Юрий Мамлеев.
---------------------------------------------------------------
OCR: Ихтик http://www.ufacom.ru/~ihtik/ б http://www.ufacom.ru/~ihtik/
---------------------------------------------------------------
Вечерние думы
Михаил Викторович Савельев, пожилой убийца и вор с солидным стажем,
поживший много и хорошо, заехал в глухой район большого провинциального
города.
Тянули его туда воспоминания.
Район этот был тусклый, пятиэтажный, но в некоторых местах сохранивший
затаенный и грустный российский уют: домики с садиками, зелень, петухи,
собачки и сны. Савельев, раньше не любивший идиллию, теперь чуть не
расплакался. Был он на вид суровый, щетинистый мужчина с грубым лицом, но
почему-то с весьма тоскливыми глазами.
Денег у него было тьма, но он забыл о них, хотя они лежали в карманах
пиджака - на всякий случай. Остановился он у знакомого коллеги, который,
однако, укатил на несколько дней по делам.
Денька три-четыре Миша Савельев бродил по городу, чего-то отыскивая, и
почти ничего не ел - аппетит у него совершенно отнялся, как только он
приехал в до боли знакомый город. За все три дня кряхтя выпил только
кружечки две пива, а насчет еды - никто и не видел, чтобы он ел.
На четвертый день, по связям своего приятеля, собрал он на квартире,
где остановился, воровскую молодежь, будущих убийц и громил - "нашу
надежду", как выразился этот его приятель. Отобрал Миша только троих -
Геннадия, Володю и Германа; все трое, как на подбор, юркие, отпетые, но тем
не менее, исключая одного, еще никого не зарезали, не застрелили, не убили,
не изнасиловали. Почти невинные, значит, начинающие...
Все они с уважением посматривали на Мишу - для них он был авторитет.
Сидели за столом культурно, за чаем, без лишнего алкоголя. Из почтения к
старшему.
Сначала Михаил Викторович рассуждал о своем искусстве. Его слушали
затаив дыхание. У Гены сверкали глаза, у Володи руки как-то сами собой
двигались, хотя сам он был тих, а Герман словно спрятал свое лицо - дескать,
куда мне.
Потом выпили помаленьку, по сто, и Михаил Викторович продолжил.
- Ну, теперь, ребяты, вы поняли, кто я такой, - сказал он смиренно. -
Но сейчас я расскажу вам историю, которая случилась в этом городе примерно
пятнадцать лет назад и которую никто забыть не сможет, если узнает о ней.
Приехал я сюда пустой. Бабки нужны были до зарезу. Жрать и пить
хотелось - невмоготу. Тут навели меня на одну квартиру - дескать, лежат там
иконы, рубли, золотишко и разные другие предметы роскоши.
Я злой тогда был, беспокойный, крутой - и всегда хотел что-нибудь
совершить, что-нибудь большее, чем просто ограбить. Ну, скажем, рот оторвать
или ударить по башке, чтоб без понимания лежала, и изнасиловать.
А тот раз, как на грех, топорик захватил. Очень аккуратный, маленький,
вострый, с таким можно и на медведя идти.
Вечерело. Я тогда еще красоту любил, чтоб было красиво, когда на дело
идешь. Ну, чтоб луна там светила, птички пели...
Ребята расхохотались.
- Ты у нас, папаня, своеобычный, - высказался Володя, самый
образованный.
- Помолчи лучше, - оборвал его Геннадий, самый решительный.
- Пойдем дальше, - заключил Викторыч. - Дверь в той квартире была для
смеха - пнешь и откроет пасть. По моим расчетам, там никого быть не должно.
Захожу, оглядываюсь, батюшки, внутри все семейство - и маманя тебе, и
папаня, и еще малец У них пятилетний должен быть, но я его не заметил.
Маманя, конечно, в слезы, словно прощения просит, но я ее пожалел,
сначала папаню пристукнул, он без сопротивления так и осел, а кровищи
кругом, кровищи - будто на празднике. Маманя ахнула, ну а я аханья не любил.
Парень я был наглый, осатанелый, хвать ее топориком по пухлому лицу - она и
замолчи. Лежит на полу, кровь хлещет, глаз вытек, помада с губ растеклась.
Пнул я ее ногой для порядка - и осматриваюсь, где что лежит. Вдруг из ванны,
она в глубине коридора была, мальчик ихний выходит: крошка лет пяти, он еще
ничего не видел и не понял, весь беленький, невинный, светлый и нежненький.
Смотрит на меня, на дядю, и вдруг говорит: "Христос воскрес!" - и взглянул
на меня так ласково, радостно. И правда. Пасха была. Со мной дурно
сделалось. В одно мгновение как молния по телу и уму прошла - и я грохнулся
на пол без сознания. Сколько прошло - не помню. Встаю, гляжу - я один в
квартире. Трупы - те есть, лежат тихие такие, даже тише, чем трупам
положено. Дитя этого нигде нет. Я туда, я сюда, где дите? Нет его - и все.
Ну, на нет и суда нет, не христосоваться же с ним после всего.
Я, ополоумев, ничего не взял, смотрю в себя: аж судороги изнутри идут.
И какая-то сила вынесла меня из этого дома...
С тех пор три года никого не резал. Воровал - да, грабил, конечно, но
мокрого дела избегал. Не тянуло меня на него.
Года через три пришлось-таки одного дядю прирезать - иначе было нельзя.
Пришел домой - плачу...
Тут исповедальный рассказ Миши Савельева был прерван смехом. Хохотали
ребята от души. "Ну и дед", - подумал про себя Володя.
Михаил Викторович на их смех, однако, не обратил внимания и медленно
продолжал:
- И вот с этих пор, если убью кого - плачу. Не могу удержаться.
Креплюсь, знаете, ребяты, креплюсь, а потом как зареву. Такая вот со мной
история произошла. Правда, я уже, почитай, лет пять никого не погубил, Да и
нужды не было, - и Савельев мрачно развел руками.
Воцарилось молчание. Ребята недоуменно переглядывались, дескать, уж не
придурок ли перед ними. Всякое бывает. Не только фраера, но и воры в законе
могут с ума сойти.
Михаил Викторович почувствовал некоторое напряжение и для разрядки
пустил два-три похабных анекдота. Ребята чуть-чуть повеселели, но сдержанно.
- Ну, а корытник-то куда пропал? - спросил вдруг Володя.
- Откуда я знаю про это дите, - угрюмо ответил Михаил Викторович. - Я
вам не ясновидящий.
- Поди в попы подался. Больно религиозный корытник-то был, - хихикнул
Герман.
- Еще чего, дураков нет, - неожиданно огрызнулся Геннадий.
Разговор дальше не ладился. Савельев, как старшой, почувствовал, что
надо закругляться.
- Пора, ребяты, по домам, и вам отдохнуть надо, - вздохнул он.
- Отдыхают только после мокрых дел, - сурово ответил Геннадий. - А так
мы всегда в работе. Нам отпуска не дают и не оплачивают их.
Герман хихикнул.
- Михаил Викторович, - продолжил Геннадий, видимо он был среди ребят за
главного, - пусть те идут, а мы с вами, может, прошвырнемся немного на
свежем воздухе, а?
Савельев согласно кивнул головой. Вышли на улицу. Было свежо, еще пели
птички, одна села чуть ли не на кепку Геннадия. Но он ее смахнул. И два
человека - старый и помоложе - медленно пошли вперед. Володя и Герман
скрылись за углом.
Геннадий был статный, красивый юноша, уголовно-спортсменистого виду.
- Погода-то, погода-то, - развел он плечами. - Хорошо. Я после мокрого
люблю стаканчик водочки выкушать. Веселей идет, падла... Так по крови и
разливается.
И он захохотал.
- Тебе уж приходилось? - сурово спросил Михаил Викторович.
- А как же, не раз... Что мы, лыком шиты, что ли. Небось, - проурчал
Геннадий. - Но на меня фраера не должны жаловаться. У меня рука твердая,
глаз зоркий - р-раз, и никаких тебе стонов, никакого визга. Без проблем.
- Правильно, сынок, - мрачно заметил Савельев. - Да и мертвому кому
жаловаться? Нет еще на земле таких инстанций, куда мертвые могли бы
жаловаться...
- Ты юморист, папаня, - засмеялся Геннадий.
Они свернули на пустынную улицу, выходившую на опушку леса. Вечерело.
Солнце кроваво и призрачно опускалось за горизонт.
- А я после того случая с дитем книжки стал читать... - вдруг
проговорил Савельев.
Геннадий остановился.
- Слушай, папаня. Надоел ты мне со своим корытником, - резко и нервно
сказал Геннадий, и губы его дернулись. - Не хотел я тебе говорить, а теперь
скажу; тот корытник был я.
Савельев остолбенел и расширенными от тревоги и непонятности глазами
взглянул на Геннадия.
- Ты что, парень, рехнулся? - еле выговорил он. - А вот не рехнулся,
папаша, - Геннадий весело и пристально посмотрел на затихшего Савельева. -
Ты, должно быть, помнишь, что, как входишь в комнату, зеркало еще огромное
стояло рядом со славянским шкафом. И картина большая висела. Пейзаж с
коровками - она у меня до сих пор сохранена. Под ней и маманя в крови
лежала. Это ты должен помнить, - миролюбиво закончил Гена. - Хочешь, пойдем
ко мне, покажу?
- Все точно, все точно, сынок, - нелепо пробормотал Савельев, и вид у
него был как у курицы, увидевшей привидение. У него пошла слюна.
- Ну и добро. Я тебя сначала не узнал. Ребенком ведь я был тогда, -
добавил Геннадий спокойно. - Но ты напомнил своим рассказом. Могилки предков
на городском кладбище. Хочешь, сходим, бутылочку разопьем?
Савельев не нашелся, что сказать. Странное спокойствие, даже
безразличие Геннадия потихоньку стало передаваться и ему.
- Ну, а потом, - продолжил Гена, - родственнички помогли. Но все-таки в
детдом попал. На первое дело пошел в шестнадцать лет. И все с тех пор идет
как по маслу. Не жалуюсь.
Молча они шли по кривым улочкам. Савельев все вздыхал.
- А ты, отец, все-таки зря не пошарил там у нас в квартире, -
рассудительно, почти учительским тоном проговорил Геннадий. - Говорят,
золотишко у нас там было. Работу надо завершать, раз вышел на нее. Я не
говорю, что ты зря меня не прирезал, нет, зачем? Запер бы меня в клозете,
отвел бы за руку туда, посадил бы на горшок, а сам спокойненько бы обшаривал
комнаты. Это было бы по-нашему. А ты повел себя как фраер. И то не всякий
фраер так бы размягчился, словно теленок. Ребят и меня ты до смеху довел
своим рассказом. Молчал бы уж лучше о таких инцидентах. Краснеть бы потом не
пришлось. Мы ведь у тебя учиться пришли.
Савельев загрустил.
- А я вот этого корытника, каким ты был тогда, никогда не забуду. Во
сне мне являлся, - дрогнувшим голосом сказал Савельев. - И слова его не
забуду...
Геннадий чуть-чуть озверел.
- Ну ты, старик, псих. Не знай, что ты в авторитете, я бы тебе по морде
съездил за такие слова, - резко ответил он.
- И куда ж это все у тебя делось, что было в тебе тогда? Неужели от
жизни? Так от чего же? - слезно проговорил Савельев. - Одному Богу, наверно,
известно.
- Слушай, мужик, не ной. Мне с тобой не по пути. Иди-ка ты своей
дорогой. А я своей.
- Я ведь не сразу после твоих младенческих слов отвык от душегубства.
Книги святые читал. И слова твои вели меня. Хотел я и вас, дураков,
вразумить сегодня. Да не вышло.
Геннадий протянул ему руку.
- Прощай, отец, - сказал. - Тебе лечиться надо и отдохнуть как следует.
А мне на дело завтра идти. Может быть, и мокрое.
Савельев остановился, даже зашатался немного.
- А я вот только недавно, года два назад, окончательно завязал со всем,
- медленно проговорил он. - Теперь решил в монастырь идти. Может, примут.
Буду исповедоваться, Не примут - в отшельники уйду. Богу молиться. Нет
правды на земле, но где-то она должна быть...
- Ищи, отец, - насмешливо ответил Геннадий. - Только в дурдом не
попади, ища правду-то...
Савельев махнул рукой и улыбнулся. И так пошли они в разные стороны:
один, сгорбленный, пожилой человек, бывший убивец, ищущий правды и Бога,
другой - молодой человек, легкой, весело-уверенной походкой идущий навстречу
завтрашнему мокрому делу...
Прошло несколько лет. Савелий, покаявшись, постранствовал и приютился в
конце концов около монастыря. Случайно узнал он о судьбе Геннадия: тот погиб
в кровавой разборке. После гибели душа Геннадия медленно погружалась во все
возрастающую черноту, которая стала терзать его изнутри. И он не сознавал,
что с ним происходит.
А в это время Михаил Викторович, стоя на коленях, молил Бога о спасении
души Геннадия. И в его уме стоял образ робкого, невинного, светлого
мальчика, который прошептал ему из коридора:
- Христос воскрес!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг