подыскать подходящий гриб, довольно точно определяющий наиболее
характерные черты типа. Человечество и, так сказать, "грибачество" в
известном смысле адекватны, между ними есть какое-то соответствие.
Доктору не понравилось слово "грибачество", и он уклонился в скучные дебри
лингвистических изысканий, которым очень активно мешала Валя. Ей не
терпелось узнать, какой "персональный" гриб предназначен ей природой.
- Вы, Валя, молодой подберезовик с бледно-коричневой шляпкой и в серенькой
блузке в крапинку, - наконец сказал журналист.
- А доктор - старый гриб-боровик!
- Журналист - груздь, - огрызнулся доктор, - дебелый груздь. Полезайте-ка
в кузов или на свою верхнюю полку.
- Вот и все наше "грибачество", - подвела итог Валя. А что же дальше?..
Еще восемь суток...
- Знаете, - неуверенно предложила Валя, - есть одно нескончаемое занятие,
одна игра, игра эта в свое время нас очень забавляла...
- В свое время нас забавляли многие игры, - не меняя барственной позы,
философски изрек доктор, но, взглянув на почти взрослое выражение Валиного
лица, заметно смягчился.
- Давайте, - предложила Валя, - сочинять и продолжать по очереди
какой-нибудь фантастический роман, ну, скажем, о марсианах, или о людях,
какими они будут через тысячелетия... Пусть это будет бред, не всегда
логично, но это занятно... уверяю... - уговаривала Валя спутников.
- Итак, - сказал доктор, - вы предлагаете взвыть от скуки романом? Что же,
не исключено, что все романы написаны от скуки. - Доктор по привычке
задирал журналиста.
- Ну что же, Валечка, - сказал журналист, - ваша инициатива, начинайте ваш
бред, да поинтереснее.
Инженер еще уютнее устроился в своем уголочке и тоже приготовился
слушать...
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
"Сегодня 15 сентября 1930 года... Началось это тоже 15 сентября... Три
года назад. Сережка Авдеев нехотя шел в школу. Словно существовала
какая-то сила, которая упорно отталкивала Сережку от четырехэтажного дома
на Сивцевом Вражке.
Вместо того, чтобы идти ближайшим путем, то есть завернуть Гагаринскнм
переулком, Сережка двигался наидлиннейшей дорогой через Гоголевский
бульвар. Настроение неважное. Вчерашний фантастический фильм помешал
приготовить уроки, и теперь предстоит встреча с Иваном Ивановичем, а
потом...
- Конечно, - думал Сережка, - можно идти очень, очень медленно, но все
равно в конце концов придешь... Можно еще немного задержаться, наблюдая за
быстрыми щетками чистильщика сапог. Длинные остроносые ботинки какого-то
невиданного фасона. Видимо, иностранец. Конечно, иностранец: черный
плащ-накидка до пят на пурпурной подкладке.
Ветер распахнул плащ, н тут же Сережка от неожиданности больно прикусил
язык: под плащом фигуры вообще не было.
Две черные тонкие металлические трубки, выходящие из щегольских ботинок,
соединялись выше в одну, потолще, и все.
А дальше шла типичная платяная вешалка, на которой кокетливо висел плащ.
Мальчик также заметил, что высокий воротничок плаща скрывал не шею, а
металлический стержень, на котором держалась голова в черном цилиндре
денди прошлого столетия.
Но Сережка по-настоящему струхнул, когда обнаружил, что на "иностранце"
буквально лица не было. Вместо человеческой физиономии из-под полей
цилиндра выглядывал пластмассовый шар.
"Иностранец", видимо, заметил внимание Сережки, он вежливо приподнял
цилиндр, из-под которого метнулись два длинных ослиных уха. Пока руки
Сережки механически тянулись в ответном жесте к фуражке, "иностранец" на
глазах менял свою форму и превращался в Ивана Ивановича, преподавателя
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг