Узкий и длинный так называемый Нижний зал, в котором Инга ждала Эрликона,
располагался над таким же длинным вестибюлем и упирался как раз в
трехсторонний стеклянный колпак, выходящий на овеянную преданиями
набережную. День клонился к закату, на столиках зажглись низкие зеленые
лампы, было пока немноголюдно, и Эрлен, сначала поднявшись, а затем
спустившись в чрево заведения, сразу же увидел Ингу в глубине зеленоватого
сумрака. Внутри его прокатился привычный громовой удар, и в то же время
мелькнула необычная мысль - сходство. Сходство с ним самим, с его лицом -
ах, нет, с половиной его изломанного природой лица - удлиненный
сфорцевский треугольник в массивной раме волос, такие же, кажущиеся отсюда
непомерно огромными, темные очи на бледном лице, но, едва он подошел и
сел, наваждение рассеялось. Проявились грани бровей, проступила белизна
век, серебряный блеск серег, блики света в зрачках.
Что касается серебра, то сегодня Инга была в полном боевом убранстве -
многоступенчатые серьги, кольца-браслеты с цепочками, кольца простые,
какой-то резной цилиндр вокруг шеи и вообще все, что можно придумать, не
переходя рубежа лошадиной сбруи.
- Ну вот и я наконец. - Речь Эрлена, как всегда в таких случаях, потекла
легко, но одновременно и болезненно, словно обтекая по некоему ложно
образованному руслу судорогу волнения, сдавившую естество: - Пришлось
убежать с приема - знаешь, железная хватка официоза.
Ему очень хотелось говорить о своей любви и еще - как-то для начала
извиниться за нелепости той ночи в Альмадене: "Ты уж извини, что в тот раз
так все вышло..." Нет, это пошло звучит. "Ты уж извини, в тот раз вышла
такая неувязка..." Черт, еще хуже. Он никак не мог решиться ни на один из
вариантов, пока не выяснилось, что ни извиняться, ни даже вспоминать ни о
чем не требуется. Инга с охотой признавала за ним право на любые
чудачества, да и вообще не терпела счетов между друзьями, ее внимание
окутало пилота подобно облаку наркотического дыма, и скоро он почувствовал
себя пускай и не на очень высоком, но своем месте в этом, как он считал,
мире если и не небожителей, то уж точно людей других категорий и законов.
Почему, ну почему первую в жизни элементарную теплоту и внимание он
встретил у женщины, для которой значил столько же, сколько любимый
плюшевый медвежонок?
Заказанные холодные и горячие закуски, как и всегда, проскользнули мимо
его внимания; он снова только слушал, как Инга рассказывала о предстоящих
гастролях, о неурядицах в компании "Козерогов", о салоне какого-то
Макинтайра с его занудством, о возвращении рок-н-ролла, о том, что нужно
взять себя в руки, и прочее, и прочее в этом роде - музыкальный мир
оставался для Эрликона терра инкогнита, но он ясно ощутил, что его милую
что-то гнетет и что, пожалуй, до любви сегодня разговор не дойдет.
- Ну хорошо, хватит обо мне, - сказала Инга, тоже, видимо, что-то
почувствовав. - Я хочу, чтобы ты рассказал о себе. Все-все о твоих делах.
Ты еще выступал? И что это был за прием?
И Эрлен принялся рассказывать все подряд, а Инга слушала действительно с
интересом. Поначалу он посчитал неудобным говорить о "Стоунхендже", но
потом, заметив, что течение беседы, несмотря на гладкость, что-то
подозрительно мелеет, все же поведал и об этом, в юмористических,
разумеется, тонах, и Инга смеялась вместе с ним. Потом речь зашла о
судействе, о соперниках, и тема вновь начала иссякать - такое
непринужденное в первый момент общение приобретало некоторую напряженность.
Но тут Инга, слава богу, перехватила инициативу - правда, не успел Эрликон
обрадоваться, как оказался в еще более затруднительном положении.
- Послушай, - Инга отпивала какие-то незримые доли из пузатого
кубического бокала. - Тебе обязательно так срочно уезжать? Задержись на
два дня. Я покажу тебе город. У меня как раз осталось время.
У Эрлена земля поплыла под ногами. Сказочный сон, но ведь этап, но
Кромвель... Нет, невозможно. И тут же внутренний голос подсказал ему, что
все возможно и тот же Кромвель говорил, что Бэклерхорст тоже человек и все
поймет... А пережить в Париже вторую Альмадену? Или все это игра, обман,
дьявольский соблазн - а хотя бы и так... Но как объяснить это маршалу?
И в эту же минуту Эрликон увидел его. Дж. Дж. сидел в полутора шагах, в
соседнем кресле, упершись вытянутыми руками в край стола и скептически
осматривая внутреннее устройство ресторана. Убедившись, что его
присутствие обнаружено, маршал тотчас оказался рядом.
Да, если чем и овладел в совершенстве Эрлен за это время, так это
искусством молниеносных беззвучных бесед с бывшим командующим. Черт знает,
как им это удавалось, но вполне литературные диалоги они все свободнее и
свободнее ухитрялись вмещать в совершенно неприметные для окружающих
секунды.
- Отвлекись от ведьмы и послушай меня, - предложил Дж. Дж. - У нас
проблема. Чемпион наклюкался, уже приставал к Вертипороху, а сейчас везде
ищет тебя. Предлагаю завершать вечер и без шумихи отбывать.
Да, надо сказать, что Кромвель для своих распоряжений минуту выбрал крайне
неподходящую. Меньше всего Эрликон сейчас собирался следовать маршальским
указаниям. Затаившееся истерическое бешенство глубин его натуры
пробудилось вновь.
- Я никуда не пойду.
- Этот длинный черт что-то учуял. Будет скандал перед самым этапом.
- Я не боюсь скандала. Я устал прятаться.
- Вот дотянешь до того, что придется парня вырубить. Ты этого хочешь?
- Я сам с ним разберусь, оставь меня в покое.
Кромвель призадумался на мгновение, а потом без всякого перехода сменил
тему:
- Эрли, мне же обидно за тебя, это издевательство, она тебя в грош не
ставит.
На это Эрлен ничего не успел ответить, поскольку Дж. Дж. сделал шаг
вперед, наполовину проступил сквозь своего подопечного и заговорил мерзким
елейным голосом:
- Ну что это мы все обо мне да обо мне. Давайте хоть немного о музыке, о
классике, которая не стареет.
Эрликон онемел от страха, подумав, что сейчас все, конец, они раскрыты, но
вот ведь чудо - Инга не увидела Кромвеля! По каким-то причинам ее
колдовской дар не сработал, и она серьезно ответила:
- Я очень ценю твои усилия, но, честное слово, не стоит затрачивать
столько мужества на борьбу с классикой. Если есть желание, то со временем
все придет-само собой.
- Это значит, мы такое дерьмо, что и классики не понимаем, -
прокомментировал Дж. Дж. для Эрлена и тут же продолжил вслух: - Нет, я и
вправду горячий поклонник Мэрчисона!
- Горячий оттого, что слушаешь его, сидя на лампе, - засмеялась Инга.
- Вот с чем нас смешали, - заявил Кромвель едва ли не во весь голос. -
Эрли, и тебе мало? Ладно, гармонь бандитская, мы тебе утрем нос.
Маршал поднялся вместе с Эрликоном и быстрыми шагами направился к сцене,
слева от входа, где четверо музыкантов лениво перебирали невнятный блюз.
Весь Эрленов накал как ветром сдуло.
- Джон, да я не умею!
- Сумеешь. Эта выставка художественного литья нам чуть в рожу не плюет:
да кроме нее Мэрчисона никто не знает. А тебе не стыдно. Дождешься, она
тебе еще про всех своих любовников расскажет!
Поднявшись на сцену, Кромвель немедленно раздал всем по стодолларовой
бумажке, после чего начался переговорный процесс. Плохой французский снова
помешал Эрлену, но суть дела была ясна вполне. Дж. Дж. назвал какую-то
вещь, двое оркестрантов знали, двое нет, басисту было ведено где-то ждать
два такта, в конце что-то вроде стаккато, маршал приказал следить за его
командой, финал четыре раза, не сбиваться; клавишнику вручили сигарету и
отправили в зал, сам же Кромвель усадил Эрликона за синтезатор, на секунду
хищно растопырил пальцы, радостно оскалился заинтересовавшейся публике, и
понеслись.
Это были знаменитые вариации на тему "Тангейзера", опус второй - вещь,
весьма и весьма характерная для Мэрчисона. Создав сначала очень серьезную
и изящную композицию для оперно-симфонического цикла, композицию, которую
Кромвелю вовек не осилить даже при поддержке самого именитого оркестра,
мэтр, по обыкновению, впал в сарказм и депрессию и написал на ту же тему
джаз-роковую пародию, где, кажется, поставил задачей максимально
поизгаляться над своим же детищем, причем в наиболее вульгарной форме.
Именно этот второй вариант и наяривал сейчас маршал, корча невидимые рожи
изумленной Инге, а Эрлен чувствовал, как молочная кислота сжигает ему
предплечья, и сухожилия в кистях вот-вот откажут. Нелегок музыкальный хлеб!
Наконец последний аккорд - и кончено. Немногочисленная аудитория, в том
числе и Инга, разразилась аплодисментами. Кромвель лихо поклонился, уронив
на лицо свою белую и Эрлена черную гривы, пожал руку вбежавшему на сцену
пианисту - "молодой человек, что-то там такое, три раза в неделю, что-то
такое четыре тысячи франков", - и Эрликон отправился на свое место.
- Джон, у кого это ты так выучился?
- У самого Мэрчисона.
- Ты что, был с ним знаком?
- Естественно. Он был моим придворным музыкантом.
- Вот это да. Как это ты сумел?
- А я держал его на голодном пайке, пока он меня не научил.
- Каком таком пайке?
- Героиновом.
- Ничего не понимаю. А еще что-нибудь знаешь?
- Нет, это все. Но это зато знаю хорошо. Я всегда ее играл на вечерах.
Тут они вернулись за столик, и Инга еще раз похлопала Эрлену. Восторг ее
был самый искренний.
- Да, это нечто. Ты умеешь удивлять. Послушай, как тебе это удалось?
- Сюрприз...
Фокус, проделанный Кромвелем, рожденное им восхищение и удивление в глазах
Инги произвели эффект, на который, возможно, и рассчитывал хитромудрый
маршал. Эрликон почувствовал себя некой самостоятельной величиной не
только оттого, что любимая женщина задержала на нем свое внимание.
Теперь-то у него сразу нашлись слова, и слова эти показались ему самому
очень достойными и мужественными.
- Инга, - сказал он, - я больше всего на свете хотел бы остаться тут с
тобой, и не на два дня, а на всю жизнь, и ты это знаешь. Но сейчас я не
могу. Сорвать этап... сколько народу мне потом даже руки не подаст. Через
неделю все кончится, и я приеду к тебе на гастроли куда угодно и когда
угодно.
Сказав, он невольно оглянулся: пусть-ка послушает старый крокодил, но
Кромвель, как ни странно, куда-то исчез. Инга кивнула, похоже вовсе не
обидевшись, и некоторое время они молчали, потом она легонько постучала
пальцем по его ладони:
- Знаешь, пойдем пройдемся. Ты больше не будешь есть? Ты ведь не на
машине?
Они вышли и, перейдя улицу, направились вдоль набережной на северо-восток.
Эрлен оставался в некогда подаренном Бэклерхорстом длинном пальто все с
тем же парадным белым шарфом, а Инга завернулась в темный расписной платок
и надела большие затемненные очки, сразу став ужасно взрослой и
значительной. Эрликон смотрел на нее с гордостью, так, вероятно, Роберт
Кон смотрел на Брет Эшли.
- Ты знаешь, я никогда не думала о Париже как о родном городе, - говорила
Инга. - По сравнению с другими городами все мне здесь кажется каким-то
игрушечным.
- Но тут, наверное, все тебе знакомо, все закоулки.
- Совсем нет. Знаю ровно столько же, сколько остальные, а может, и
меньше. По здешним меркам мы очень мало переезжали. Помню, когда мы еще
жили на рю де Шар, там был удивительный старый дом, его можно было пройти
насквозь по верхнему этажу и потом спуститься на соседнюю улицу... А еще
там была огромная двойная лестница.
- Как это - двойная?
- Она была разделена надвое такой матовой стеклянной стенкой, и та,
вторая, половина предназначалась для слуг. На ней были видны такие
туманные силуэты... А наверху были большие внутренние окна в шестигранных
рамах, словно иллюминаторы, я любила становиться на цыпочки и заглядывать,
что там творится... А ты где жил и где живешь теперь?
Хороший вопрос. Где его дом?
Стоял тот закатный час, когда осеннее солнце, прежде чем скрыться за крыши
и трубы правого берега, оповещает деревья и холмы парка на левом берегу о
приближении октябрьской ночи. Справа от пилота за газоном и деревьями
проезжали машины, еще дальше стояли дома, а слева, между ним и гранитным
парапетом, постукивала каблучками своих сапожек дочь Рамиреса Пи-редры, а
за ней река неторопливо поворачивала к каналу и нависавшему впереди мосту
с чугунным узором фонарей.
- Я живу... - начал Эрлен. - Ну... До десяти лет я жил в интернате, в
Мишкольце, там очень красиво. Потом жил у Скифа в Деревне, это когда
учился в школе и колледже, у него там большой дом и все в одной комнате...
Бывает, живу у отца, но это редко. Ну, еще по нескольку месяцев в году -
клиника, вот там мой дом.
- Постой. - Инга чуть коснулась пальцами его лба. - Ты так специально
зачесываешь волосы, да?
- У меня тут шишка, - пробормотал Эрликон, к своему удивлению ничуть не
смущаясь. - От электрода. Сюда вживляют электрод во время операции.
- Бедный, - сказала Инга. - А летать все это не мешает?
- Ужасно мешает, но что поделаешь.
- А отчего это так с тобой?
- Медицина еще не сказала последнего слова. У отца с матерью была
генетическая несовместимость, еще плюс родовая травма - странно, что меня
вообще спасли.
- Почему ты никогда не рассказываешь о матери?
Разговоры о Мэриэт всегда выбивали Эрлена из колеи. Это была запретная и в
чем-то даже потусторонняя тема. Здесь он предпочитал придерживаться
официальных формулировок.
- Мы давно не поддерживаем отношений. Откровенно говоря, ей просто не до
меня.
Инга покачала головой:
- С твоей стороны это жестоко. Ты, конечно, недо-ласканный ребенок, но
вдруг она тоже сейчас нуждается в поддержке?
Несокрушимая Мэриэт нуждается в поддержке? Вот удивительная мысль!
- Ты говоришь прямо как Скиф. Еще добавь, что она желает мне добра.
- Как знать, может, и желает.
Они как раз дошли до моста и вступили во мрак первой арки, сложенной
старыми изъеденными камнями с белыми потеками по стыкам, и вот на фоне
этих камней Эрликон увидел подходившего маршала в распахнутой длиннополой
шинели.
- Чему быть, того не миновать, или все пути ведут к свиданию, - мрачно
возвестил Дж. Дж, покосившись на Ингу. - И это отнюдь не название пьесы.
Вам навстречу движется компания во главе с чемпионом в состоянии
наилегчайшего подпития. Еще можем попытаться свернуть.
- Нет, - ответил Эрлен, и Инга с недоумением посмотрела на него.
- Жаль, - отозвался маршал без всякой, однако, грусти. - Эта история не
сделает нам чести. Но будь по-твоему: поможем нашему другу в переоценке
ценностей. Главное, не спеши и за пушку не хватайся - их всего четверо.
Смешно. Эрликон даже не сразу понял, о чем речь, - он давно уже не
воспринимал пистолет как оружие, считая его частью одежды. Они как раз
успели выйти из-под моста и дойти до того места, где снова начинался
газон, стриженые кусты и липы, когда впереди показалась компания пилотов,
идущих с вечера, и над прочими возвышалась изрядно раскрасневшаяся
физиономия Баженова. Тут только Эрлен начал понимать, что имел в виду
Кромвель.
Эдгар, строго говоря, не желал ничего дурного. Чувство веселой злости,
охватившее его на выходе из архива, за последовавшие затем два часа
разрослось до фантастических размеров, чему в немалой степени
способствовала поглощенная чемпионом грандиозная комбинация из
"Манхэттена", "Бурбона", "Международного", "Континенталя",
"Шампань-Коблера", странного "Колибри" и еще чего-то в великом множестве.
По причине, что Баженов был человеком практически непьющим, действие
оказалось сногсшибательным едва ли не в буквальном смысле, а учитывая то,
что до этапа оставалось два дня, все эти излишества сулили ему скорую
встречу с обильной и малоприятной химией, о чем напрямую заявил старая
черепаха Дэвис.
- Дэвис, - радостно ответил Эдгар, глядя широко открытыми карими, в
каких-то веснушках глазами, - вот ответьте мне: разве я что-нибудь хоть
раз украл? Я кого-то обманул? Нет, я старался делать честно. Дэвис, я
честный человек!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг