нежилась в постели, и бабкина возня, сопровождаемая перезвоном мисок, только
раздражала. Прошла неделя, потом другая, и Ольга, почуяв в себе неладное,
притихла.
Вчера вечером бабка молча, без обычных вздохов и комментариев смотрела
очередную серию "Санта-Барбары". Потом выключила подслеповатый "Рекорд",
аккуратно завесила экран вышитой салфеткой. Зажгла лампадку под иконой, чего не
делала с поминок деда, долго и старательно молилась, строго поджав губы. Потом
вздохнула, глаза сделались прежними, лучистыми и добрыми. Подошла к сидевшей на
диване Ольге, погладила по голове и сказала:
- Завтра до зари к Горюн-камню сходи, девка. Грех, конечно, но Матерь
Божья простит. Она баб строго не судит. Что нас судить, мы и так всю жизнь
маемся. А ты сходи непременно. Что будет, то и будет. А к докторше под нож
всегда успеется,
И научила, как надо идти к камню.
Ольга открыла глаза, камень чернел прямо впереди, шагов десять до него, не
больше. Свет едва проникал в лощину, в сумраке, замутненном туманом, он казался
гладкокожим зверем, с трудом вытащившим свою тушу из озера да так и уснувшим,
едва отползя от берега.
Ольга развела руками холодные от росы ветки ольховника, вышла на полянку и
крепко зажмурилась. Дальше надо было идти только вслепую, да еще спиной вперед.
Если упадешь, предупреждала бабка, сразу уходи, не оглядываясь на камень.
Значит, не хочет он тебя, не подпускает. А пойдешь к камню против его воли,
выжжет изнутри, ни докторша, ни даже профессора не помогут.
"На зарю оборотясь, иду, не боясь, к камню черному, - шептала Ольга,
осторожно ступая по мокрой траве, подошвы резиновых сапожек скользили, чтобы не
упасть, приходилось ставить носок одной ноги впритык к каблуку другой. - То не
камень лежит, то дева спит. На сырой земле, на голой спине, жар от девы идет,
огонь в ней живет. Огонь-горюн, сожги, что мертво, обогрей, чему жить. Как
есть, так и быть".
Едва договорила, нога ударилась о что-то твердое, Ольга взмахнула руками,
подогнула колени, готовясь упасть спиной на землю. Но вместо этого тяжело, до
искр из глаз плюхнулась на камень. Сжала зубы, чтобы не закричать от страха и
боли, уткнулась лицом в колени и стала ждать. В голове была одна мысль:
"Получилось!" Бабка наставляла, что именно так, на последнем слове
заговора надо сесть на камень, тогда все и получится.
Ольга ждала, прислушиваясь к своим ощущениям.
Сначала был только холод. От камня, как и полагалось, сквозило тянущим,
влажным холодом. Ничего необычного. Потом снизу через копчик по спине поползла
слабая волна тепла. Ольга вздрогнула. Через минуту тепло стало ощутимей,
покалывало, словно острыми иголками. Мышцы спины сами собой напряглись, Ольга
выпрямилась. Снизу уже пылало жаром, словно она сидела на жарко натопленной
печи. Вдруг камень выстрелил стру°й жгучего огня, он прошел насквозь от копчика
через позвоночник в голову. Ольга ахнула, а от второго удара зашлась криком. В
голове помутнело от боли. Третий, последний, взорвался в животе. Ольга
скорчилась от конвульсий, разрывавших нутро на части. Тихо и протяжно, как
умеют только бабы и насмерть раненные звери, завыла.
Боль исчезла неожиданно, как и вошла в тело, сама собой. Снизу уже
ощущался не жар, а ласковое тепло, словно сидела не на камне, а на боку у
чего-то живого, полусонного и доброго.
Ольга прислушалась к себе. Тяжесть внутри осталась. Что-то упругое и
горячее трепетало в левом боку. Слабо-слабо, словно птенец в кулаке.
"Господи, что это я,- прошептала Ольга. - Разбудила... Сама, дура,
разбудила!"
Она всхлипнула. Зажмуренные глаза щипали слезы. От отчаянья, от жалости к
себе, от всего, что накопилось в душе за годы серой, натужной жизни, она
разревелась.
Неожиданно что-то теплое коснулось лица. Ольга отпрянула, закрылась
ладонью и лишь тогда открыла глаза. Луч поднявшегося над озером солнца ударил
прямо в лощину. Вспыхнули капли росы на темных листьях ольхи. И сразу же мир
взорвался пением птиц.
Словно подброшенная неведомой силой, Ольга вскочила с камня, вдохнула
полной грудью чистый, как солнечный свет, воздух. По телу прошли мурашки,
показалось, что поток солнечных лучей проходит сквозь него и оно, каждой
клеточкой впитав свет, уже само способно излучать это ласковое и всепроникающее
свечение.
Ольга закинула руки за голову, потянулась и легко засмеялась.
"Врилль, - вдруг вспомнила она. Именно так называл это Валерка. Самый
умный и добрый из всех, кто у нее был. - Врилль - священный огонь, энергия
жизни".
Жизнь была вокруг нее, разбуженная ласковым теплом солнца. Жизнь была в
ней. Хотелось жить и дарить жизнь.
"Рожу, назло всем вам рожу!" - решила она. И снова засмеялась.
Машинально отряхнула юбку и поморщилась. Рука была в чем-то вязком.
- Вот зараза, - беззлобно выругалась Ольга, потерла ладонь о ладонь.
Обе они стали темно-красными. Она подхватила подол, вся юбка сзади
оказалось перемазанной бурой жижей. Ольга оглянулась на камень. Его гладкая
поверхность тоже была в жиже. Липкие студенистые комки собрались в раздвоенной
ложбинке, рассекавшей гладкую макушку камня.
Ольга затряслась, инстинктивно поднесла ладонь к губам, но тут же
отдернула перемазанную в темной жиже руку.
Крови было много. Весь камень и проплешина вокруг него были залиты этой
жижей. Это была не ее кровь. Не может из живого человека вытечь столько.
Она испуганно посмотрела по сторонам. Лощина, насквозь пронизанная светом,
не казалась уже зловещей и страшной. Просто заболоченный ольховник с поляной и
камнем в центре ее.
Но Ольге было страшно. Так страшно, что даже помутнело в глазах, а ноги
стали ватными.
Пичуга с отчаянным криком вспорхнула с куста, сбив с веток росу. Ольга
вздрогнула, взгляд сам собой упал на куст, росший прямо за камнем. Потом ниже.
Она увидела человека.
Он лежал на спине, запрокинув голову. Черная одежда от горла до живота
блестела от еще не засохшей крови. На левой половине груди одежда была
распорота. В остром клинообразном разрезе белела кожа. И посреди этого белого
пятна чернел крест с кровавыми сгустками по краям.
Ольга заорала во весь голос и бросилась напролом через ольховник в дальний
конец лощины. Лишь выбравшись из нее, остановилась. Упала на колени, тяжело,
загнанно дыша. Слева поднимался склон Николиной горы. Там лагерь. Люди. Дорога
в поселок. Справа склон Чудова холма. На его вершине стоял монастырь. На фоне
неба ярко горели маковки куполов.
Ольга посмотрела на Николину гору, потом на монастырь. Надо было бежать,
но она никак не могла сообразить - куда.
Ударил колокол на звоннице. Протяжный, чистый звук поплыл над озером.
Ольга встрепенулась, решение пришло само собой. В монастырь. К отцу
игумену. Убитый был монахом. Это только сейчас до нее дошло. Монахом.
Ольга бросилась вверх по склону. Несколько раз падала, вскакивала, раня
руки о мокрую траву. Бежать было далеко. И не в силах больше терпеть она
закричала:
- Убили! Люди добрые! Уби-и-и-ли!
Когти Орла
Десять дней спустя
Норду
Получен сигнал "Эрнстфаль". Источник использовал канал связи,
законсервированный двенадцать лет назад. Псевдоним источника - "Петр".
Сильвестр
* * *
Сильвестру
Примите незамедлительные меры по уточнению информации. Контакт с
источником "Петр" разрешаю.
Навигатор
Вверх по склону холма медленно поднимался человек. Трава еще не высохла
после ночного ливня, спутавшиеся зеленые пряди липли к сапогам, обвивали ноги.
Склон был пологий, кое-где вода собралась в лужи, отсвечивала мутным стеклом.
Высоко в небе залился песней жаворонок. Человек остановился и закинул вверх
голову.
На вид человеку было за пятьдесят, волевое лицо отставного вояки, глубокие
складки в углах рта, голубые, с прищуром глаза. Он был одет в полувоенную
униформу российских дачников: камуфляжную куртку, темные брюки с накладными
карманами и высокие армейские бутсы.
Человек смотрел вверх по склону. Монастырь скрылся за зеленой дугой
вершины, только торчал белый шпиль звонницы. Луч солнца вспыхнул на золоченой
маковке, как язычок огня на кончике свечи. Человек наскоро перекрестился,
свернул с раскисшей тропинки и зигзагом стал подниматься вверх. Ноги ставил
"лесенкой", крепко вдавливая ребро бутс в мокрую землю.
На вершине холма он остановился, вытер подошвы бутс о траву. Запахнул
куртку, незаметно поправил сбившуюся кобуру, наполовину застегнул "молнию".
Тропинка через десяток метров упиралась в ворота монастыря.
Оттуда, из низины, монастырь, подсвеченный клонящимся к закату солнцем,
казался парящим над равниной. Здесь, вблизи, он неожиданно отяжелел, не хватало
взгляда, чтобы проследить весь изгиб стены, сложенной из тяжелых черных камней.
Монастырь, как кряжистый дуб, на века ушедший корнями в холм, властно довлел
над округой, только свеча звонницы легко устремлялась в небо и, как на кончике
свечи, на ее маковке горел золотой огонек. Человек уважительно покачал головой,
осмотрев мощную кладку стен, сработанную из больших валунов, подогнанных так,
что между ними не то что палец - спичку не просунешь. Монастырь, казалось, за
века сросся с холмом.
Отец игумен сидел все там же, где он его оставил полчаса назад- на скамье
у ворот. Только теперь перед стариком стояла молодая женщина, одетая в легкое
летнее платье. Она что-то говорила игумену, нервно теребя кончики черного
платка, а тот слушал, положив подбородок на клюку. Человек решил не мешать им,
достал из нагрудного кармана пачку сигарет, отвернулся; закурил, блаженно
выпустив дым;
Внизу плескалось зеленое море. Заливной луг, зажатый с двух сторон редким
лесом, плавно спускался к озеру. Зеленое море травы припорошило желтым и
васильковым бисером, кое-где тускло отсвечивала застоявшаяся в лужах вода.
Человек втянул носом густой, настоянный на цветущем разнотравье воздух, и
пробормотал:
- Одним словом - господствующая высота. Ничего не попишешь. Умели раньше
строить. - Он бросил взгляд на холм справа, был он гораздо ниже, со словно
срезанной вершиной, густо поросшей кустарником. Судя по редким, скрюченным
деревцам и густой темной траве, подступы к холму были сильно заболочены.
Человек мысленно прикинул расстояние, траекторию огня, возможность скрытного
выдвижения к монастырю и недовольно поморщился. - Умели раньше строить, -
повторил он.
У берега ярко вспыхнул солнечный блик. Оставшиеся на катере рассматривали
монастырь в бинокль. Человек снял с головы армейское кепи, трижды провел
ладонью по седым волосам. Блик еще раз вспыхнул и пропал.
Там на катере на троих оставшихся было два карабина "Тайга", охотничьей
модификации знаменитого АК-47, помповое ружье и арбалет, принятый на вооружение
американским спецназом. Все легально оформленное и хорошо пристрелянное. Запаса
патронов и квалификации стрелков хватило бы, чтобы организовать в окрестностях
малую партизанскую войну.
В стране, где закон существует лишь на бумаге, потому что не гарантирует
неотвратимости наказания, туризм по родным просторам превратился в занятие для
самоубийц. Да и в городах не лучше. В любой момент, как на войне, жизнь может
поставить тебя перед вопросом: либо - ты, либо - тебя. И не позавидуешь тому,
кому нечем будет ответить.
За долгие годы человек успел тысячу раз убедиться, что жизнь - это война,
на которой выживают лишь трусы, сумевшие спрятаться за спинами других, и те,
кто, не раздумывая о высоких материях, успевает выхватить оружие первым и
решить вопрос "кто кого" в свою пользу. Остальных, не умеющих себя защитить,
жизнь затаптывает в грязь, превращает в тягловый скот или пушечное мясо. Ни
трусом, ни тягловым скотом человек себя никогда не считал. Несмотря на возраст,
в рукопашной схватке он мог дать фору тем-молодым ребятам, что остались на
катере, один на один или один против трех - без разницы; о других, менее
подготовленных, даже речи вести не стоило. Для более серьезных вариантов, когда
физической силы не хватит, в кобуре под курткой грелся короткоствольный кольт.
Озеро, плавным изгибом раскинувшееся в низине, казалось старым зеркалом в
темно-зеленой раме. Лес, у дальнего берега подступавший к самой воде, по
пологим холмам уходил к самому горизонту.
Спокойная, благостная красота, окружавшая обитель, не могла обмануть
человека в полувоенной форме, он отлично знал, что убивают везде: для смерти
нет ни святых, ни заповедных мест. Где есть жизнь, там - и смерть.
Человек прищурил глаза от солнца и цепко, по известным ему ориентирам стал
изучать местность. Справа правильной опрокинутой чашей темнел бок Николиной
горы. Ложбина между монастырским холмом и Николиной горой упиралась в топкий
берег озера, поросший жухлой осокой. В конце ложбинки темнела небольшая рощица
ольховника и ивняка. Там и лежал Горюн-камень. Человек невольно провел ладонью
по бедру, вспомнив жгучий ожог от прикосновения к камню. Солнце не могло так
раскалить крутой бок камня, жар, идущий от него, имел другую природу, не
обжигал, а прошивал насквозь тысячей невидимых стрел.
Тропинка, вынырнув из лощины, дальше змеилась вдоль берега, терялась на
опушке сосняка. За поворотом озера она выводила к старому дебаркадеру. Второй
год к нему причаливали теплоходы с гомонливыми туристами из двух столиц. Жизнь
в забытом Богом поселке стали сверять по теплоходам: вторник- на Кижи, четверг-
обратно. Местное население, худо-бедно жившее рыбалкой и огородами, быстро
переориентировалось на турбизнес. Дары лесов, озер и огородов пошли на продажу
туристам, но чаще - бартером обменивались на водку.
Человек встал вполоборота к озеру, чтобы одновременно видеть крыши поселка
за Николиной горой. От шоссе, километрах в десяти от поселка, отвилок уводил в
лес, к зоне усиленного режима. В свое время это был еще один источник рабочих
мест и нетрудовых доходов для местных жителей. Но ввиду общего упадка в
государстве зона, пятилетку за пятилеткой исправно выдававшая положенное
количество кубов пиломатериалов, нынче маялась от безделья.
Очевидно, это и стало причиной побега, а может быть, у зеков обнаружились
неотложные дела на воле или с братвой что-то не поделили, сейчас это активно
выясняла спецчасть зоны. Дело темное, как душа зека. Но достоверно известно
одно - четверо, подняв на заточки конвой, ушли лесом, унеся с собой три
"Калашникова" и пистолет.
Бежали грамотно, в ночь на четверг. Пока на дорогах выставляли заслоны и
слали во все концы описания беглых, они спокойно отсиделись в поселке.
Прятались в подвале у местного мужичка, приютившего беглецов по наколке давних
друзей. В поселке все мужское население с правилами содержания заключенных и
воровскими законами были знакомы не понаслышке, а бабы, кто не сидел, отлично
их знали по рассказам мужей, сыновей и внуков. Заложить беглых считалось
западло, и если кто из работавших на спецчасть зоны что и засек, то вовремя не
отстучал. В четверг к пристани причалил теплоход, а отвалить собирался только
наутро. Зеки к тому времени успели привести себя в божеский вид и переодеться в
мужиковские шмотки. Лагерное тряпье утопили в нужнике, туда же, после недолгого
совета, спровадили и мужика, предварительно полоснув ножом по горлу.
Ближе к полуночи они бросились к дебаркадеру. Шли в обход, через лощину.
Там и пересеклись с послушником. А потом за такой грех удача от них
отвернулась. Теплоход на всякий случай на ночь отогнали на середину озера. И
слава богу, потому что ребята оказались крайними отморозками, судя по всему, не
получись миром спрятаться на нижней палубе, захватили бы корабль, как ливийские
террористы. Прогремел бы тогда поселок по всем сводкам теленовостей. А так
пришлось рвать когти. За поселком нарвались на заслон, и погнали бедолаг, как
травят зверей, грамотно и азартно. Вытеснили к болоту, загнали в топь. Один
оступился и сразу отмучился, только пузыри пошли, трое засели на островке,
огрызались короткими очередями. Лезть под пули и брать беглых живьем никто из
вэвэшников не пожелал, и после непродолжительных уговоров накрыли островок
ураганным огнем из всех стволов и покрошили зеков в лоскуты. Вэвэшники с
чувством выполненного долга вернулись домой и наплодили стопку
маловразумительных рапортов. А местный уголовный розыск за три дня раскрутил
двойное убийство. Провинция!
"Оперов винить не надо, - подумал человек. - Ребята честно признались, был
звонок сверху - дело не раздувать. Послушник, конечно, не Патриарх Московский,
но шум мог выйти изрядный. В конце концов, их совесть чиста. Ширина колотых ран
у послушника и мужика совпали, маршрут движения беглецов проходил через лощину,
следы сохранились. А копать, почему послушник оказался ночью на Горюн-камне, -
осложнять себе жизнь. Медитировал он там на луну, в конце концов!"
- Здрасьте. Вы к отцу игумену? - раздался за спиной женский голос.
Человек дано уже засек шаги по мокрой траве, но обернулся только на голос.
- Да. - Он щелчком отбросил окурок. Женщина оказалась лет двадцати пяти.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг