Вынули лешие тюремные билеты и подают. Поглядело начальство в билеты,
по-куриному заокало:
- Конечно, точно, подписи несомненны, - и к всамделешним: - Где билеты?
Те в карманы, в шапки, - нету билетов. Побелели безбилетные, даже не
арестанты - и затряслись:
- Обронили мы, ваши благородия...
- Обгонили, бгодяги! В катоггу! - затопал генерал.
- Да, ваши благородия, мы, вот истинный господь, мы - это мы, а это...
- Нет, мы - это мы! - затараторили лешие и пальцами на всамделешних
показывают: - Гляньте, нешто похожи они на воамделешних?
Тут судейское начальство вмешалось: надо, мол, вывести одних и
допросить других. Вывели леших. Начало начальство распытывать
всамделешних: кто они, сколько годов им, как отцов, дедов, бабок звать и
прочее. Ничего не вышло: всамделешние сбивались, путали, у леших же все
без запинки выходило. Начальство руками развело, велело запереть леших
особо, всамделешних особо, осмотрело карцер, фортку в коридоре и ну тюрьму
обходить.
Лешие уселись в камере на полу и ждут. Открыл надзиратель дверь к ним,
рявкнул:
- Встать! Смирно! Руки по швам! - а они ни с места.
Генерал по-картавому на них:
- Пгиказываю встать!
А Алешка в ответ:
- Больно отощали мы, барин!
- Ты ггубить! В кандалы! Всех!
Старший метнулся на коридор, привел тюремного кузнеца с тройкой
кандалов, с болванкой, с молотком и заклепками. Положил кузнец болванку,
посадил на пол Мишку-лешего, хомутки на ноги ему надел, заклепку вложил и
давай клепать...
- Ты поладней клепай, - говорит ему Алешка-леший.
- Могчать! - заревел генерал, а Алешка ему:
- Я не с тобой говорю.
Побеленел генерал, ногами затопал, кулаками засучил, а Алешка опять ему:
- Бей, бей, вот он я!
Генерал из себя вышел:
- Гозог!
Заковали леших и повели на двор. Алешку, как самого зубастого,
разложили на переднем дворе, Мишку - на левом, Ваську - на правом.
Приволокли прутьев метел на десять. Охотники - из надзирателей - засучили
рукава и выбрали по пруту.
- Тюрьма-а! На ок-на! - скомандовал старший.
Начальство все обмозговало: троих, мол, будем пороть, а прочие будут
глядеть и вразумляться, - всем занятие.
Только ничего из этого не вышло. Легли лешие, и хоть бы один взвизгнул.
Розги свистят, а они лежат, как чурки, вроде не им, а двору березовой каши
всыпают.
Алешке отсчитали сто ударов с хвостиком. Встал он, а генерал к нему:
- Хогошо?
- Дюже хорошо. Ложись, оближешься...
На окнах:
- Хо-хо-хо, ха-ха-ха!..
Генерал кричит:
- Еще!
Получил Алешка привесок в полсотни розог, встал и кажет генералу язык;
- Видал?
- Убью! - кричит тот. - Гастгеляю!
А из окон смех да приговорки, словечки всякие.
Генерал напустился на начальника:
- Гаспустили тюгму! Под суд отдам!
Начальник на старшего накинулся, тот на своих подначальных, и пошло,
поехало, будто с привязи сорвались все. Весь день порядок наводили,
кричали, наказывали арестантов.
IV
Ночью лешие тараканами пробрались к начальнику на казенную квартиру,
стали у двери и захихикали:
- Ну, что, выслужился?
Закружились, в ладоши захлопали, на кандалах плясовую заиграли:
Три копейки по копейке,
Вец, вец, вец...
Начальник поглядел на них и давай щипать себя, за усы дергать. Они
обступили его, в глаза ему уставились и ну морочить голову:
- Кланяется, - говорят, - тебе тот, что в карцере помер. Помнишь? И
тот, которого ты приказал скрутить рубахой. Помнишь? У него тогда ребра
хрустели. Не забыл?
И чахоточный кланяется. И мужик, что удавился в камере.
Встал начальник и задом, задом от них. Уперся в стену и обалдел.
Пощекотали его лешие, похихикали и пошли по тюрьме куралесить. На чердак
забрались и ну в крышу барабанить да мяукать. Надзиратели звонок к
начальнику дали. Выскочил тот, обалделый, видит-дежурный по двору к
конторе прижался и трясется.
- Что такое?..
- Шалят.
- Кто?..
- Шут его знает. Вот слушайте!
Послушал начальник и забегал по тюрьме. Все на месте, а камера леших
пуста. "Уйдут", - думает он, и приказал стрелять на чердак. Выстрелы
всполошили тюрьму, надзиратели всей оравой на коридорах и во дворе
дежурили, а того, как лешие перемахнули с чердака в камеру, не приметили.
Заглянули к, ним, а они разметались, спят...
С утра опять приехало из города начальство, судило, рядило, еще раз
выпороло леших, и те решили притихнуть: "Помолчим, говорят, поглядим, что
выйдет". Только к начальнику на квартиру раз за разом являлись. Тот по
четвертке в сутки выдымливал табаку, с женой ругался, водку глушил, отощал
от тоски, будто с колокольни крикнул:
- Не желаю больше! - и скрылся.
Начальство обернуло всамделешних Алешку, Мишку и Ваську в бродяг, а
леших убийцами объявило и к родным всамделешних на свиданья выпускало их.
Родные ревут, а лешие ухмыляются и чешут о зубы языки: ничего, мол, с нами
худого не будет.
Обвинительный акт пришел из города скоро - по указу да по приказу и все
такое. На суд лешие пошли с форсом и в дороге песни пели. Конвойные об их
бока на кулаках мозоли набили. Обвинитель называл их душегубами, отрепьем,
зверьем, - всяко и горой ратовал за виселицу им. Уж он честил, честил их,
а они все хи-хи да ха-ха.
Председатель зыкнул, было, на них, но Алешка такую рожу скорчил, что
даже солдаты полны рукава насмеяли.
Судьи сгорбились, и из приговора вышло только бу-бу-бу да конец: всех
повесить.
Алешка выпрямился и начал языком всякие штучки загибать, но судьи и
слушать не стали его: закон в руки, пот в платки - и в заднюю комнату.
Конвойные Алешку за руку - молчи, дескать, а он все орет, Мишка и Васька
подкрикивают. Солдаты разъярились и давай усмирять их.
Били так, били атак и руками развели: чем больше бей их, тем дальше они
от смерти, - только смеются.
- Тьфу, дьяволы, и не убьешь! Аида!..
V
По тюрьме пошел шопоток: кто повесит леших, тому чуть ли не воля будет
и по пятерке за каждого, - пятнадцать, значит, рублей. В контору старший
осужденных на каторгу вызывал, уговаривал, грозил, - никто не брался
вешать. "Дешево", - подумал старший и набавил за голову по рублю, по два,
по три, - до десяти рублей догнал, - нету охотников.
Тут новый начальник приехал. Высокий, лысый, нос картошкой, на лбу
будто плугом исковыряно. Всем вышел, только глаза вроде червей: высунули
головки из глазниц и шарят, шарят кругом.
Принял он дела и пошел с надзирательской сворой по тюрьме. Головки
червей ныр-ныр по арестантам, а голос ласково так разливается: я, говорит,
человек ничего себе, но, конечно, не без слабостей: люблю порядок и
послушание, и шапки чтоб передо мною снимали и это самое, никаких чтоб
этих старост, и в кухонный котел носа не совать, и тишина всегда чтоб,
потому тюрьма есть тюрьма, а не майдан какой, а во всем прочем, ежели что,
я по-человечески делать буду, как бог велит, и все такое.
Заглянули лешие ему в глаза и захолонули. Алешка руками всплеснул:
- Вот так штука!
- Что-о-о?
- Да, говорю, больно ты того...
- Чего-о?
- Да это самое... больно ты, говорю, глаз не жалел.
- Глаз, каких глаз?
- Да своих, вот этих, - указал Алешка.
- Что?! Ты дурака со мной валять!?
- А на что его валять? Он давно вывалян.
Мишка и Васька перемигнулись и ну смеяться.
- В карцер! - взревел начальник.
- Только-то? Гы-гы-гы!..
- Глотки заткнуть!
Заткнули лешим глотки и поволокли в карцер. Взяла их тоска, и стали они
судить да рядить: неужто, мол, для того люди и родятся, чтоб с ними вот
этак-то? Где же эта самая правда, если на людей червяки вместо глаз глядят?
Лешие, а дури было в них хоть отбавляй. Толковали, толковали и
пробрались вечером к новому начальнику: проймем, мол, и его, как прежнего,
а там и третьего проймем, и еще, и еще, а там, гляди, и выйдет что-нибудь:
ведь в палачи вот никто не хочет.
Пришли, в кандалы зазвонили и ну зудить начальника:
- Неужто ты и в самом деле такой? Не прикидываешься? Мать ли тебя
пестовала? Как это угораздило ее родить тебя с такими глазами?
Начальник поводил по ним червяками да ногою-уп! - и ну харкать:
- Пришли? Испугать хотите? Мразь!.. Сам повешу вас!.. Своими руками!
Навоз!..
Позеленел начальник и от злости весь вывернулся.
Глянули лешие на него, на вывернутого, и обомлели: он арестантов и за
людей не считал. Пропала у леших охота нудить его. Пошли они в тюрьму и
вспомнили: ими, лешими, попы пугают мужиков, мужики и бабы пугают детей.
Вот дурачье! Начальником, с червяками вместо глаз, попотчевать бы их!
VI
Вошел начальник утром в тюрьму и давай старшего распекать:
- Ну, нашел вешельника? Выписывать прикажешь?
Самого заставлю! Понял?
- Так точно... только не знаю, кого бы это. Не хотят.
На воле убивают, а тут не хотят. Цугая, может, попробовать? Крышка ему,
а тут такой случай.
- Давай его.
Ввели Цугая в контору.
- Повесишь троих, - сказал ему начальник, - суда над тобой не будет,
деньги получишь, подстаршим сделаю.
- А сидеть в карцере долго еще буду? - спросил Цугай.
- Если согласен, сейчас выпущу.
Вздохнул Цугай, согласился, попросил денег и запылил по дороге в город.
Выпил с девками, заворочал мозгами да по лбу себя хлоп! - что ж это я? -
сорвался и побежал к начальнику тюрьмы:
- А как, ваше благородие, насчет совести и бога?
- Что приказываю, то и делай.
- Я не про ото... бог как и все такое?
- Выкинь из головы!
- Отец приказывал не выкидывать.
- Дурак твой отец: богу молись и делай, что требуется, - вот и все.
Подумал Цугай, догадался:
- Ага! Это вы верно: потом можно замолить. Понимаю, - и пошел
догуливать.
Ночью лешие обступили его, хмельного, зализанного девками, и ну
охаживать.
- Не-э-э, - мычал он, - не это: пострадал раз за вас, гадов, и баста...
Лешие ему о деревне, о лесе, о полях, об отце, о детях, - вдрызг
расцарапали совесть, но не поддался Цугай:
- Это вы к тому, чтоб опять в карцер меня? Под суд за вас? Не-э...
Подстаршим быть хочу. Счастье мне пришло. Денег за вас получу. Ого-го-го-о!
Всю ночь Цугай мычал, кричал, от леших отмахивался, и те с досады
забегали к начальнику, к старшему, к женатым надзирателям, к их бабам, по
камерам и коридорам.
Надзиратели револьверов из рук не выпускали: там беготня, там хрип,
смех, шаги, шопот, песни:
Зец-вец-вец...
И арестантам было не сладко: думки разные одолевали, а
главное-чудилось, будто уже вешают. Арестанты вскакивали, стучали в дверь.
Начальник велел влить в карцеры по ушату воды, насыпать известки, набил их
арестантами и каждый день слал в город по бумаге: скорее, мол, надо решать
да разделываться с осужденными, в тюрьме неспокойно, палач может
опомниться.
И решение вышло.
VII
У тюремной бани надзиратели разобрали камни и вырыли две ямы. Старший и
Цугай на надзирательском дворе приколотили к двум столбам перекладину.
Ночью пришла конвойная команда и приехало начальство с доктором и
попом. Цугай волоком перетащил к бане столбы о перекладиной и вставил их в
ямы.
- Трамбовкой утопчи, дьявол, чего ногами топаешь!
Мыло не забыл? Пожирней веревку мыль, сразу в шею чтоб врезалась. Да не
расплывайся...
Чтоб не было шуму, леших расковали и вывели по одиночке. Начальство у
фонарика прочло им бумагу. Поп с крестом заюлил. Лешие покосились на него
и:
- Брысь!
Первым под перекладину повели Алешку. Обрядил его Цугай в смертную
холщовую рубаху, завязал и толкнул:
- Становись!
Вскочил Алешка на табурет, надел на себя петлю и говорит:
- Ты гляди, Цугай: у меня душа крепко сидит.
- Выдушим! - прохрипел тот и шварк ногою по табуретке.
Повис леший, ногами заболтал, захрипел и не умирает.
Минуту хрипит, другую, третью хрипит и все громче да громче, будто душа
застряла у него в глотке и ни сюда, ни туда. Начальство уши зажало, поп
отвернулся и рукой кресты на себе путляет. Начальник к Цугаю кинулся:
- Веревку, мерзавец, забыл намылить! Дергай его ва ноги!
- Мылил, уж вот как мылил.
Руки у Цугая пьяные. Поймал он ими лешего за ноги и дерг, дерг. А тот
все болтает туловищем и руками и уже не хрипит, а хохочет. Дружки
подхохатывают, а из тюрьмы как грянет:
- Да хоть добейте его, пауки! Не мучайте!
Обернулось начальство, - верх тюрьмы уже облит зарей, в окнах
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг