умру и останусь живой, то рукой левой дерну, вот так - раз, раз, раз...
тогда уж точно - есть, так и знай. Подмигнуть, конечно, можно, но ты
близорукий - можешь не разглядеть.
- И мне - также дергать?
- Давай и ты, не забудь - левой.
- У меня в левой судорога бывает.
- Ну, тогда правой. Договорились, а?
- Роман, смотри не перепутай, он - правой, я - левой, у меня ведь
правой нет, - Аугуст улыбнулся. - Бляс со всеми уже договорился, а знаки
разные получаются, кто как может. Как бы не перепутал, - сказал он,
обращаясь ко мне... - Я думаю, это безумный план. Бляс, ты удивительный
человек...
- И это очень надо знать? - спросил я. - Зачем?
- Как зачем?.. - Бляс от удивления оторопел. - Да ты что... тогда вся
жизнь другой станет. Зачем бояться, рвать на части, убивать?.. ведь это от
страха, что здесь недодадено им будет.
Ну, что ему скажешь... - ничего не надо говорить. Будь здесь историк,
может, он вспомнил бы, что временами многие верили, а жизнь раем не
становилась, но все же, все же...
А Феликс сидел у меня на коленях и смотрел на всех своими разными
глазами. Никого он больше не опасался. Я вспомнил день рождения. Он
прокрался тогда темным ледяным коридором к полоске света, увидел жирный
Колин затылок, замер... потом осторожно взял кусок мяса и толкнул дверь,
чтобы знали - я был здесь. Теперь он доволен, желтый глаз сияет, перед
приходом сюда он тщательно умылся, и черная шерсть блестит.
- О, смотрите, - воскликнула Лариса, - Феликс-то рыжий! Он не черный
вовсе, а рыжий!
Стали смотреть - и действительно - шерсть кота отливала коричневым и
даже красноватым, особенно на спине. Значит, у него в роду были рыжие, и он
живет так долго, что все коты здесь, и светлые, и темные... ну, не все, но
многие, - его дети.
- Значит, Феликс - вечный кот, я же говорила... - Лариса была в
восторге, она любила такие штуки, как вам известно. И вдруг она сказала: -
Вася все не идет... Но он обязательно вспомнит про нас, вот увидите.
- Да, конечно, да, - я сказал ей и сам поверил в это. Я всегда помнил
домик с темными окнами и маленькую фигурку на крыше.
Мария спросила у меня:
- Как вы думаете... у него была... счастливая жизнь?.. - голос ее
прерывался. Все это время она думала о Крисе.
- Ну конечно же, он почти сразу нашел вас, еще в молодости - и был с
вами до конца... а умер быстро, не мучился. Она кивнула:
- Да, я верю, что ему было хорошо... но как все-таки страшно
расставаться. Я два раза теряла Аугуста и, правду скажу, ничего не
понимала, а теперь иногда лежу ночью и думаю - Боже, ведь он тысячу раз мог
не вернуться... Ему вот руку отрубили...
- Мария... - сказал Аугуст, не любивший эти разговоры, - не отрубили,
а разрезали ножом - вот так... и пришлось отрезать совсем, в больнице, под
наркоз, не страшно это.
- Во, голубки, - сказал, улыбаясь, Бляс, - смотри, Марк, облава
облавой, и Криса жаль, но зима почти что позади - и мы живы, и коты здесь,
и мои хрюшки. Надо их на новое место перетащить. Перегонять морока -
разбегаются, они быстрые такие, не угонишься, а я их в мешок - и на себе.
Там метров триста всего.
Аугуст восхищенно покачал головой:
- Роман, ты не старик... пудов шесть, не меньше.
- Э-э-э, раньше я и десять на плечи брал.
- Я тебе помогу.
- Нет, оставайся с Марией.
- Давай помогу, вдвоем неужели не перегоним? - предложил я.
- Смотри, бегать придется... Ну, давай, буду ждать тебя у сарая на
старом месте.
Так и договорились с ним.
- Антоний, почитайте поэму, - попросила Лариса.
Он покачал головой:
- Нет, это не стихи - шутка и только... "около-моло-ко..."
- А что стихи? - спросил Аугуст.
- Стихи - вот... - Антон стал читать шепотом:
Сестры - тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы,
Медуницы и осы тяжелую розу сосут.
Человек умирает. Песок остывает согретый,
И вчерашнее солнце на черных носилках несут...
- Это как музыка, - подумав, сказал Аугуст, - и очень чистый звук. Кто
этот поэт?
- Он погиб давно, один из первых.
- Его тоже отравили?
- Почему - тоже?
- Ну, как этого Моцарта.
- Никто точно не знает. - Антон вздохнул.
- Зачем же тогда история, если главного она не знает? - удивился
Аугуст.
- Они не занимаются отдельными людьми, они изучают классы, отряды,
лагеря, потоки...
- А кто же занимается отдельными? - не успокаивался Аугуст.
- На земле - литература, а на небе - Бог... так говорили раньше.
- Как узнать мысли и дела каждого... - покачала головой Мария, - и
кому нужно такое скорбное занятие?..
- Тому, кто любит, пожалуй... - тихо сказал Антон.
- Нельзя любить всех... вот вы, к примеру, - Мария улыбнулась мне, -
любите Феликса... и немножко всех нас, но не можете любить Колю... или
Гертруду... - Тут она надолго задумалась.
- Мальчики, а почему вы не поете сегодня? - спросила Анна у Романа.
- Ну... - он смущенно замялся и посмотрел на Марию.
- А вы серьезное спойте, - сказала Мария. Роман с Аугусгом
переглянулись - что же спеть...
И вдруг Анна говорит:
- Я спою вам, - и запела низким красивым голосом:
Выхожу один я на дорогу,
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит...
В небесах торжественно и чудно...
Я посмотрел на Романа. Он всхлипывал и вытирал слезы толстым
коричневым пальцем.
7. НАЧАЛО И КОНЕЦ
Я сидел у окна, черный котенок спал на коленях. Весной прибежал и
остался. Ветер рвет листья, крупные капли стучат в стекло - осень. Вчера
под окном шли люди, нескончаемой серой толпой, несли на длинных палках
портреты. Говорили мне - уезжай... Девочка в красном смотрела на меня со
стены. Хоть они уехали. А я все медлил, надеялся - перебесятся... По
дорожке к подъезду шли двое. Мордастые, хорошо одетые, одинаковые. К кому
бы это?.. И тут же понял - ко мне. Вошли в подъезд, не спеша, громко топая
стали подниматься. Я встал, взял котенка на руки. Он был теплый, мягкий,
замурлыкал не просыпаясь. Шаги уже на втором... Приоткрыл дверь балкона:
"Иди, Феликс, иди..." Он покачивался на мягких лапах, недовольно нюхал
холодный воздух. Не хочет. "Надо, Филя..." - и я вытолкнул его на балкон. А
в дверь уже стучали, громко и властно - "открывай".
Я проснулся. На лестнице грохотали сапоги. Гертруда... так грохотать
мог только он. От сильного толчка дверь ударилась ручкой об стену. "Эй,
писака, собирайся..." Я стал одеваться. Гертруда зажег свет и приступил к
обыску. Руки его быстрыми точными движениями ощупывали, простукивали рамы,
подоконники, стены... он шел по комнате, ничего не пропуская... Он ничего
не нашел - и был озадачен. Еще раз внимательно все оглядел, поднял чайник и
вытащил тетрадь. Теперь он успокоился, остальное его не интересовало. И
все-таки он вел себя странно - не кричал, не угрожал, а ведь заглянул в
тетрадь и, конечно, понял, что это не о погоде.
Вышли из дома. От сырого липкого воздуха я задохнулся и старался
кашлять погромче, чтобы кто-нибудь услышал меня. Вот дрогнула занавеска на
первом этаже - значит, Антон, встававший раньше всех, теперь знает. Хорошо,
что Феликс не ночевал дома, ему бы не спастись. Я вспомнил - Бляс будет
ждать у сарая...
Мы дошли до угла дома, тут со стороны ЖЭКа раздались два выстрела.
Гертруда остановился - я видел, что он боится. "Ладно, пошли..."
В ЖЭКе горел тусклый желтый свет, по коридорам валялись разорванные
папки, летали бумажки, все двери распахнуты настежь. В кабинете Анемподиста
разбито окно, кресло опрокинуто. Короткий обрубок человека лежал на полу. В
соседней комнате сидел кто-то в шинели, с огромными сивыми усами, в папахе.
Он играл с пультом, нажимал на кнопки, дергал за рычажки.
- Товарищ Чугай, - Гертруда вытянулся перед новым начальником, -
привел... пишет недозволенное, про котов и прочее.
- А, пошел ты со своими котами... - сиплым голосом сказал Чугай, -
коты нам ни к чему, он сам нужен, велели доставить в центр.
Вышли на улицу. К подъезду подогнали сани, запряженные парой
изнуренных коняг. Чугай и я сели сзади, Гертруда взгромоздился спереди и
тронул лошадей. Вид у него был подавленный - теперь он был никто и начинал
новую службу. Похоже, приезжий не уважает кошкистов... Я вспомнил
неподвижное тело на полу - ЖЭКовцы уж точно не нужны стали.
- Руки дай, - Чугай вытащил из кармана шинели наручники, знакомый
холодок коснулся запястий.
Минут пять мы ехали молча. Коняги тяжело и нехотя вывозили нас на
старую проселочную дорогу. Шипение полозьев, прорезающих колею во влажном
тяжелом снеге, дыхание животных и людей, утренний туман, в котором смутно
угадывалось появление светила - и меня снова везут неизвестно куда...
Вдруг совсем недалеко раздался новый звук, пронзительный и живой -
верещал поросенок, отчаянно и жалобно. Из-за поворота, метров в тридцати от
нас, показалась фигура человека, сгорбленного под большим мешком. Блясов
шел, покачиваясь от огромной тяжести, за спиной у него кипела, бурлила и
протестовала жизнь. Он увидел меня и остановился:
- Я тебя жду, жду... чего ты здесь делаешь?
- Иди, Роман, - глухо сказал Гертруда, - не твоего ума дело.
Блясов стоял, широко расставив ноги. Он не собирался уходить. Поросята
в мешке утихли, видно, прислушивались к происходящему. Теперь Бляс
разглядел всех своими острыми глазками:
- Слезай, Марк, поможешь мне.
- Гертруда, придуши этого свинопаса, - просипел Чугай. Гертруда не
двигался... "Ну!.." Гертруда стал медленно сползать с телеги. Он оглянулся
- холодные глазки смотрели на него не мигая. Гертруда подошел к Блясу.
Долгое мгновение они стояли друг против друга... два старика, знакомые с
детства... И тут Гертруда быстро и цепко схватил Блясова за шею. "Мешок,
брось мешок..." - хотел крикнуть я, но не мог издать ни звука. Бляс втянул
толстую шею в плечи и пятился к краю дороги, не выпуская из рук мешка. Все
происходило в полном молчании. Вдруг Роман изогнулся и перекинул мешок
вперед. Огромный груз взлетел в воздух и обрушился всей тяжестью на голову
Гертруды. Раздался хруст, голова кошкиста неестественным образом
запрокинулась, он захрипел и стал медленно падать... корявые руки все еще
что-то искали и сжимали, а он уже был мертв - мешок сломал ему шею.
Из брошенного мешка с ругательствами и проклятиями вырвался большой
розовый поросенок и кинулся к реке. Второй поросенок остался в мешке, не
двигался - вся сила удара пришлась по нему, и он умер в темноте и неволе.
Свободный поросенок скатился по откосу на лед и, не забывая пронзительно
верещать, быстро удалялся от нас. Видно было, что он без труда доберется до
другого берега, поросшего приземистыми кустами, за ними начиналось
брошенное людьми поле... Поросенок выживет, превратится в здоровенную
свинью и ничего не будет знать и помнить о событиях, в которых сыграл такую
большую роль, и о своем братце, погибшем тут, на дороге.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг