Должна ведь быть опора, что-то вечное, вне гибели, прежде чем бросаться в
бездну!
- Все это вечное есть, кто спорит, но не в этом дело... совсем
человечно ответил Григорий Дмитриевич.
- Нет, и в этом тоже, - упрямо повторила Марина. - Да, я верна своей
черной точке, своей пропасти за ней... Но одновременно я все больше и
больше склоняюсь к этой опоре, к своему "нежно любимому Атману", к моему
вечному Я, к Абсолюту, к Богу внутри Себя, впрочем, все это уже за
пределами слов...
- Да ради Бога, Мариночка, ради Бога! - замахал огромными руками Орлов,
словно утешая ребенка. Лишь бы не плакал. Марина взглянула на него, и его
образ расплылся, даже непомерные глаза как будто исчезли, канули в бездну,
и в комнате одна Бесконечность.
Но она упорно продолжала, словно возражая непостижимому:
- И я хочу быть и там и там. И в бездне и в своем "я", Григорий
Дмитриевич!..
Григорий Дмитриевич!
Она словно очнулась и увидела: Орлов на месте в обычном виде, и даже
улыбается:
- Так, так... Поменьше слов. Смертным часто мешают слова... Какой
конфуз, например, со словом "Бог"... Люди пытались уловить Абсолютную
Реальность, и что получилось?..
Марина вдруг рассмеялась. Но смех был такой, что перешел в долгое
молчание.
Но затем из другой комнаты, из-за угла, выскочил совсем обезумевший
вдруг Спиридон в одних трусах и майке.
- Григорий Дмитрич! - закричал он посреди комнаты, - но ведь потом,
после падения мира сего, Бог сотрет слезу с глаз человека, не будет горя,
будет рассвет, рай, торжество!!!
Орлов наклонил свою нездешне-бычью голову.
Лицо улыбалось, но глаза были как всегда неподвижно мерцающие и вне
миров.
- Да будет это все, будет! - расхохотался вдруг он, - только таким
людям, как Марина, это все быстро надоест.
И он подмигнул Марине, хотя глаз по-прежнему оставался далеким.
- И успокойтесь, Спиридон, - Григорий Дмитриевич даже привстал, - я
знаю: вы вырветесь из земной тюрьмы...
Спиридон как-то радостно сник, так же быстро, как и взорвался, и со
странным благодушием опять бросился спать.
- У него все в норме, - заметил Орлов, возвращаясь глазами к Марине, -
маленькие ранящие его шажочки... Ему хорошо бы познать, что этот мир -
болезнь...
- А Россия? - вдруг спросила Марина.
- Россия... Как-нибудь поговорим потом, - так же внезапно ответил
Орлов, странно и загадочно улыбнувшись.
Тайная красота хлынула к лицу Марины.
Она встала и вдруг совсем близко подошла к Орлову. Это было почти
немыслимо - так стоять близко от Непостижимого, хотя и в виде человека.
Но она слегка прикоснулась к нему рукой и ушла.
Глава 23
Позже вечером в заброшенный, наполовину покосившийся этот домик
ввалился Черепов, грязный, но трезвый. Первого, кого он увидел, был
Спиридон, который сидел за столом веселый, подтянутый и умный. А недалеко
в кресле - Орлов, согласный принять:
- Проходи, Климушка, проходи! С неба, что ли, упал?! Черепов, конечно,
заранее знал, где находится этот второй дом Орлова, и его тянуло к нему,
недаром для своего лесного запоя он и выбрал ближний к Орлову лес, приехав
сюда от недостаточно прожженных Никитиных. Но Спиридон крайне изумился.
- Он ваш, Григорий Дмитрич?! Ваш?.. Вот это да... Ведь меня вел по
опушке, когда я был в состоянии...
И Спиридон развел руками. Был он сейчас грандиозно нормален.
Черепов пробормотал:
- Ах вот оно что... Ну теперь все понятно, не ваш и не чей, хотя я,
Григорий Дмитриевич, - и Клим бросил мрачный взгляд на Орлова, но не по
отношению к нему, а вообще.
Спиридону стало не по себе.
- Я на скамейку к бабушкам пойду покурить, - сказал он Орлову и тяжело
двинулся к дверям.
Но до его слуха все-таки донесся замирающий голос Черепова:
- Ничего у вас не получится, Григорий Дмитриевич... Все бесполезно...
Любые прорывы - это иллюзии. Мы живем на дне ада, и если у нас есть
надежда, то только не на себя...
"Ишь ты", - подумал Спиридон.
И потом Черепов продолжал, но Спиридон уже не слышал:
- Не выбраться из этой пещеры, из этого мира. Чем ближе, мы думаем, что
приближаемся к выходу, тем глубже мы погружаемся в мерзкую тину мира сего,
и тем дальше отдаляемся от выхода. И весь этот свет в конце тоннеля - он
не наш, это только отблеск, игра или просто ведьмины огоньки... А вы
хотите еще большего, чем света. Я уверен, не будет ничего для
человечества, кроме тотального срама. Мы обречены, и в этом наше
загадочное предназначение... Значит, кому-то свыше нужна наша гибель, и
надо искать Кого-то, кто еще выше, чтобы...
Неожиданно Черепов заметил, что он обращается к пустому креслу, хотя то
не отвечает. Орлова нигде не было, ни в кресле, ни где-то еще.
Клим замер, выругался, пробормотал, что-де все понятно, и с яростью
продолжал говорить туда, в пустое кресло. Вошла какая-то толстая, но
мрачная старуха, и не удивившись такому разговору, поставила на стол
пышный самовар, баранки и другое, прямо перед пустым креслом.
Черепова добило это полное согласие с пустым местом, как будто так и
положено, несмотря на любезное приглашение: мол, проходи, Климушка,
проходи! Махнув рукой, Черепов направился к выходу.
- Да куда же вы убегаете, Климушка, - раздался голос откуда-то сверху,
с потолка, или с полу чердака, что ли. - Присядьте, раз обречены.
Черепов неожиданно для себя действительно сел и удивился этому.
- Хохотун вы все-таки, Орлов, хохотун... Ну хорошо, сдаюсь.
- Как Ульянушка-то, жива-здорова?
Клим ничего не понимал, откуда голос, кресло было пустое, и его
поглотила эта жуткая пустота.
- Да что вы дуетесь, Климушка... Сестрица-то жива? Орлов явно был уже в
комнате, подходил, но Клим ничего не видел, втягиваясь нутром в эту
пустоту и оцепенев. Возникнув, Орлов похлопал Клима по плечу.
- Чаек-то готов, тут и баранки, плюшки, пейте чаек-ти, обреченный...
Черепов как-то сразу пришел в себя, посмотрел на Орлова и усмехнулся:
- Всё уроки смертным даете, Григорий Дмитриевич... Ну-ну... Вот и я,
грешный, влип.
- Ни во что вы не влипли, Черепов, кроме как в самого себя. Пейте. С
похмелья помогает.
- Не в себя я влип, а в мир этот. Не утешайте. Черепов опять взглянул
на Орлова.
Лицо его стало вдруг доброе-предоброе, ну прямо малиновое, но внутри, в
глубине глаз было все то же, неописуемое и далекое: и доброта, и любое
другое человеческое могло в любой момент упасть как шутовской колпак.
Черепов все понял, вздохнул и все-таки сказал:
- Не верю, что не обречены.
Орлов внезапно чуть посерьезнел и ответил:
- Правильно, Клим, правильно. Не верьте. Это вам очень идет. Это
по-вашему. А там посмотрим. Но когда придет то, о чем вы думаете, вам не
будет тяжело, но будете ли вы тогда вообще, это еще вопрос.
Черепову стало жутко: не столько за себя, сколько тотально. - Я,
пожалуй, пойду, с вами худо...
- Так-так!!!
Черепов опять взглянул на Орлова и вдруг молниеносно высказался:
- Зачем вы к людям-то пришли, вы же не человек... А им нужен
богочеловек...
человек... Но вы к людям никакого отношения не имеете... Пришли бы к
богам, к звездам, к самому бытию. Хотя вы, конечно, ответите, что
человек-то не только человек. Видите, я все-таки сдался вам, и я это
чувствовал, когда шел сюда сквозь лесной запой...
- Ну вот вы и прозрели малость.
Черепов встал.
- Я ухожу.
- Что так?
- Ухожу.
Орлов проводил Черепова до выхода. В саду уже была тьма, родная, но
тьма.
Божество приняло форму пространства. На прощанье Черепов обернулся и
резко сказал:
- А все-таки все обречены... по большому счету... Орлов безразлично
кивнул головой, и непонятно было, что это значило, и не обращая внимания,
напутствовал:
- А вот эта история с Павлом Далининым продолжается и продолжается...
Да, плоховато, но, значит, так и надо. Привет ему передайте.
Глава 24
Павла разбудил телефонный звонок. Опять дребезжал в трубке вездесущий
голосок Безлунного:
- Павлуша, ты слышь меня?.. Я тебе вот что скажу, ищи, ищи Никиту, ты
прав в этом, но насчет твоего вечерочка, тридцать с лишним годков назад,
поменьше трепись... Так ты ничего, но когда напьешься, несдержан у меня...
Ты учти, ведь на тебя тогда дело было заведено об изнасиловании... Етой...
которая померла еще, кажись, до твоего рождения... Ты, Павлуша, этим не
шути: дело пока лежит, но оно еще не закрыто... Не шуми, а то вдруг
засудят... Оно, конечно, вроде получается, что ты ее изнасилил, когда тебя
еще не было... Но, знаешь, у нас все бывает, если надо, сведут концы с
концами... Мы, Паша, логикой и всякой ерундой не отличаемся...
Павел со злостью повесил трубку. Как раз сегодня он собрался с Егором к
хохотушкину, смехуну, искать Никиту. И они пошли, несмотря ни на что.
Смехунок оказался не таким насмешливым, как думалось, на первый взгляд,
даже мрачноват, даже как-то доисторически мрачноват. Вначале не хотел даже
пускать, но потом снизошел. Вошли в темную, с низкими потолками квартиру,
кругом была уйма всякого хлама, пыли.
"Что ж тут смешного?" - подумал Егор. И в этот момент хозяин дико
захохотал.
Егор и Павел даже вздрогнули от неожиданности и переглянулись. Павел,
которому все сумасшествие мира сего стало сильно действовать на нервы,
рявкнул на хозяина:
- Что вы так хохочете?? Мы что, для вас нелепы?! Хозяин (его почему-то
все звали по-детски Боренька, хотя ему было уже далеко за тридцать) вдруг
сразу сник, стушевался и проговорил:
- Да что вы, ребята, как я могу... Не обижайтесь... Особенность у меня
такая, привычка, можно сказать, даже вредная... Я ведь не над вами
смеюсь... Проходите вон сюда на диванчик.
"Ребята" с неудовольствием потянулись к пыльному старомодному дивану.
Боренька убрал с него тоже пыльного, но жирного кота, приговаривая при
этом:
- Несчастные они, все эти животные. Совершенно хохотать не могут.
Плакать - плачут, а чтоб хохотать - ни-ни.
Кот мяукнул, но не сопротивлялся. Павел огляделся. Прямо на него с
противоположной стены смотрел непомерно огромный портрет Достоевского с
неподвижными глазами.
- Как-то он не очень сочетается с вашей смешливостью, - заметил Далинин.
- Это почему? - оторопел Борис, - мы с ним очень хорошо живем.
- Ну и на здоровье.
- А над чем вы все-таки так смеетесь, пугаете даже своим хохотом? -
вмешался Егор.
- Как же над чем? - опять совершенно оторопело, удивляясь, точно все
только что родились, спросил Борис. - Да над всем. Мне все смешно.
- Тогда сдерживайтесь, милейший, если вам все смешно. Это опасно -
могут принять на свой счет, а не на счет "всего", - немного нагрубил Павел.
- Да я осторожный, - совсем смиренно отвечал хозяин. - Я по глазам
людей вижу - кто все понимает.
- Что понимает?
- Да то, что мир смешон. Вселенная вся со своими звездами и солнцами -
смешна. А уж о существах, о людях, о чертях или там призраках, покойниках
- я уж и не говорю. Тут уж, извините, ребята, я сдержаться не могу. Иные,
которые не понимают, даже бросались на меня. А я, как взгляну на существо,
сразу вижу его суть - и невмочь. Конечно, не всегда. Если всегда хохотать
- помрешь. И осторожность, это правда, нужна - вот мой кот никогда на меня
не обижается, когда я над ним хохочу. А жена от меня ушла - не выдержала.
Зверела. Криком кричала на всю улицу, что я над ней хохочу. И не могу
остановиться. А я ведь не над ней лично хохотал, а, как бы сказать... над
природой человеческой, что ли...
ну и над природой вообще...
Егор и Павел с удовольствием прослушали эту речь. Все встало на свои
места. Все стало понятно.
- Вы только, дорогой, сейчас не хохочите, - вставил Павел. - У нас к
вам серьезный вопрос. А то вы, говорят, чуть что - подолгу хохочете, а
время идет, сейчас не XIX век, чтоб целыми часами хохотать.
- Да нет, ничего, я устал со вчерашнего. Сердце даже зашло. Говорите, я
слушаю.
- У меня есть дело к Никите. Вы должны знать, о ком я говорю...
Боренька замахал руками:
- Ни-ни! Это ошибка! Давно не был!
- Как не был?! Куда ж он делся в конце концов? Воцарилось молчание.
Молчал кот, молчал портрет Достоевского, молчали и те, кто были во плоти.
- Никита - человек странный, его так, просто, не увидишь, - ответил
наконец Борис. - Это бред говорят, что его во мне, дескать, привлекал мой
хохот. Не думаю. Хотя он не возражал. Сидит, бывало, вот на этом пыльном
диванчике и на меня настороженно так смотрит. Особенно, когда я хохочу. Я
ведь захохотать могу всегда, обычно неожиданно, меня только мои физические
силы и больное сердце ограничивают. А он - ничего, изумленно вперится,
когда я хохочу, а потом вдруг встанет, подойдет и поцелует меня - и всегда
непременно в лоб. Никогда в губы не целовал, или в щечки - а меня ведь
любят целовать знакомые, в щечки, сладко так, это не порнография
какая-нибудь, а от уюта, я уютный очень с виду, как куколка.
Вот людей и тянет.
И Боренька не выдержал: захохотал. Кот спрыгнул со стола. Павел очумел.
- Да прекратите же! - встрепенулся Егор.
В конце концов Павел сам захохотал. Егор вышел в другую комнату. Кот
побежал за ним. Сколько времени это продолжалось - Егору было трудно
вспомнить, он потерял ориентацию во времени. Может быть, всего навсего
полчаса.
Когда припадок хохота прекратился, Егор вошел в комнату. Павел уже
уплетал пирожки и мирно разговаривал с разгоряченным Боренькой.
- И вот странность! - взвизгивал Боренька. - У меня есть еще одна
особенность:
если я долго и громко хохочу, то падаю. Упаду со стула и лежу на полу.
Но хохотать продолжаю. Если над миром - то тогда меня не остановишь! И тут
Никита никогда не пропускал: подбежит, бывало, ко мне, наклонится, весь из
себя солидный такой старикан, хоть и сумасшедший, и знай целует меня в
лоб, словно я покойник.
- Ну вот, а говорили, что редко его видели, - великодушно укорил его
Павел.
Егор, глядя на добродушие Павла, сам раздобрел и сел на диван рядом с
Павлом.
Кот быстро вернулся и прыгнул на портрет Достоевского.
- Так ведь это раньше было! - завизжал Боренька. - А после одного
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг