державшая ее.
Мефодий прыгнул еще раз, но потом вдруг согласился, наклонив к ней
голову, казавшуюся теперь человеческой.
- Ишь, полуношница, - пробормотал он.
И они мирно сели на скрытую за деревьями скамейку.
- Где ты был, у Иры? - вдруг прямо спросила Люда.
- Ты видела? - проговорил Мефодий.
- Да так... Случайно. Издалека. Не знаю, что и видела.
- Далеко Ира, далеко от нас...
- Как?!
- Как хошь, так и знай. Ласки, ласки она теперь не понимает, вот что,
Люда, - и Мефодий притих. Глаза его смотрели ошарашенно и из другого мира,
как будто сознание его было наше и в то же время не наше.
Люда вдруг почувствовала, что он не хочет ничего говорить, и она не
узнает, зачем он полез к Ире.
Мефодий запел. Пел он тихо, по-сельскому, и что-то человеческое было в
его пении, но тут же простанывали и иные, странные, мокро-охватывающие,
лягушачьи голоса. И у нее возникло желание поцеловать, или хотя бы обнять
его. Она тихонько протянула руку и получилось, что она обнимает его.
Мефодий же по-своему дремал в этих острожных объятиях, пел и смотрел в
одну точку, додумывая свою тоску.
Так и сидели они вместе, полуобнявшись: она, человек, и он, в некотором
роде другое существо.
Люда ощутила уютность и не удержалась:
- А как же Ира-то, Ира?! - спросила она по-бабьи.
- Чаво, Ира? - внезапно сказал Мефодий. - Удушили ее, вот и все. Я
малость предчуял заранее.
- Что?! Да ты с ума сошел, Фодя! - вскрикнула Люда, но внутри ее что-то
екнуло, и холодно-пустой ужас за Иру прошел от сердца вниз к животу. - Не
может такого быть, ты что-то путаешь и мудришь.
- Возможно я и мудрю, Люда, - мирно согласился Мефодий. - Главное, чтоб
она теперь умудрилась. Для вас она, может быть, и мертвая, но для нас
живая.
И Мефодий потом закрутил такое загадочное, что Люда чуть-чуть
успокоилась, ибо хотела успокоиться. "Наверное, это намеки на иное", -
подумала она. Но в сердце было тревожно.
Вдруг недалеко раздались торопливые шаги. Два человека, мужчина и
женщина, появились во дворе с улицы, о чем-то оживленно разговаривая.
Женщина даже махала руками.
- Возвращаются, - угрюмо прошептал Мефодий.
То были, действительно, Зоя и Володя.
- Хорошо, что ты Эдика на ноги поднял, Володенька, - льнула к нему Зоя.
- А Ире так и надо, гадине, что я ее своими руками удушила. Эдик придет и
припрячет труп. Тише только, никого нет?
Так, болтая и замирая, проникли они в свой дом, не заметив притаившихся
Мефодия и Люду.
...Люда оцепенела от сознания смерти Иры. Мефодий превратился для нее в
некое черное существо, отчужденно сидящее рядом.
- Убили, убили, сволочи, - наконец, сдавленно сказала она. - Я так и
знала, что этим могло кончиться, ведь она им не родная дочь, я знаю.
Убили! Что ей теперь в аду-то делать?! Ведь могла бы пожить хоть малость
на белом свете, понаслаждаться...
Бездонная жалость к Ире охватила ее, и вместе с тем не проходило
оцепенение. Она и не заметила, как Мефодий встал и ушел.
"Родители" Иры прошли в дом. Но тут уже старушка Софья Григорьевна
зашевелилась в своем углу. Зоя прежде всего захотела взглянуть на труп
Иры. Володя по-хозяйски открыл дверь в комнату девочки.
Ира лежала может быть чуть-чуть по-другому. Но Зое голое белое тело
девочки казалось по-вечному неподвижным и спокойным.
Надо было по-деловому подождать Эдика, мясника. А Володя, посвистывая,
вспоминал свою недавнюю "любовь" с Ирочкой. Виновато он юлил вокруг Зои.
Вдруг выползла Софья Борисовна и чуть не грохнулась. Уложили ее в
кресло, отпоили. Зоя, опять начавшая злиться на Володю, рассказала ей все.
Особенно старуху огорчила ссора с Володей.
- Надо сохранить семью, сохранить очаг, - прохрипела она из кресла. -
Ты не должна расставаться с мужем. И погрозила ей пальцем.
...Ранним утром, когда взошло солнце, тело девочки еще разделывал
мясник Эдик.
Рядом с мясником стояла початая бутылка водки. Но Эдик работал не
хмельно, а сосредоточенно: отделял и клал жирные ляжки в одну сторону,
груди - в другую, а плечи и пухлые руки - в третью.
Зоя, которая заставляла себя холодно смотреть на все это, не понимала
его профессиональных тайн. К тому же она считала, что ей надо действовать
по принципу наоборот: чтоб не мучили сны, чувства, и воспоминания, надо де
все просмотреть наяву, нудно и спокойно, все приняв, и тогда в уме ничего
не останется. Она курила и смотрела на девчонку, как на гуся.
Володя же тихонько заперся с Софьей Григорьевной в ее комнатушке: ведь
они были полюбовниками... Старушка успела только опять прошамкать, что
надо де сохранить семейный очаг, но тут же сладострастно-старчески
завизжала, входя в за-бытие...
Ее вой не был, однако, слышен из-за стука топора: Эдик как раз
заканчивал труп девочки.
Голова его как будто сузилась, и кепка (он ее не снимал) - от
непонятных телодвижений - словно ползла вверх, к потолку со звездами.
На полу лежала голова Иры.
- Лицо ее не отдам! - вдруг истерически закричала Зоя. Эдик выпрямился
(глаз не было) и указал на Зою окровавленным топором.
- Ты что, чокнулась?
- Я не чокнулась. Я всегда была в уме. Я просто смеюсь!
И Зоя, захохотав, обежала вокруг головы, чтоб посмотреть, где лицо. Вид
лица пронзил ее до какого-то анти-экстаза, и она остановилась, точно
наткнулась на падшего ангела: лицо превратилось в кровавое мясное блюдо, и
только губы посреди этого мертвого месива сохранились почти такими же, как
при жизни: они были раскрыты в сладострастной улыбке. Это была улыбка
самой себе, себе, которая умеет так наслаждаться. Эдик захохотал.
- Сумасшедший клиент пошел, - протрубил он. - Я, правда, по пьянке ее
лицо чуть-чуть изувечил. Ну, ничего, не на бал отправляется. Ты только
деньги выкладывай. Не время для шуток теперь.
В дверь высунулся Володя. Одежда его была в небрежности, и сам он -
хмуро-помятый.
- Закругляйтесь, - пробормотал он.
Зоя пулей вылетела из комнаты.
Скоро все было прибрано, как на лужайке теней. Зоя - для страховки -
подмыла в последний раз пол. Девочка давно уже была уложена...
- Не ласков мир-то был к Ирочке, - вдруг заплакала Зоя.
- Мать съели, сама - удавилась. А хотела-то от мира всего только
сладости...
Дите...
- Не дури, Зойка, - угрюмо поправил Володя. - На том свете
восстановится. Не нашего это ума дело...
- Чудаки вы, - на прощанье сказал Эдик. - Тоже мне клиенты... Больно
много задумываетесь...
Х
Смерть Иры довела Люду до состояния шока. На следующий день она была не в
себе, мучаясь от противоречий внутри. Сразу же она решила - всякие внешние
действия (розыск трупа, милиция, земное возмездие) здесь бесполезны (хотя
она и возненавидела Зою), ибо смерть необратима, а послесмертное возмездие
страшнее земного.
Главное, что ее мучило сначала - это судьба Иры, новая судьба, после
гибели.
"Как она хотела жить, Боже, как она хотела жить, - непрерывно думала
Люда, - я чувствовала это по каждому движению ее плоти, ее нежного,
пухлого живота... И что с ней теперь - в полу-аду, во тьме полу-бреда?!
Чем ей помочь, как спасти?
Молитвой?! Поможет ли ей, такой, молитва?"
Но Люда пыталась молиться, бросалась от медитаций к медитациям... И
потом с ужасом почувствовала, что она так мучается, потому что у нее
возник страх за свое второе темное "я", ибо Ира, может быть, и была для
нее персонификацией такого "второго я".
Но на другой день она почти отбросила эту мысль.
Но тем не менее судьба Иры и страх за нее продолжал болезненно
тревожить Люду.
Родилось упорное, почти неотразимое желание узнать, что реально
произошло с душой Иры, что с ней в действительности теперь. Она продолжала
также молиться за нее и посылать ей потоки искренней любви от себя, чтобы
смягчить ее участь, но она чувствовала: надо точно знать, что с ней, в
какой она ситуации, и тогда только можно помочь... по-настоящему... Ибо,
что бы ни говорили мистики, в реальном состоянии души после смерти есть
что-то не только глубоко-индивидуальное, но и абсолютно непредсказуемое...
И поэтому она хотела реально знать. Но как? Не спиритическими же
забавами. Она знала - тайна состояния души после смерти сокровенна и
охраняется от наглого взора смертных. Она подумала: может быть, можно
как-то косвенно, без вреда для нее узнать.
Но ее поток мета-страсти прервался... явлением Иры. Оно было во сне, на
четвертый день после смерти, и можно было надсмеяться и сказать самой
себе, что это проекция собственных переживаний, но все-таки что-то в этом
"явлении" ее поразило.
Ира "явилась" наглая и развязная. И нисколько не опечаленная своей
смертью.
- Что ты все обо мне молишься, дура, - сказала она Люде. - Лучше
отдайся мне, чем разводить слюни...
Но на следующую ночь было другое: Иры не было, но Люда слышала ее стон,
дикий, далекий и умоляющий...
Больше явления не повторились. Так или иначе, но желание Люды
оставалось неизменным: идти и узнать, болезненно-напряженно узнать и
охватить всю картину в своем сознании.
И она вспомнила о всех странных обитателях и посетителях дома номер
восемь.
Прежде всего о Мефодии и Анастасии Петровне с ее загробным
домохозяйством.
"Шутки шутками, - думала она, - но этот парень и эта девочка - крепкие
практики и в чем-то знатоки..."
Раньше она порой испытывала некоторую метафизическую брезгливость к ним
- мол, позабыли о Духе, об Абсолюте, копаются в могильном дерьме, но
теперь, она почувствовала к ним некое цельное влечение. В конце концов, и
раньше она поражалась им и ласкалась в их метафизической абсурдности и
лихости - Бог, мол, далеко, а они - рядом.
"Наседка она у нас надмогильная, - часто умилялась Люда, глядя на
"Настеньку", прикорнувшую в платочке на вершине могильного холма. - И
сидит она над трупами, голубушка, как кура заботливая над своими яйцами.
Только что из трупиков-то высиживает)?. ...Хлопотунья!!"
Но теперь бешенство искания овладело ею. Да откуда известно, что они об
Абсолюте "забыли". Да и мир, проявление Абсолюта, не менее бездонен и
завлекателен, бормотала она. Знают, знают они, Фодя и Настя, что-то очень
важное, сокровенное, тайное... Пойду за ними, и душу Иры, несчастной,
может быть, найду.
Обнаженно-черный, далекий путь, космос-бездна чудился ей там, куда вели
дороги Мефодия и Настеньки...
Идти, идти и идти - яростно билось в ее уме. Да, она уже многое знает о
себе, да, она теперь стала приоткрывать дверь в великое, вечное
собственное "Я", бессмертное и необъятное, но ведь существует и этот
сюрреальный, бредовый мир, который не уложить ни в какие рамки, ни в какие
теории.
Может быть, Ира, была только предлогом. Словно что-то звало ее, и
вместе с тем было сильное, ясное желание познать судьбу родной и
отвратительной Иры.
После всех этих мыслей, приведя их в некоторый стройный порядок, она
решила, не откладывая ничего в долгий ящик, повидать Фодю. Выбрала момент,
когда тот был во дворе: прыгал головой вниз вокруг пня и шептал.
Приманив Фодю вздохами, она присела с ним на неизменную скамеечку - на
ту, где сидели они в роковую ночь.
- Ох, Федоша, Федоша, - начала Люда, - пивка не хошь? Около меня две
бутылочки в травке лежат.
- Пивко на том свете пить будем, - смиренно ответил Фодя.
- Мучаюсь я Ирой, мучаюсь, вот что. Заела она меня. Будто я со своей
плотью рассталась. А ведь девка была нехорошая, мерзкая.
Мефодий задумчиво пошептал, и вдруг проговорил:
- От избытка бытия погибла девка, от избытка...
Люда даже вздрогнула, услышав от Мефодия такое слово: бытие. Посмотрела
на него.
Тот теневел башкой.
- Кто ты, Фодя? - тихо спросила она. - Сколько в тебе душ?
Мефодий и ушами не пошевелил в ответ, но его слова точно пронзили Люду:
а ведь верно черт старый говорит, - подумала она, - избыток бытия, избыток
низшего блага погубил ее, а не какое-то "зло"... Наслаждалась бы Ирка
жизнью в меру, не погибла бы, а то прямо задохнулась от себя, от плоти
своей, а главного, велико ", бессмертного еще не успела в себе разглядеть,
прозевала, а если б познала и полюбила его так, как плоть свою полюбила -
спаслась бы, и не в аду сейчас бы была, а в духе. Не успела, не смогла за
одним благом увидеть более великое, пропустила его. Бедная, бедная...
Мефодий тем временем закурил: достал самокрутку (он никогда не курил
иное), покашлял и затянулся...
- Непутевая все-таки девка была, - добавил он прохрипев. - А все от
того, что мать свою съела.
- Как съела?! Ты что?!
- Понимаешь, дочка, - тихо сказал Мефодий, - люди эти сварили ее мать,
чтоб съесть, но мало кто знает, что один добрый человек среди них захотел
накормить дите и дал ей материнскую плоть, из миски, как собачке. Она и
полакала: ведь маленькая была, несмышленыш. Непонарошку. А потом добрячок,
накормив дите, вывел ее с завода и кому-то отдал...
Люда остолбенела. Все это показалось ей фантастичным, но каким-то
убедительным.
Однако, она не знала верить ей или нет.
- Такие уж люди то были, - шумно вздохнул Фодя и повел ушами. - Может
быть, племя такое. Их всех на завод и прислали. Хотя говорят, грамотные
уже были... Но дело не в этом, Люда. - Мефодий закашлялся, и голова его
опустилась, точно в пустыне. - Кто мать свою съест, тот, помимо греха, как
бы в оборотную сторону пойдет... Против всего движения.
- Ой, бредишь ты, Фодя, про Ирку, ой, бредишь, - пробормотала Люда. -
Она жить слишком хотела, потому и померла. Сам сказал.
- Да, сказал. И это точно. Етого от ее никто не отымет. Ее натура. Но
может быть, все бы обошлось, если бы она - хоть и не по своей воле - свою
мать не съела. Через это она совсем несчастная и невинная вышла, а
проклятие висит... На безвинной - проклятье. Да, не в проклятьи дело, шут
с ним с проклятьем, а в оборотном повороте.
- Замудрил, дедуся, замудрил, - раздраженно ответила Люда, ужасаясь
Иркиной судьбе. - Многие знают эту историю, и никто про такое не говорил.
Первый раз от тебя такое слышу. Поменьше с тенями якшайся.
Она почувствовала невероятную жалость и обиду за Ирочку: если еще это
на нее навалилось?!?! Трехнуться можно, а она вон какая здоровенькая была.
аппетитная...
- Дедушка, - умоляюще обратилась она к Мефодию. Тот опять прыгал
головой вниз вокруг пня, - да не говори ты такие вещи. Твои тени все
напутали. Не может быть, чтоб на дите столько всего...
- Бог милостив, - пробормотал Фодя, прыгая вокруг. - Еще не такое
бывает, девушка! Мир-то вон как велик! Планета! - уважительно прикрикнул
он. - А дедусей меня не называй!
- Хорошо, хорошо, - почти истерически выкрикнула Люда. - Да присядь,
Фодя...
Неугомонный!
Фодя присел.
Задвигались где-то далеко машины, люди, слышны были крики. За забором
монотонно лаяла собака.
"Первый раз слышу такой лай", - подумала Люда и сказала.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг