свету. В этом случае иногда доходило до мордобития. Даже собаки
недолюбливали Лариона, хотя какое у собак может быть "странное подполье",
уверял себя Ларион.
Но иногда он ограничивался относительно добродушными шутками и шаржами.
Так Виктора Пахомова он называл "дорогая пропажа", намекая на
пахомовскую "потерю" своего высшего "Я" и на любимую Виктором песенку
Вертинского, где были слова "дорогая пропажа". Ларион удивительно метко
имитировал все движения и интонации Виктора, и когда Смолин произносил
нараспев эти слова:
"до-ро-гая про-па-жа", все покатывались со смеху, представляя себе
Виктора и его потерянное "Я", как будто вывалившееся из Пахомова, как из
мешка. И перед всеми тотчас обнажались самые больные места Виктора; его
так и прозвали - "дорогая пропажа".
Где-то это было и неприятно и зло, но удержаться от смеха было трудно.
Однако Ларион хмуро уверял, что это не издевательство, а желание
помочь; помочь избавиться от личного безумия его обнажением, как бы оно ни
было болезненно.
На него часто, конечно, обижались даже за самые "добродушные" его
словечки.
Исключением не был и Олег, но Сабуров все-таки сдерживал свой гнев и
говорил, что это даже полезно увидеть себя со смешной стороны: действует,
как холодный душ. Тем более, от смешного до великого - один шаг, -
добавлял он.
Способность Лариона к имитациям такого рода и перевоплощениям была
безгранична.
И многие любили видеть других в смешном виде, хотя порой приходилось
терпеть, когда речь шла и о них самих. Все это, впрочем, не мешало дружбе,
иногда истерической, а если иной раз вносился в нее зло-остренький
элемент, то это было не так уж и плохо по последнему-то счету.
Валя Муромцев, например, любил не только слушать, что "открывает" в нем
Ларион, он сам порой с наслаждением пересказывал это другим, хотя в "этом"
было много нелестного для него. Он часто умолял Лариона проникнуть в него,
Муромцева, поглубже, и изобразить покошмарнее, и почудовищнее, так, чтобы
он сам себе стал сниться. Это был единственный "пациент" такого рода,
другие не так охотно мазохистировали, особенно на людях, и Валя даже
немного надоедал Лариону своей назойливостью в этом отношении. И если бы
Валя Муромцев не соблазнял Лариона рестораном или бутылкой коньяка, Смолин
не всегда бы так охотно откликался на его зов. За коньяк он шел на это с
удовольствием, и, сидя с Муромцевым в уютном ресторанчике где-нибудь на
окраине города, в тишине у Москвы-реки, раскладывал за шашлыком перед
Валей все язвы его души, все ее бездны и падения, и визги, и кошмары.
- От тебя хоть польза, Валь, - не раз говорил ему Ларион под конец этих
откровений. - А ведь эти, - он махнул рукой, - только бросаются на меня.
Муромцев редко заказывал закуску к алкоголю, не любил (зато водки брал
очень много), но для Лариона - из уважения - делал иногда исключение.
Ларион злился на эти "иногда" и передразнивал порой Валю - другим:
- Заходим мы с Муромцевым в кафушку. Он зовет официантку: Манечка...
Манечка...
Нам: две бутылки водки, бутылку порт-вешка... одну настоечку... мда...
бутылку наливочки... обязательно... шесть пива... мда... и две килечки
с черным хлебом.
Все.
Муромцев, однако, очень любил полеты и "проникновения" Лариона
(особенно серьезные), и теплыми осенними днями, встретившись утром на
бульваре, они проводили целый день вдвоем, в мистическом единстве, в
какой-то тревоге, и в обнаженных глубинах душ - своих, и друзей.
"Мне нужно чудо, - когда уже вечерело сказал один раз Смолин, -
одинокое светлое окно среди ночи... И в нем человек, полный бездн, но не
боящийся своего безумия... Превративший свое безумие во вселенную".
Таков был Ларион Смолин. И еще знаменит был танец Смолина, когда он в
какой-нибудь пьяной компании один танцевал. Так танцевать могла, возможно,
какая-нибудь потусторонняя сущность, а тут было существо с развевающимися
редкими волосами, исходящее в ритмах умирания и тревоги. В эти минуты
Ларион был действительно потусторонен - в том смысле, что был изолирован
от всего, и до странности загадочен - особенно своим холодным взглядом,
когда он танцевал.
Потом он сникал и улыбался, и по-человечески просил водки. Между тем
Олег Сабуров, после вечернего посещения Кати Корниловой и вести о болезни
Максима, пребывал в некоторой грусти. На следующий день он добился
свидания с академическим светилом по поводу Радина, и тот обещал помощь,
но не выздоровление.
Потом Олег сдавал свой перевод в институт, звонил Тоне Ларионовой, с
кем-то встречался и, наконец, в тоске попал к Боре Беркову. Тот жил с
родителями в отдельной, почему-то красивой квартире, где у Бори была своя
довольно большая комната, заставленная шкафами с книгами. Здесь, на
диване, рядом с окном, из которого виднелись небо и белые камни здания,
Олег немного пришел в себя.
Мать Бори, седая, добродушная и по-старомодному интеллигентная старушка
принесла им в комнату поднос с чаем, вареньем и пирожками.
- Так беседы лучше проходят, - улыбнулась она. Боря выложил Олегу
последнюю новость: Закаулов исчез. Это с ним бывало, и друзья не
беспокоились на этот счет.
Но смертельная болезнь Радина на каких-то планах подсознания наложила
свой отпечаток на их разговор, хотя они и не были хорошо знакомы с
Максимом.
Однако, главным все-таки была тень тайного человека.
- Все остатки моего прежнего глупого рационализма почти исчезли, -
проговорил Берков. - Ничего не осталось.
- Ну, что ж мы знаем, от наших друзей, что это не мистификация по
крайней мере.
И что это серьезно. Круг Юры - надежный источник, а ведь оттуда
потянулись нити, - сказал Олег. - Да и Саша, слава Богу, не дилетант, это
сразу чувствуется в человеке... Дело не в этом. Для чего мы Саше, и что за
игра, что за бездна стоит за всем этим - вот в чем вопрос. И увидим ли мы
этого тайного человека. И что это за отбор-испытание людей, которое ведет
сейчас Саша, я ничего не пойму. Каков принцип отбора? И списочек людей,
которых не надо вовлекать, любопытен. Явно, что принцип основан не на
гениальности, - чуть с иронией продолжал Олег, - а на чем-то еще...
Откровенно говоря, я плохо понял, что происходило у Виктора, когда мы
привели Сашу... Ты посек что-нибудь из того, что я тебе рассказал об этом?
- Нет. Но явно отбор основан не на знании, не на знакомстве с
эзотеризмом.
Иначе Саша, сам из этих кругов, искал бы людей где-то у себя. Правда, и
у нас готовы к принятию этого. Как ты считаешь? Ты готов идти?
- Да, - ответил Олег, и помолчал. - Я слышу зов, страшный зов.
- И все-таки ничего не поймешь, - вздохнул Борис. - Вот эта книга о
дзен-буддизме мне понятней, - и он показал на большую книгу на английском
языке. - Кстати, надо предложить Саше как третий вариант Ниночку Сафронову.
- Конечно! Как это мы не догадались сразу. Вот это да!
- Мне почему-то только сейчас пришло в голову. А ведь она и наша, и
связана с эзотерическими кругами. И ее нет в списке. Вот ее бы подключить,
она может кое-что заранее распознать, думаю!
- Где ее телефон?
- Подожди, Олег, не торопись. Сначала надо показать Лариона, мы же
обещали Саше.
- Нечего тянуть. Вечер еще только начинается. Давай-ка спонтанно.
Попробуем сейчас созвониться с Ларионом и Сашей.
Борис позвонил - сначала Лариону, и застал его дома, в его
однокомнатной квартире на Таганке, где он жил один. Ларион тут же
согласился повидать нового "пациента" - каждый человек в его глазах был
полусумасшедшим, нуждающимся в особом лечении. О Саше он раньше ничего не
слышал. Но поставил условие, что если встречаться сегодня вечером, то у
цирка в парке культуры и отдыха им.
Горького.
А потом - в ресторан. Ночью же можно посидеть и в его квартире на
Таганке.
- Вы знаете, Борис, мою любовь к цирку, - говорил Ларион в трубку. -
Обожаю цирк. И у меня много знакомых среди клоунов. Цирком я не могу
пожертвовать даже ради душевнобольных. Билетов вы уже не достанете.
Встретимся у цирка после окончания...
- Я тебе перезвоню, - ответил Боря и тут же набрал номер Трепетова.
К его удивлению Саша тоже был дома, свободен, и с явным удовольствием
одобрил идею цирка. "К тому же я люблю ночные встречи", - добавил он.
В результате поздно вечером Олег и Борис поджидали Сашу у выхода из
летнего цирка. Представление еще не кончилось, и сквозь ненадежные стены
цирка слышался нелепый древний рев тигра, свист бича и аплодисменты.
К полному удивлению Олега и Беркова Саша пришел не один. За ним
ковыляли трое:
один был инвалид, на костылях; второй напоминал карлика, хотя карликом
не был; третий был красив, здоров, кудряв, в тельняшке, и настоящий
богатырь, или во всяком случае гармонист. Все они довольно почтительно шли
за Сашей.
- Кто это? - ужаснулся Олег, не удержавшись.
- Ничего, ничего, господа, - спокойно и весело ответил Саша.
Он был, как всегда, просто одет, словно работяга, в дешевом пиджачке и
в рубашке нараспашку. Не хватало ему только кепочки.
- Это мои друзья далекой юности, со школы. Но они подросли. Нам они не
помешают.
- Ну и ну, - робко ошеломился Берков.
- Ничего. Ребята тоже хотят в ресторан. Я им не могу отказать в
удовольствии.
Представляю: Степан, Юлий и Вадик.
И ребята, нисколько не смутившись, уже пожимали руки нашим
неконформистам.
Вероятно, они где-то тоже были неконформисты. Инвалида звали Степан;
"карлика"
- Вадик; а красавца - Юлий.
Берков и Олег переглянулись. Олегу показалось, что "ребята" чем-то
напоминают каких-то потусторонних чудовищ, разудалых, кудрявых и
выскочивших из тьмы.
Хотя, как будто бы, по крайней мере в отношении внешних форм, все было
в порядке, ну, инвалид, без ноги - что в этом особенного; другой вроде бы
слишком маловат ростом, но толком не разглядишь; это тоже бывает, красавец
же вообще был не в меру розовощек и радостен. Этот, последний, пожалуй,
вызывал самое большое подозрение. В это время раздался свисток, и толпа
повалила из цирка. Тут же мелькнул и Ларион, согнуто-оживленный,
ухмыляющийся, поблескивая своей лысиной.
Но и он немного опешил при виде таких "гостей". Но тут же пришел в
себя, покачнулся и быстро взглянул на луну. Состоялось энергичное
знакомство.
Ларион, вообще говоря, немного сникал после цирка, точно это зрелище
забирало его энергию. Но гости подхлестнули его, хотя в то же время
чуть-чуть обескуражили.
Гурьбой пошли к ресторану.
- Где это вы их выкопали, Саша? - тихо спросил Олег.
- Из ближних к нам регионов, - был ответ.
И после паузы Саша добавил:
- Да, они чудесные ребята. И кстати говоря, по-прежнему очень
интеллигентные.
Ресторанчик оказался уютным, полу-безумным, и весь в зелени. Как ни
странно, народу было в нем не так много. Дородная официантка озаботилась:
- Где же мне это вас обслужить, таких боевых ребят? Вы у меня назавтра
водки не оставите в ресторане, - улыбнулась она.
- Что вы, мы - тихие, - успокоил ее Саша. Расположились за двумя
столиками, соединив их. Заказ получился весьма благостным и чинным: много
закуски и всего по одной бутылке водки-вина на брата, не считая пива.
Первый тост предложил розовощекий Юлий. "За наше братство!" - выпалил
он.
Олег и Берков, не удержавшись, опять переглянулись. Но выпили. Степан,
инвалид без ноги, сразу же предложил второй тост: "За Бодлера!" Это
прозвучало точно короткий удар грома: настолько это противоречило его
физиономии, почти уголовной. Ларион хихикнул, а Олег сказал, что тогда не
чокаться, так как приходится пить за покойника. "Степа и хочет выпить за
него именно как за покойника, а не как за поэта! - заметил Саша. - Как
поэта он его даже не знает".
"Из какого сумасшедшего дома их привезли?" - подумал Ларион,
развеселившись.
Фонтан мрачного юмора так и захлестал из его уст. Досталось и
подпольному писателю Геннадию Семенову, интеллектуалу и эстету, который
предпочитал однако писать рассказы про идиотов. "Это у него от мистицизма,
- усмехнутся Ларион. - Разочарован в уме. Он считает, что в мировом уме, а
на самом деле - в собственном".
Олег заметил, что Саша на сей раз ведет себя совершенно иначе, чем при
встрече с Виктором. Трепетов был тих, далек, не задавал парадоксальных
вопросов и скорее только наблюдал.
Олег сам исподтишка поглядывал на Сашино лицо: оно казалось ему уже не
таким закрытым, как раньше. Черты его были обыкновенны, но глаза - были в
высшей степени необычны. Олег видел: временами в них таился какой-то
бесконечный разум, который потом вдруг исчезал, уступая место, чему? Глаза
тогда, после этого ухода, превращались в бездонный путь, в провал, ведущий
неизвестно куда.
От такого взгляда становилось не по себе - если этот взгляд можно было
распознать.
Олега однако удивляло выражение непроницаемой странной грусти, которое
иногда возникало на Сашином лице. Он знал, что грусть - это не свойство
сейджей2.
Но это была совершенно особая, из ряда вон выходящая грусть, может
быть, даже грусть как некое средство, так, во всяком случае, чувствовал
Олег, целиком отдаваясь своей интуиции, чтобы проникнуть в суть. Но суть
не давалась, и грусть исчезала с лица.
В таких наблюдениях Олег провел вечер, сам погрустнев, но естественно
по-человечески, по-обычному, и почти не трогая вино. Это была весьма
бредовая пирушка.
- Куда все-таки он нас закинет, - раздумывал Олег. - Не сбежать ли
лучше к Лесневу? Там по крайней мере все ясно: Индия, Богореализация,
практика.
Обучает высшей медитации. А здесь что? И хорош же сам этот тайный
человек, если Саша таков. Хоть бы взглянуть на него разок. Интересно,
отдают ли ему честь пьяные, как я слышал в одной легенде о нем. Да, да,
пьяные, если даже лежат в стельку, встают и отдают ему честь как генералу
неведомого мира, в котором может быть сами пребывают, когда у них исчезает
сознание... Такова легенда, со смешком. И еще есть другие, более
истерические легенды... Но я слышу зов: зов и зов среди всего этого
скрежета...
И он очнулся немного из-за неестественного хохота Вадика. Было
почему-то неприятно, что такой маленький человек может так заливаться.
- Вы - интересные люди, - убежденно говорил между тем Ларион "гостям",
не обращая внимания на Сашу. - Степан, правда, чересчур мрачен. Степан, а
Степан, да не пейте вы так водку! Веселитесь!
- А я и веселюсь, - ответил Степан, и похлопал по костылю.
Темнело, и Олега удивило, что так быстро стало лететь время, как будто
они попали в иное измерение, точно сорванное с цепи. Ресторан был
открытый, на воздухе, и ветер рвался в него, покачивая темные верхушки
деревьев.
Посетители исчезали, зал пустел. "Если бы так всегда летело время!..
ого... мы были бы уже на краю", - подумал Олег.
- Спляшем, Юлий, - внезапно заявил Ларион.
И Юлий, словно повинуясь его словам, сплясал, один, и ветер, дующий с
озера, шевелил его кудрявые волосы. Олег заметил, что во время пляски Юлий
почему-то смотрел в одну точку - неподвижно и тяжело. И это очень не
вязалось с его разудалой пляской; такой угрюмый глаз подходил скорее
покойнику или офицеру, ведущему своих подчиненных в ад. Но когда Юлий
кончил танцевать, взгляд его помягчел, и он, подойдя, даже поцеловал
Лариона в широкий лоб, от чего последний по-девичьи зарделся.
Было много анекдотов, шуток и прибауток. Эти трое - Степан, Вадим и
Юлий - все более и более определяли настрой вечера. Степан больше не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг