- Ну-у-у, а меня-то как-нибудь пригласят? - спросил он наконец, явно на
что-то решившись: уж больно простоватый вид у него, хитреца, был в этот
момент.
- Мы обсуждали этот вопрос на ЦИКе...- уклончиво начал Зюганичев, от
волнения бородавка на лбу его налилась чем-то коричневым и превратилась в
большую Родинку.
- На ЦИКе, не на ЦИКе, ты тут, понимаешь, отвечай за себя, тут тебе не
ЦИКа, а озоновая дыра. Я для чего тебя сюда вызвал? ЦИКу цитировать?
- У нас было серьезное обсуждение, но большинством голосов,
коммунистический централизм...
- Знаю, знаю, - вновь перебил Президельцин, глубоко вдыхая озон в
легкие и протягивая руку за приглашением, которое Зюганичев доставал из
кармана, - в гробу я видел твой централизм, в американском парике! Ха!
Небось поприжать хотел пригласительный, думал, не спрошу!
- В Эфиопии голодают! - объяснил Зюганичев, - и Фидель...
Озоновая дыра сегодня была небольшая, не развернуться. Президельцин
облокотился на ее край и осторожно спустился в атмосферу, стоявший
неподалеку кабриолет подлетел как раз вовремя, Президельцин плюхнулся прямо
в бежевые кожаные подушки.
Глава 4
КАДРЫ РЕШАЮТ: ВСЕ!
Здесь я хочу напомнить читателю, что пишу не просто книги, а только те,
которые еще никто не читал... Их нет и в библиотеках.
Над Красной площадью возвышался зонтообразный розовый шатер, на котором
белыми буквами была написана фраза: "Если чист ты пред своим народом,
денежку получишь переводом". Шучу. На куполе на самом деле было написано,
где можно вымыть руки, и стрелка в сторону Никольских ворот. Я, как
представитель демократического лагеря, а также как писатель, сотворивший все
это, был в числе приглашенных.
Я вошел в розовый банкетный зал. Булыжник площади был застелен дерном с
густорастущей, зеленой стриженой декоративной голландской свежей сочной
травкой. Столы стояли по окружности шатра, вдоль сетки из колючей проволоки,
которую элегантно прикрывали розовые занавеси, спущенные сверху фалдами.
В центре шатра были еще два круга столов: один в другом, в круге
первом, самом малом, разместили карточки демократов, на их столах, красиво
нарезанные и умело уложенные в хлебницы, лежали разные сорта черного хлеба и
какие-то солдатские фляги со спиртом, но я-то знал, что самое интересное
происходит в Усыпальнице.
Интимный тихий свет узких черных лабиринтов привел меня в траурный зал.
Перед гробом вождя была накрыта трибуна, так что становилось непонятно, кто
над кем здесь торжествует. С одной стороны - эта линия зеленого стола с
лидерами фракций и Президельциным посредине, причем все они расположились с
одной стороны стола, лицом к Ленину: неудобно как-то жевать рябчиков, когда
тот, кто за спиной уже три четверти века, капли в рот не брал. С другой
стороны - Ленин по-прежнему лежал на высоком пьедестале, перпендикулярно
столу, слегка поднят в изголовье, так что его сжатая в кулак рука,
освещенная приглушенным лучом прожектора, стала для многих тостующих,
образно говоря, комом в горле.
Вскоре, когда гроб Ленина окружили сотрудники ритуальных услуг,
проверенные коммунисты, вождь перестал привлекать внимание и о нем забыли.
Зюганичев, принимавший гостей и, в первую очередь, Президельцина, с
замиранием сердца дождался случайной паузы и прогундел:
- Гос-товарищи! Позвольте вам объявить, что у нас имеется небольшой
сюрприз. В программе праздника он стоит в поминальной части, но дабы
заинтриговать вас и призвать не расходиться по домам раньше времени, могу
вам сказать, что в восемь часов вечера к нам приедет невиданный гость.
Поаплодируем, гос-товарищи!
Тут Зюганичев покосился на меня с опаской и вдруг высунул язык. Он-то
хотел подразнить меня, но вышло это так жалостливо, словно он хотел показать
мне борадавку, которая была у него еще и на языке. Теперь я понял, почему он
так долго произносит свои речи: наверное, она чешется!
Я прошел в комнату ритуальных приготовлений и увидел Каликина. Он
прикрылся красивым венком из сосновых лап и белых роз с лентами, на которых
была надпись: "Чурики нас. Администрация Президента". Каликин был в стельку
дугообразен, но еще мог говорить.
- Нет, это же верховенские со ставрогиными, бал степан трофимовичей в
защиту чести гувернерок, послушайте, (и было названо мое имя), бегите
отсюда...
Я попытался вытащить бедного бесоеведа из-под искусственной елки, да
только накололся.
- Вам бы по возможности что-нибудь качественное пить, - посоветовал я,
- желудок погубите. Послушайте, там Зюганичев какой-то сюрприз анонсировал,
вы не знаете ли, что за этим кроется?
Каликин высунул голову из-за венка. Обнаружилось, что мочка правого уха
у него раскусана надвое, словно жало змеи.
- Обернитесь, друг мой.
Я обернулся и обомлел, в углу комнаты сидел еще один Каликин, только
уже с циррозом печени и начальной стадией шизофрении в глазах. Он был в
кепке и в жилетке на белую рубаху с короткими воротничками, он кого-то мне
напомнил, да так, что сердце защемило.
-Здаавствуйте, товаищ! Вы с Пет`огаадской стааны? П`оголодались?
П`ойдите в соседнюю залу, я аспояжусь, вас покоомят.
Я оглянулся на Каликина. Он, по-прежнему сидя за венком, но, очевидно,
видя меня сквозь мохнатые ветки, развел руки в разные стороны. Так и сидел
венок-венком с ногами и руками. Вот оно что! Как же из такого ярого
убежденного демократа получился такой настоящий Владимир Ильич Ленин?
Пропился человек.
Я снова вернулся в банкетный зал, где еще возлежали останки настоящего
вождя. Речь толкал какой-то неизвестный литератор, говорил зло и по-хамски.
Я запомнил эту речь и его самого. Но запомнил я его, потому что его обувь
выглядела весьма экстравагантно. Торчали пальцы.
Он вещал, впрочем серьезно. И его, делали вид, что серьезно слушали:
- Дорогие, простые люди. - Президельцин насторожился. - Я посвящаю эту
книгу вам, - писатель потряс в воздухе лакированную книжицу. - И делаю это
не потому, что уверен искренне в том, что вам нужна нарезанная,
переплетенная, испещренная по большей части не понятными вам значками
бумага, не к чему ни предназначаемая, да к тому же еще и именуемая книгой, а
потому, что так принято.
Вас большинство, и я поэтому вынужден подчиниться вам, как силе.
Наверное, было бы возможно бороться с вами, даже победить, а потом вас
же уверить в том, что это ваша победа. Но зачем? Пять тысяч лет
существования литературы не научили вас, да и нас, тех, кто ее делает,
ничему.
Вы молча стояли в ожидании зрелища - что будет? Вы безмолвствовали,
когда на земле совершались войны, насилия и прочая несправедливость, а потом
вы притворялись сторонними, и главное, невиновными наблюдателями, вы
позволяли себе давать советы императорам, и оттого распадались империи, а вы
благополучно обвиняли потом в этом бедных монархов, поддавшихся на ваши
увещевания.
Вы невнимательно молились даже Богу, вы уничтожали все, что мешает вам
в пьяном виде заняться зачатием себе подобных. И теперь за все это вы
перестаете верить в Бога, полагая, что раз он отвернулся от вас, перестал
служить вам, то, стало быть, в этом его вина.
Настало время, когда вам уже мало, что вам посвящают лиру, она стала
дешевле рубля, вам теперь нужен доллар.
Ваша демократия (власть ваша, народа) привела к тому, что вы голосуете
за самозванцев и жуликов, вы злы и убоги, но по-прежнему считаете, что народ
- это та осмысленная масса, без которой невозможно мироздание. Вы всерьез
думаете, что вот только чуть-чуть поднатужиться и тоже сможете все вместе
поднасесть и создать и "Тамань," и "Мадонну с младенцем," и "Болеро". А
когда это все-таки делает кто-то другой, Богом отмеченный, вы радостно
кричите, что он один из вас...
Но не сможете вы ни с Равелем, ни с Рафаэлем, ни с Лермонтовым..., не
сможете. Поэтому читайте меня.
А рядом пусть пылится Гоголь. Он в восемь раз дешевле моей книги. Его
прочту я сам и еще раз сделаю выводы...
...в отношении вас.
Вот так он угрожал народу.
А потом обидно и сбивчиво заговорил о клонировании.
- Ты нигде не упомянул его имени? А то ведь эти ребята именем народа с
тобой и посчитаются, - сказал Солодин.
-Ты - не Деламбер, а я не Дидро, - снова сказал Солодин и в этом был
прав. - Этих людей давно уже разыскивает политика.
- Я только одного боюсь, Владимир Алексеевич, - сказал я. - А ну как
эту книгу вы прочтете уже в другом мироощущении.
- Что делать, - ответил Солодин, и это была его последняя фраза:
-Мы построили общество, где нет проблем с выживанием, а есть проблемы с
парковкой. Оттого, что Х... издал все, что я о тебе вычеркивал, он не
произвел меньше семи тонн дерьма в своей жизни - средняя норма советского
человека. Мы всегда более склонны осуждать непредателей, забывая, что
человек имеет право на преступление, а не на подлость. Я тут недавно
позвонил к одному своему другу - нарвался на автоответчик, и ты знаешь, что
мне этот автоответчик сказал? Он сказал: "Вы ошиблись номером". Но я
надеюсь, что ты еще не знаешь, как ты назовешь повесть, очередной свой
детектив, который ты пишешь на своем компьютере, информацию с которого
считали все спецслужбы, которые только есть на свете. И они в большинстве
своем решили, что это правда.
Дарю. Назови ее "Выход из Windows" и спокойно нажми клавишу
"Выключение".
В тот день, пока Солодин не материализовался на мавзолейном банкете, я,
потихоньку хмелея, все ждал, когда он сам спросит:
- Кстати, а как твоя повесть "Пособие по перевороту"?
- Я принес, - сказал бы я, чувствуя стыд и возвышенное волнение
одновременно, - давно уже меня просили написать что-нибудь этакое,
патриотическое, в духе времени. Того самого времени, в котором уже самое
патриотическое никому не нужно, потому что понятие патриотизма в исконном
своем значении исчезло. Считается хорошим тоном, а значит патриотичным на
полном ходу под улюлюкание блядских писклячеств из "Мерседеса" вывалить на
грязную, загаженную, как пол в нарсуде, мостовую банки из-под пива, а то и
склянку. Ба-бах ее в прохожего, пусть сдает и на вырученные деньги кушает до
отвала, если, конечно, склеит осколки. Патриотизм! Надо думать, владелец
этого пандемониума - большой патриот новой России и его дети будут
достойными продолжателями дела своего отца.
Говорить нам мешали вещатели. Мы не прислушивались.
- Беда только в том, что, если родится у него ребенок с недоразвитой
головкой или пальчики на руке его будут склеены, обозленный отец будет
думать: за что?!
- Путем насилия над бедным классом установится, конечно, в итоге
какой-то порядок, но пока... Пока хочется только одного: зайти в сортир и
спустить свою голову в унитаз.
- И не обращайте внимания на мое ворчание. Я и в самом деле считаю, что
родина моя там, где хамство и мусор на улицах, а хозяева жизни те, кто этот
мусор на дорогу бросает и изо рта вываливает...
- Большой христианин Жириновский зажег в церкви зажигалкой свечу и
поставил ее гореть перед образом. Раз она погасла, два погасла, а на третий
Чудо церкви решило, как бы он тут нам не рассерчал и народ не перепугал,
нехай на третий раз горит фитилек, только если приглядеться, пламя этой
свечи было розовым. И не все это видели.
- Свечи горят желтым, а эта розовая, как будто там капелька крови
переливается.
- А если Министерство вселенских религий создавать, то по чиновным
неписаным законам будет оно таким, чтобы в невероятности своей...
- Выдвинуть Гумилева в депутаты Госдумы - маленькая месть создателя
"Ирочки" правительственным чиновникам. Помните, у Лескова: "Может быть, в
своих бумагах Государь и не так написал, как сказывают, но старики - они
правду знают."
- Эта книга будет о том, как бы поинтереснее прожить середнячком, не
возжелая славы Александра Великого или Наполеона. Порой достопочтенный
читатель, если, конечно, припомнит, обратясь к своей памяти, "Разговор
Деламбера с Дидро", уловит дух светлой памяти французского энциклопедиста.
Правда, в нашем случае всем известные господа Прудовской и Прудовский
изволят беседовать, не видя друг друга и не зная друг друга в лицо...
- Никому не говори, что если у еврея есть чувство юмора, он становится
писателем, а если нет - адвокатом...
- Слушай, а ведь Швейк почти сто лет назад кричал: На Белград...
- Полина Виардовна, присаживайтесь вот сюда на краешек, вам сосисок или
бляуманже? Как поживает ваш Гений Тур?..
Банкет продолжался. Откуда-то послышалась оптимистичная песенка:
Ребята по улице весело шли.
Ребята убитого дядю нашли.
Впечатался дядя в застывший цемент,
А форма на нем говорит, что он - мент.
Один из мальчишек был явный хохол.
Он уголечек какой-то нашел.
Мальчишке присущ украинский акцент.
И он написал на цементе: "Це - мент"...
Вскоре после того, как Президельцин доел ножку поросенка и стопочкой
"Нарзана" залил, пошли смотреть на Ленина. Конечно, смотреть: не целоваться
же с восковым огарком. Оно, может, когда-то и было маленьким мальчиком с
золотой кучеряшкой на трехдюймовом лобике...
- Но ведь и Смердякова баба на свет рожала, - сказал кто-то за моей
спиной и тут же исчез за поворотом.
Давно Владимир Ильич не слышал голоса человечьего. Поди, одичала мумия.
Вокруг гроба с белыми атласными краями, черным окаймлением стояли важные
персоны Зюганичева и Президельцина и их охраны. Зюганичев пребывал в
изголовье, Президельцин в ногах, по бокам бронированные хлопцы из одной и
той же конторы.
- Ну, с днем рождения и с днем воскрешения вас, Владимир Ильич, -
запальчиво сказал Зюганичев и чмокнул любимое мертвое тело в лоб задом
наперед.
- Ладно, кончай лизаться, я пойду отолью, а вы быстренько смотайтесь в
Каланчевку и обратно, да смотрите мне, поглубжее заройте, чтоб не откопался,
хоша он и мертвец, - Президельцин похлопал усопшего по ногам, - помянем, не
волнуйся, дядя.
Охрана взяла гроб под белы рученьки и унесла в соседнее помещение. Там
должны были вынуть из тела солому, противоугонное устройство, датчики
температуры и пожарную сигнализацию. Внеся гроб в комнату, парни бухнули его
на пол, вынули тело из гроба и положили на приготовленную подставку, а сами
вернулись в банкетный зал.
Академик Барсик еще пять часов назад не подозревал, что и ему самому, и
его бессмертному пациенту предстоит сегодня отмучиться раз и навсегда. Нет,
Барсик не расстроился, когда лимузин, который за ним прислали, свернул на
Красную площадь и въехал под тент, случалось, его отвозили и дальше: то в
Пекин, то в Пхеньян... Но потерять возможность довести до естественного
завершения такой любопытный эксперимент, понаблюдать за первым в своем роде
пациентом еще какое-то время - было обидно.
Академик был высок ростом, слегка одутловат, волосы его были седы и
зачесаны назад, прямая осанка и женственные плечи выдавали в нем
аристократа. Последние годы академику жилось грустно. И хотя он был не из
тех людей, кто не позволял себе скучать от безделья, ему не хватало его
бурной деятельности, бурной жизни, которою он жил в период народных идолов и
их неизбежных смертей. Согласитесь, бальзамировать тело умершего врага - в
этом есть своя прелесть. Академик, на ходу надевая белый халат и маску,
успевал, однако, прихватывать у знакомцев и незнакомцев протянутые ему
бокалы: во-первых, он был вечным экспериментатором и ему еще нужна была своя
клиентура, во-вторых, он хотел пить.
- Что там на этот раз? Мы же провели санобработку, опять тараканы?
- Похороны, - наконец-то объявили ему и втолкнули в комнату, где его
ждал захороненец.
Академик Барсик пробежал по инерции еще двадцать три ступени вверх и
вдруг остановился, хватаясь руками за мраморные стены. Перед ним на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг