сервизом и бутылка ликера. Крышка кофейника подпрыгивала, словно сердясь
на убегающее облачко пара.
- Это похоже на то, что проделывают в китайском цирке, - вежливо улыбнулся
Хеджес, отодвигаясь на всякий случай подальше от подноса.
- Могу подтвердить, что один китаец серьезно причастен к тому, что я
демонстрировал вам раньше и что покажу сейчас. - Андрюхин взял кофейник: -
Разрешите?
- Пожалуйста... - нерешительно проговорил Крэгс, пытаясь сообразить, что
же все-таки происходит.
- Анна Михеевна отлично варит кофе! - Голос Андрюхина звучал спокойно, но
глаза не в силах были скрыть волнение. И это волнение все острее
охватывало Крэгса. - Вам с ликером, господа?
- Прошу извинить мое безусловно неуместное вмешательство, - пролепетал
сверхвежливый Хеджес, - но не соблаговолит ли мистер Эндрюхи все-таки
объяснить, что здесь произошло?
- Что ж, быть может, мистер Крэгс простит мне невинную шутку, если узнает,
- голос Андрюхина невольно зазвенел едва сдерживаемым торжеством, - что он
присутствовал при работе нашей первой, теперь уже музейной, установки по
взаимопревращению энергии и материи в строго определенных формах!
Шевеля губами и ошалело выпучив глаза, Хеджес повернулся к Крэгсу. Но, не
обращая ни малейшего внимания на своего банкира, Крэгс с остановившимся
взглядом медленно приподнимался со скамьи.
- Вы сказали... - едва выговорил он. - Вы, кажется, что-то сказали...
- Я сказал, - голос Андрюхина загремел во всю мощь, - что вы видели, как
поднос, кофейник и все прочее по данному мною звонка было мгновенно
превращено в луч, переброшено сюда, то есть примерно за сто метров, причем
лучистая энергия вновь воплотилась в свою материальную форму... Ведь вы
пьете кофе, господа, не так ли? Обыкновенный кофе... А несколько раньше вы
видели кусочек России на своих банановых островах. Березки, грибы... Мы
отправили их с изрядным пластом земли прямо отсюда, с берегов Ирги! К
этому следует добавить - запомните хорошенько, господин Хеджес! - что
виденное вами - для нас история, давно пройденный этап. Мы овладели
сложнейшей методикой, позволяющей производить с живой материей, даже с
высокоорганизованной живой материей, то же, что вы только что видели с
материей мертвой... Мы научились бросать такой луч за десятки тысяч
километров... Мне кажется, даже вы, Крэгс, не станете утверждать, что все
это бесполезно...
- Простите, очень прошу извинить... - Хеджес помотал головой, чтобы
убедиться, что он не спит. - Значит, что угодно, даже вот мистера Крэгса,
скажем, или... меня, вы можете превратить просто в луч света?
- Да, - отрубил Андрюхин.
- А обратно, возврат, так сказать, в первоначальное, извините, состояние?
Он наступает обязательно?
- Конечно, нет, - отмахнулся от него Андрюхин. - Но он возможен.
Хеджес незаметно вытер с лица обильный пот.
- Но, владея этим оружием, - выдавил он, - вы можете покорить весь мир...
- "Покорение мира"! - возмутился Андрюхин. - Нет ничего бессмысленнее, чем
"покорять мир". История с удивительным постоянством доказывает это. Вы
напрасно назвали нашу установку оружием, мистер Хеджес. Только самоубийцы
могут сейчас желать войны. Нет идеи преступнее и глупее, мистер Хеджес...
- Простите, сэр, - сбивчиво заговорил упорно молчавший Крэгс, - я не могу
прийти в себя. То, что вы показали, ученые всего мира относили к области
чистой фантастики, причем такой, которая вряд ли будет осуществлена
когда-либо. Льщу себя надеждой, что вы найдете возможным поделиться хотя
бы принципиальной схемой.
- Ньютон говорил, - весело процитировал Андрюхин: - "Причину свойств
тяготения я не мог вывести из явлений, гипотез же не измышляю..." Нам
удалось продвинуться несколько дальше Ньютона, но не принуждайте меня
измышлять гипотезы! А ничего более я пока предложить не могу.
Крэгс почтительно наклонил голову. Андрюхин озабоченно заглянул в его лицо:
- А вы когда-нибудь смеетесь, Крэгс? Не могу же я снова угощать вас
бодрином, на это не хватит моего заработка! Ведь то, что мы с вами
посмотрели, дает, черт возьми, право утверждать, что война не так уж
страшна! Вот что такое новая наука - наука в руках нового общества.
Недалек тот миг, когда война не будет грозить человечеству! Неужели вы не
порадуетесь вместе с нами?
- Дорогой учитель, - голос Крэгса звучал несколько хрипло, - я совершил
непростительную бестактность, когда при нашей встрече пытался зачеркнуть
ценнейшее, что во мне есть, - то, что я ваш ученик. Вы учили меня уважать
науку! Там, у себя, я потерял к ней уважение... Трагедия Эйнштейна,
Ферми... Даже лучшие умы, даже величайшие открытия питали прожорливое
брюхо войны. И, знаете, не хотелось работать.
Было страшно думать. Но сегодня я снова увидел науку, большую науку. Мне
стыдно, учитель, за мою измену. Сегодня вы вернули мне веру. Я не хочу
заниматься с вами социологией, это не мое дело, но я хочу быть ученым.
Хорошо быть ученым, когда на свете существуют такие, как вы, как ваши
ученики... Сейчас я не смею называть себя даже вашим учеником. Я
консервировал науку, вы двигали ее вперед... Но я хочу вернуться в строй!
- И вы поможете мне! - подхватил Андрюхин, стараясь облегчить положение
Крэгса. - Завтра я выезжаю в Москву со специальным докладом. Через сутки я
надеюсь вернуться, и мы с вами развернем подготовку к такому опыту, перед
которым побледнеет все, что было когда-нибудь в науке...
Глубокой ночью, когда Крэгс, все еще не в силах заснуть, перебирал в
памяти мгновение за мгновением события этого вечера, над ним наклонилась
вдруг тощая рожа Хеджеса.
- Держитесь этого Эндрюхи, я вам говорю! - с жаром, от всей души
посоветовал он. - С ним не пропадешь, даже если мир пойдет прахом!
Крэгс промолчал.
- Я хотел вас кое о чем попросить, - продолжал Хеджес. - Здесь есть
Институт долголетия и в нем люди, дожившие почти до двухсот лет. А на вид
им не дашь и пятидесяти! Знаете, я бы не возражал пожить в этом институте
при условии, что это добавит лет сто к отпущенной мне норме. Подбросьте-ка
эту идею господину Эндрюхи, а?
- Спите, Хеджес. - Крэгс отвернулся к стене. - Никому не нужно ваше
долголетие...
Хеджес обиделся и ушел, но еще долго ворочался в кровати, чувствуя себя
непривычно одиноким и заброшенным.
В эту ночь, пожалуй, впервые за всю жизнь не спал и Юра. Он знал, с каким
проектом вылетает на рассвете Андрюхин в Москву, и знал, насколько этот
проект касается лично его, Юры Сергеева. У него было странное ощущение
неправдоподобия, недостоверности всего, что должно было произойти. Даже
когда он пытался представить, как будет себя вести в случае, если поездка
Ивана Дмитриевича увенчается успехом, то ему казалось, что он думает не о
себе, а о ком-то другом.
Накануне они долго сидели с Иваном Дмитриевичем вдвоем в его служебном
кабинете. Никогда еще Андрюхин не разговаривал с Юрой так открыто, так
душевно-распахнуто, и постепенно восхищение большим ученым, его научными
подвигами, восторг перед тем огромным, что создавалось коллективом
Академического городка, начисто смыли волнение и тревоги Юры.
Нет, он вовсе не чувствовал себя спокойно. Недавно он прочел воспоминания
Константина Потехина, первого человека, побывавшего на Луне. Потехин
описывал свои ощущения в последние дни перед стартом ракеты, и Юра
находил, что это очень напоминает его собственное состояние. Были и страх,
и гордость за свою судьбу, и мучительное ожидание, и нетерпение, но над
всем этим жило сознание, что все решено и так надо. Пожалуй, неприятнее
всего была необходимость молчать. Он привык обо всем советоваться с
ребятами, а здесь нельзя было даже заикнуться. Он и с Женей пока не ног
обмолвиться ни словом...
Весь день Андрюхин был в Москве. Юра поплутал по лесу, исходив на лыжах
несколько десятков километров и стараюсь никого не встречать.
Он вернулся, когда уже начало темнеть, лыжи скользили по синему снегу. Ему
очень хотелось кинуться к Андрюхину, который уже, наверное, вернулся, но
он не мог себя заставить идти туда. Юре казалось это навязчивым,
недостойным.
Он медленно шел к корпусу долголетних, когда из-за разукрашенного снегом
куста выскочила Женя.
- Ох, Юрка! - Она едва не свалилась ему на руки. - Андрюхин прилетел,
всюду тебя ищет... Где ты пропадал?
Не отвечая, он осторожно взял ее лицо в руки и медленно приблизил губы к
ее губам. Конечно, он хотел ее поцеловать. Но не поцеловал. Он отстранил
Женю и, подобрав свалившиеся палки, пошел к Андрюхину.
Она растерянно глядела ему вслед.
Глава пятнадцатая
ОПЫТ
Когда еще с неделю назад академик Андрюхин издалека, осторожно коснулся
того, как Женя относится к Юре, она подняла огромные угольные, суровые
глаза и сказала напрямик:
- Хотите сказать, что я его люблю? Ну и что? Люблю.
И, отвернувшись, ушла... Академик был, собственно даже рад ее уходу, не
зная, как вести себя дальше. Он бы еще больше растерялся, если бы знал,
что про себя Женя продолжила фразу: "Люблю... А он - нет. Старая, всем
надоевшая история... Мне-то от этого не легче".
Но, когда Юра взял в горячие, пахнущие снегом и хвоей ладони ее лицо и она
увидела на расстоянии сантиметра его серьезные, молящие и торжествующие
глаза и почувствовала себя очень взрослой, большой, а его необычно добрым,
нежным, готовым сейчас же рухнуть в снег, к ее коленям, Жене показалось,
что пламя счастья подняло ее над землей без всяких антигравитационных
приспособлений... Но тут же Юра выпустил ее... Она еще улыбалась ему
вслед, а сердце у нее заныло... Почему он не поцеловал ее?
Но боль мгновенно прошла, а счастье осталось с ней. Юрка любит ее, любит!
И в этот день, и в следующие все пело в ней и вокруг; отовсюду звучали
мелодии невидимых оркестров; все встречные смеялись и сердцем тянулись к
ней; необычайно сияло солнце, горьковато и празднично пахло хвоей... Женя
удивлялась, что люди просто ходят, а не танцуют, что они говорят, а не
поют и что она ведет себя так же, правда с трудом, потому что в ней
танцевала и пела каждая жилка.
Видимо, не разглядев, что с Женей происходит, Анна Михеевна отправила ее в
Майск. Женя не придала никакого значения словам Анны Михеевны, что ей
разрешается задержаться в Майске на два-три дня. Не могло быть и речи о
том, чтобы потратить в Майске хотя бы лишнюю секунду. Центром Вселенной
был сейчас для Жени Академический городок.
Автобус отошел рано утром. Юры нигде не было видно. "Вот соня!" - весело
подумала Женя, но все вокруг рассказывало о нем, о его больших, добрых
руках, таких вот, как эти лапы елей, вышедших к дороге поглазеть на
автобус, о его лобастой голове с широко расставленными внимательными,
твердыми глазами, о его улыбке.
Автобус очень быстро пробежал тридцать километров до центра Майска, и Женя
вышла на площадь, где все ей улыбалось, каждый дом приглашал зайти, а иней
на деревьях сверкал, как разноцветные праздничные гирлянды.
Анна Михеевна поручила ей выяснить ряд вопросов у молодого врача, который
недавно в заводской поликлинике стал применять атмовитамины в лечебных
целях. Это связано было с новыми рационами питания для Юры, и Жене очень
хотелось поскорее переговорить с этим врачом. В поликлинике врача не
оказалось. Женя, улыбаясь всем встречным, побежала к нему домой.
Вход был со двора. У одного из многочисленных парадных возились,
разравнивая площадку, ребята. Больше всех суетилась, командовала, дергала
всех и кричала тощенькая девчонка в валенках, из которых чуть не
выпрыгивали наружу ее тонкие, пружинистые ноги. Едва Женя подошла, как из
ближайшего парадного выкатились двое мальчишек. У одного из них, толстого
и румяного, в руках был тяжелый лом.
- Тю! Ты чего без инструмента вышел? - воинственно спросил обладатель лома.
- А что?
- Ты ничего не знаешь?
Мальчик без лома растерянно пожал плечами.
- Ну, брат, темный ты человек! Антрацит! - издевался тот, что с ломом. -
Все ребята расчищают площадку. Сейчас будет открытие памятника моей Мухе!
Пашка сделал такой, что не отличишь от настоящего!
- А ты не задавайся со своей Мухой! Пузо отрастил и задается! И куда ты
его готовишь, на сельхоз-выставку, что ли?
- Это ты мне? - угрожающе спросил толстяк.
- Тебе! А что? Подумаешь, выискался! - ответил второй.
Кажется, должны были начаться военные действия, но тощенькая девчонка
пронзительно завизжала:
- Бубырь!
Паренек с ломом пренебрежительно покосился на собеседника:
- Видишь, зовут! А то бы я...
- Что бы ты?..
Не удостаивая собеседника ответом, наш старый знакомый Бубырь побежал было
дальше, как человек, которому некогда заниматься чепухой. Но его
собеседник не считал разговор законченным. Он удачно подставил ногу, и
Бубырь с размаху шлепнулся на дорожку; Женя едва успела подхватить лом.
Когда она оглянулась, мальчишки катались по грязному снегу, а через двор к
ним, всплескивая руками, бежала какая-то женщина. Женя ухмыльнулась,
чувствуя, как хорошо она бы поладила с этими мальчишками, и, прицелившись,
точным движением вырвала из схватки того, которого звали Бубырем...
- Хочешь, удушу? - спросила Женя, слегка приподнимая его в воздух и
свирепо выкатывая свои огромные угольные глаза.
- Нет! - пискнул Бубырь, дрыгая ногами. - Смотри, какая здоровая...
- Дальше что? - спросила Женя подбежавшую женщину, продолжая держать
Бубыря на весу и словно действительно готовясь удавить его, если последует
команда.
- Да пустите же наконец! - взвизгнула женщина, хватая Женю за рукав. -
Мальчик даже посинел!
Мальчик и не думал синеть, напротив, он готов был снова ринуться в драку,
но это была его мама...
- Что же с ними делать? - удивилась Женя. - Носы вытирать?
- Если бы это! - Мама всплеснула руками с таким видом, как будто
истосковалась по подобному занятию. - Тут не до носов, знаете! Была бы
голова цела...
Внимание Жени было отвлечено тем, что творилось у соседнего подъезда. Туда
же, волоча лом, убежал, вырвавшись из материнских рук, Бубырь, а за ним -
его недавний противник. Честное слово, Муха, вылепленная из чего-то вроде
торфа, была очень похожа на настоящую! Ее поставили на добытую где-то
глыбу бетона, установленную на еще не расчищенной площадке. Монумент!
Кто-то торжествующе затрубил в звонкую трубу, но вездесущая Нинка, хватая
ребят за рукава, расставила всех у изображения Мухи и велела Бубырю
говорить речь. Бубырь отрывал от себя то одну руку Нинки, то другую, но
она вцепилась в него, как клещ. Было ясно, что речь придется произнести...
- Товарищи! - провозгласил он слишком громко. - Товарищи! - повторил он
почти шепотом. - Научные собаки... Великие научные собаки Лайка, Белка,
Стрелка, Муха и другие...
Смеясь, Женя взбежала на третий этаж и позвонила врачу. Она увезла его в
заводскую поликлинику, пробыла там весь день и к ночи вернулась в
Академический городок.
В дороге она все время смотрела в окно. За окном стояла густая неподвижная
тьма, и казалось, что автобус тоже не движется. Женя, сердито сжав зубы,
то и дело напряженно наклонялась вперед, словно подталкивая автобус.
Иногда за стеклом у самого Жениного носа коротко взмахивала лапа ели, и
Женя радостно улыбалась: значит, автобус все-таки движется!
Наверное, Юра не дождется ее. Женя чувствовала, что именно в этот вечер
должно было решиться что-то очень важное.
Было уже поздно, когда она около дома долголетних вышла из автобуса.
Морозная пыль клубилась около фонарей, желтых, как наливные яблоки... Она
потянулась всем телом так, что вкусно хрустнули косточки, и, засмеявшись,
побежала к себе. Везде было темно: академик Андрюхин не разрешал работать
по ночам, и даже профессор Паверман, долго кричавший, что такой запрет
является чистейшим произволом, террором и насилием над личностью, давно
смирился и привык по ночам спать.
Спал, конечно, и Юра Сергеев, знаменитый испытатель... Жене стало досадно.
Юра знал, что она будет торопиться домой, и все-таки завалился спать.
Бережет свое здоровье. Что-то он слишком его бережет. Когда любят, думают
не о себе. Собственно, почему она решила, что он ее любит? Да и разве
может вообще любить такой аккуратный, выверенный, как хронометр, такой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг