напротив Анастасии Петровны, как будто хотел играть с ней в домино...
Галюша присуседилась где-то между Людой и Мефодием, поближе к
последнему.
- Фоде бы надо погадать... - высказалась она. Старушка вдруг
согласилась.
- Фоде можно - приветливо глядя на него, сказала бабка. - А ну-кась
протяни обе руки, по-простому, по-людски.
Признаться никогда еще Люда не видывала такой странной руки, как у
Мефодия. - Кругов-то, кругов, - заохала бабка.
Действительно, все главные линии руки Мефодия, особенно на правой,
закручивались какими-то невразумительными кружочками. Линия Судьбы,
например, вместо того, чтобы подниматься к холму Сатурна вдруг
завертывалась и чуть ли не возвращалась в то место откуда вышла. Особенно
же причудливы были линии, обозначающие счастье, симпатии и любовь: то ли в
них виделась звездность, то ли наоборот, полнейший беспорядок и скачок.
- В полете ты весь, Мефодий, в полете, - пробормотала старушка - то
вверх, то в сторону. Только за кем летаешь то, за кем гоняешься?
- Главное, что жить, кажется, будет долго, - завистливо вставила
Галюша. - Ой, как хорошо! Остановись время - и она подмигнула Люде.
И потом откуда-то вынула заветную наливочку. Глотнула из нее, сладко
так, почти блаженно, и протянула Людмиле:
- Не брезгуешь...
- От тебя-то? От родной...
И Люда взяла бутылочку.
- Жаль землянички кругом нет - умильно вздохнула Галюша. - А вон ведь
есть...
крупные.
И она юрко опустила свою белую ручку под низенький кусточек.
- Лети... лети... Мефодий - словно заговором проговорила старушка. - Не
буду тебе ничего говорить. Только стрясется с тобою, авиатор ты эдакий,
приключение одно... Почти на том свете.
- Никакие "приключения" не страшны, - пробормотала Люда. - Главное,
жить в своем бытии... Где-то там внутри есть и его вечный пласт.
- Ох, Люда, сложно это, - вздохнула Галюша. - Вот ты мне рассказывала,
что брамины учат, есть миры, где существа разумные, как и мы, могут жить
по миллиону лет, и больше, причем это в теле... в теле... хоть и в другом,
чем наше, но не в воздушном каком-нибудь, а в теле... Ох, я бы так пожила,
ей богу бы пожила миллиончиков пять лет... И все равно мало, ой мало...
- Ну, там время по иному ощущается, - вставил Петр. - Не так как у нас.
- Все равно... Лишь бы долго, долго, - ответила Галя. Мефодий между тем
занялся ловлей каких-то насекомых. Старушка, зябко укутавшись в платок,
слушала беседу.
- Да и мои... тоже жить хотят, - то и дело вставляла она, подмигивая.
"Где это Мефодий выкопал такую, - подумал Петр, - а может, точнее: где
она его такого выкопала?
Анастасия Петровна сидела на возвышении, на самом, так сказать, его
пике, и с дурашливой снисходительностью посматривала на своих гостей.
Наливочка была, конечно, предложена и старушке, но Анастасия Петровна с
резвостью вылила почти всю долю в землю, поделясь со своими.
- Им тоже надо... сладенького - шепнула она дереву. - Где же вы живете,
Анастасия Петровна? - поинтересовался Петр.
- В Москве живу. Где же мне еще жить. По Гоголевскому бульвару
прописана...
. Вдруг стало вечереть, хотя кроваво-нежные лучи солнца еще проникали
сквозь деревья. Надо было уходить. Шумел ветер.
- Ну, я вас провожу, - сказала старушка. - А сама пойду пить чай с
ночным сторожем.
Кряхтя, она встала со своего возвышения. "Могилка то девицы, - ласково
добавила она, - в девушках ушла".
Путь нужно было держать нелегкий: томление и блаженство растопило почти
всех.
Один Мефодий был неутомим. А старушка шла почему-то широко расставив
ноги, точно это были у нее ходули. Юбка неопрятным мешком покрывала ее
плоть.
- Видите, Петр, видите, - повторяла Люда. - Вечность - о, если б в нее
войти... А думаю, и теням, наверное, страшно, когда их судьбы
предсказывают...
Еле выбрались из запутанного кладбища: перед тем Анастасия Петровна,
попрощавшись, потрепала Мефодия по плечу и исчезла по кривой дорожке.
Когда подошли к дому © 8, все было уже во мраке, лишь качались деревья от
ветра, точно темные призраки, и горели огни в окнах. Мефодий тут же юркнул
куда-то в сторону.
VII
Галюша решительно предложила зайти всем оставшимся (Люде и Петру), к ней
домой, в ее квартиру из двух уютных комнат, благо мужа с сынишкой десяти
лет она отправила в деревню - отдыхать.
Шли - даже по земле - осторожно. Лестница была скрипучая, деревянная, и
квартирки, как норки, теснились здесь плотно друг к другу. Но у Гали
оказалось очень родимое, вовлекающее гнездо, где можно было быть самим
собой. Дружелюбно расселись за столиком с простой клеенкой, у окна, за
которым трепетал клен.
Галя быстренько собрала - для уюта - маленький ужин под ту же
наливочку, которая у нее была неиссякаемая.
Но внезапно - за стеной, в соседней квартире - раздался резкий
истерический крик, послышалось падение чего-то тяжелого и затем: не то
ворчание, не то сдавленный стон.
- Ох, как раз с этой квартирой беда, - вздохнула Галя, - ведь там живет
Ира.
И она посмотрела на Люду. Петр немного заволновался - по
интеллигентской привычке.
- Ничего, ничего, Петр, - и Галюша сладко опрокинула в себя рюмку с
наливочкой. - Люда знает, у нас в доме жильцы все смирные, бывалые, ну,
конечно, Мефодий со странностями, но только одна эта семья Вольских не
удалась.
И как раз наши соседи.
Крик повторился.
- А что за Ира, что за суровая женщина? - спросил Петр.
- Какое! Девочка 13 лет.
- Ого!
- Она кого хошь на себя наведет, хотя сама в малых летах. Я, Люда,
скажу, что нарочно своего Мишку в деревню сплавила. А то боюсь: Ирка
попортит.
- Хороша! - вставила Люда.
- Да, у нее глаза-то какие, Люд, тяжелые, и опять же безумные, ты сама
мне говорила, - ответила Галюша, взглянув на невидимый во тьме клен. -
Потом, Зойка, ее мачеха, мне рассказывала, что она крест нательный чей-то
украла и оплевала... Ну, зачем это ребенку, она ж не понимает в этом, а
так ненавидит крест изнутри. Тут что-то не то!
- Месть за детские крестовые походы. - Рассмеялся Петр.
- И все-таки ее жалко, Ирку, - поправила Галюша.
Опять раздался истерический крик.
- Я б сынка своего и на лето при себе оставила, да боюсь Иркиного
разврата.
Хоть с квартиры съезжай, - совсем задумалась Галя.
История Иры - по большинству источников - была такова. В тяжелые,
послевоенные годы ее мать-одиночка побиралась вместе с ней, с малолетней
девочкой, по деревням и городам, где-то в запредельной глуши, в Сибири.
Однажды мать забрела на край маленького города, в какое-то общежитие,
на отшибе, где жили рабочие какого-то далекого племени, собранные Бог
весть откуда. Хотела мать чего-нибудь попросить у них и сплясала для
этого, по своему обыкновению. Но вместо отдачи рабочие эти, убив, съели
ее, а про девочку-малютку позабыли. Ели они ее в большой общежитской
столовой, сварив предварительно в котле. А забытая девочка ходила между
ними, сторонилась и молчала, глядя как они ели.
Потом один рабочий, наевшись, пожалел ее, спрятал, и затем вывел в
город.
Говорили потом, что девочка все-таки не осознала в точности, что
случилось с ее матушкой-плясуньей.
В городе ее приютили добрые люди, потом передали другим людям, потом
официально выяснилось, что ее мать съели, и это было записано в закрытой
Ириной характеристике, в детском доме. Прочитала как-то эту характеристику
бездетная тридцатилетняя женщина Зоя Вольская, сама плясунья и шалунья,
застрявшая в сибирском городке проездом из Москвы. И пожалев сиротку,
особенно потому, что с ее матерью так обошлись, взяла девочку к себе, в
Москву, в дом номер восемь.
Жила Зоя там в квартире вместе со своим оголтелым мужем Володей и со
своей матерью Софьей Борисовной, старухой со скрытыми странностями.
И жизнь Иры потекла более или менее нормально, до тех пор пока у нее
самой не обнаружились - уже открытые странности. Но до этого все шло
хорошо. Зоя, правда, все больше и больше спивалась, лихо и неестественно:
красавица она была, хотя и не нашедшая себя. Володя был чуть дурашлив,
хотя в тоже время чересчур строг; тайно сожительствовал он и со своей
тещей, Софьей Борисовной, со старушкой, но это было как-то вне его
сознания и мимоходом. Зато Софья Борисовна заботилась о нем. Зоя же об
этом ничего не знала: ее и саму несло Бог весть куда, и она нередко
пропадала целыми ночами. Ира же росла здоровой девочкой.
Жильцы были кругом тихие, радушные, и проникновенные: Иру никто не
обижал.
Ненормальность у Иры обнаружилась как раз с того времени, когда у нее,
у ребенка, появился почти взрослый ум. И вообще многое у нее было связано
с умом.
Все это достигло кульминации совсем недавно, когда Ира предложила
Володе оставить Зою и сожительствовать с нею одной. Зоя потом, ругаясь,
рассказывала об этой истории Гале. А до этого была дикая, неостановимая
похоть, которая бросала Иру от мужика к мужику, в сад, в канаву, куда
угодно...
Этим она совсем свела с ума своих новых радетелей. Была она девочка
крупная, в теле, с брюшком, несмотря на детство, и с быстро развивающимся,
как змея, острым умом. Уже в одиннадцать лет она страстно мечтала устроить
свою жизнь, поскорее стать взрослой, чтобы пожить по-своему, в сладости и
независимо.
В двенадцать лет она потеряла свое девство в пионерском лагере, с
пионервожатым, которого умудрилась сама же соблазнить. Ее чудовищная
безудержность в этом отношении переполошила весь двор, и все ее стали
сторониться как чумы. Даже в школе недоумевали, и не знали что делать,
стараясь не замечать...
Действительно, ее сладострастие не знало границ: даже во время
приготовления домашних уроков, она звала Володю и терлась около него, пока
он, полупьяный, объяснял задачку.
Простая подушка превращалась для нее в стимул страсти, и пот
наслаждения все время стекал по ее лбу.
Особенно выводило это из себя Зою. "Я когда-нибудь удушу ее", - думала
она в тишине. Особенно бесила ее эта наглость и беспрерывность
сладострастия любым путем, в соединении с детским пухлым личиком и
невинными годами. Было и еще нечто тайное, что, может быть, больше всего
изводило Зою изнутри.
А ум у девочки продолжал развиваться не по дням, а по часам. Она уже
творила невероятные подлости. И во всем этом виделось желание жить, жить,
чтобы расширить поле сладострастия, чтоб стать скорее взрослой, чтоб не
упустить свое...
Детишки пугались Иры и удирали от нее. А ее расчетливость приводила в
ужас жильцов, которые любили другую жизнь.
Люда познакомилась с Ирой почти сразу же, как переехала сюда, в дом
номер восемь по Переходному переулку. Первым делом Ира попыталась и ее
соблазнить: вообще ей было все равно, кого "соблазнять" и чего (хотя бы
угол стола), и она уже имела опыт любви с девочками. Люда, утихомирив ее и
отстранив, стала тем не менее страшно жалеть ее, сама не зная почему. Хотя
жалеть ее было трудно: она непрерывно делала посильные подлости кому
могла. Вот тут ее "расчетливость"
разрушалась силою детской импульсивности и бесконтрольности и она порой
вызывала к себе ненависть и отвращение, хотя жильцы умудрялись ото всего
быть отключенными.
Однако Мефодий пристально раскрывал на нее свой болотный зрак. Выл он
только не раз, глядя на нее, а на других никогда не выл. Было в ней, ко
всему, еще что-то тяжеловатое, страшное, и это "что-то выражалось во
взгляде, который одновременно был каменным и безумным, как определили этот
взгляд Галюша с Чюдой.
- И чего она так мир етот любит, - ворчал пьяный инвалид Терентий. -
Ведь в етом миру, ее мать на ее глазах съели... Что ж у нее за глаза после
этого такие жадные? Другие бы после такого ни на что не глядели, а у ей...
И он махал хмельной рукой.
Да, жадна была Ира до жизни, но любила "етот" мир Ира по-своему.
Такова была эта девочка, чей крик раздавался за непрочной стеной
Галюшиной квартиры.
- Позвать милицию что ли, - не выдержала наконец Люда.
- Ежели будет так дальше, то позовем, - неуверенно пробормотала Галя.
Однако вскоре шум затих, но потом дверь Галиной квартиры распахнулась,
и на пороге появилась сама Зоечка, растерзанная и с папиросой в руке.
Она вся дрожала.
- Не могу я с ней, не могу! - проговорила она. - Дайте водки!
Галя плеснула наливочки.
- Вечная сластена, - недовольно взглянула на нее Зоя, но наливку залпом
выпила. - Ух!
- Ну, что? - спросила Галя.
- Ничего не хочу говорить.
Видно Ира так сексуально набедокурила, что Зоя не находила и слов или
даже стыдилась. Закурив, она присела на стульчик и замолчала.
- Да отдайте вы ее куда-нибудь, хоть в детдом, - взмолилась Люда. -
Добром это все не кончится!
- Не можем. Такое стечение обстоятельств. Долго рассказывать, но по
документам теперь она наша подлинная дочь, и мы ее сдать государству не
можем.
Зоя встала, походила по комнате и начала ругаться, проклиная свою
судьбу, наговорила что-то нехорошее на ангелов и исчезла за дверью,
хлопнув ею как следует, но перед этим выпив еще на прощанье целый стакан
наливки.
- Что ж она такое могла натворить? - вслух рассуждала Галя. - Ума не
приложу.
Кажется, уж чего она только не вытворяла, ко всему привыкать стали.
Только что с собакой не спала, но у Вольских собак нету.
- Такая уж ее звезда, - вздохнула Люда.
- Из того, что ты говорила мне, Люда, думаю, крепкие знания тут нужны,
чтоб помочь Ире. Но это неспроста, - проговорил Петр. - Это необычный
случай. И простая медицина тут не поможет. Как ты считаешь, можно ли
кого-нибудь найти в Москве из знатоков таких ситуаций?
- Надо подумать. Жать девочку. Уж чересчур все это. Но в ней, в ней
ведь все дело. И потому как можно изменить? Чужую звезду ей не принесешь.
Но поискать надо, и ты поспрошай...
Шум за стеной стих, казалось, навсегда. Выпив по последнему глоточку,
все, наконец, разбрелись: Люда спьяну осталась ночевать у Гали, а Петр
уехал на такси домой.
Девочкам среди ночи казалось: что-то бьется и шевелится. Но ни о чем
подумать было нельзя, сковывали сновидения.
Люда не хотела в этом признаваться даже Гале, но с Ирой ее связывал
какой-то внутренний ночной союз, скорее даже не "союз", а, может быть,
бред, точно ее темное я, ее двойник, тянулся к Ире.
Помимо чисто внешних встреч - на улице, во дворе (в конце концов
девочка была ее соседка) - произошло еще что-то, но уже в душе Люды -
только в ее душе.
Никто кроме нее не знал об этом, лишь, может быть, сама Ира отдаленно
чуть-чуть догадывалась, ничего не понимая в целом. История была такова.
Несколько раз Люда, наблюдая за девочкой, поражалась ее внутреннему
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг