медленно, что засмотришься, результат - экономия на штрафах. Ничего не
поделаешь - виктимология. В Москве ГУБДД мало доставила бы удовольствия
проезжающему, если бы вдруг разделась...
Я почему об этом говорю?
Солодин умирал не в Италии.
Солодин умирал у нас, в стране (представили карту?), он умирал в
столице нашей страны (представили план города?), он умирал в центре столицы,
недалеко от главной площади, посредине которой уже много лет лежит мертвый
человек. Политическая ситуация уже такова, что даже старые партийцы и их
вдовы не идут молиться на своего идола, а торгуют за углом большевистскими
газетами, и назначение лежащего посредине восточного полушария мертвого
человека начинает забываться нарождающимися гуменидами. В городе идет дождь.
Мертвого человека охраняют неестественно похожие друг на друга, словно
рисованные, курсанты. Зевакам из свободной Италии кажется, что они страдают
от невозможности снять с себя форму и остаться в плавках. Сказать по
секрету, пост номер "раз" давно бы ликвидировали, если бы коммунистический
большевик Зюганичев не сторговался с Комендантом Кремля - сокращенно "Ка-Ка"
- на том, что биологических курсантов заменят на их биологические же копии,
а натуральных отпустят по домам. Надеялись сэкономить средства. Оказалось,
двойники хоть и не чувствуют угрызений совести и щекотки, едят вдвое больше,
а затраты на их производство обошлись компартии подороже, чем последние
выборы в Думу.
Поговаривают, что район Кремля и прилегающих к нему площадей скоро
объявят коммунальной зоной. Кто-нибудь представляет себе последствия смерти
одного из жильцов в коммунальной квартире? Конечно, на площадь (Площадь?!)
стала бы претендовать малоимущая семья или какой-нибудь инвалид. Придет
инвалид в комнату покойника и скажет: а не пора бы вам, уважаемый Владимир
Ильич, уважать себя заставить...
Солодин умирал в дождь.
Наши "гаишники" сахарные и в дождь прячутся. Я был рад. Доеду без
приключений.
Я принес "Смирнофф - сухарничек", одну шестьдесят первую часть ведра. И
надо было не просто выпить. Обо всем успеть поговорить, увидимся еще
неизвестно когда на том свете, когда Господь отпустит, а пока еще срамимся
на этом, пить, конечно, надо, пить надо много и профессионально, но надо и
насытиться интеллектом и мудрыми замечаниями по поводу моей новой книги, да
просто голосом того, кто уйдет первым. Надо и машину в родной гараж довезти
без стрессовых ситуаций для последней.
- А ты знаешь, что такое "сухарничек", - спросил Солодин. - Это великое
дело было для молодых корнетов. Это не так, как теперь: корнет не имел право
пить водку... Но водки хотелось. И вот в питейных заведениях, где знали
порядки, но и слабостям человеческим сострадали, корнетам она подавалась в
винных бутылках, под видом белого вина, чуть-чуть поджелтенная растворенным
в ней черным сухариком...
Супруга Солодина не беспокоила нас.
Наталья Николаевна, политолог, что значит по латыни "толкущий пыль",
ничего тут не поделаешь. Зато она никогда не препятствовала вольному
семейному выпивону своего мужа, поэтому выбор напитков и совыпивальщиков был
основательный и точный, как выстрел снайпера: пили с ним только друзья, пили
вкусно и не так уж много.
Мне не надо было приходить к нему тогда, третьего июня. Но если бы я не
пришел, я не смог бы объяснить ему этого ни на языке людей, ни потом на
языке неба. Он считал бы меня свиньей, как других своих друзей. А так,
случилось то, что я увидел перед глазами, кажется, когда покупал водку.
Я пришел, мы выпили, обсудили повесть, он расплакался, я его уложил. Он
перестал сопротивляться.
Меня Наталья Николаевна довела до лифта, и мы с ней еще разговаривали,
а дверь лифта все время то закрывалась, то открывалась. Потом я поцеловал ее
руки и в этот лифт вошел. Солодин жил на третьем. Я поехал на первый, но на
втором вдруг остановился, двери открылись, и на меня пахнуло, несмотря на
жару, холодом. "Кондиционер", - подумал я. В этом доме живет слишком много
начальства, чтобы в нем было так же жарко, как и на улице. Я нажал кнопку
первого этажа, но к моему удивлению лифт меня не послушался и вместо того,
чтобы идти вниз, двинулся вверх. Дверь еще раз открылась, и холодная
невидимая субстанция вырвалась к Солодину на этаж. Когда я вышел на улицу,
то увидел, что одновременно идут два дождя.
Глава 2
ЗАПАХ ПРОПАДАЕТ!
Жены великих людей обыкновенно выдумывают разные фокусы, чтобы их мужья
не вкусили очередной дозы зелья. Но также их мужья без всяких особых там
способов ухитряются это делать. Каликин, например, говорит неискренние слова
своей половине, за что даже в неурочное время может получить стопочку водки.
Однажды, когда после утренней творческой разминки я пошел пописать собаку,
он вот так прибежал ко мне с забинтованным грязным чулком ухом и не своим
голосом шепотом заорал (время было раннее - шесть часов утра):
- Дайте срочно выпить, запах пропадает!.. У меня тут такое случилось!
Меня клонировать хотят, дабы усовестить общественность тем фактом, что
человек-то не мертвый, а она его - зарыть...
Мы с собакой не привыкли к столь "благообразной" речи и переглянулись.
Черномырдина стали подзабывать...
Было, как я уже говорил, ранее утро. Но, кажется, я не упомянул, что
была весна того самого года, когда правительство, все еще демократическое,
категорически настояло, чтобы мертвый человек не праздновал свой день
рождения в их квартире. Все эти лимузины у подъезда, красные флаги вместо
скатертей, ананасы и рябчики в качестве укора совести буржуазии, могли,
наконец, спровоцировать кухонный скандал. А все еще коммунистический
парламент уже демонстративно раздавал пригласительные на фуршет в Мавзолей
родным и соседям. Это был уже тот год, когда коммунистам, как наследникам
мертвого человека, прописанным на их площади, разрешено было приватизировать
свою комнату в коммуналке, но с условием предать тело земле. И никаких
ритуальных плясок над усопшим!
Решив, что у Жоры Каликина похмельный синдром или подготовка к фуршету,
я немедленно налил тройную порцию китайской водки и протянул ему стакан, в
качестве тренажера - три-на-жора.
...Войнович исхитрялся выпить, пока его жена бегала к не ко времени
зазвонившему телефону. Вот сколько вам позволит выпить любимая? Бутылку,
две? Вы уж забыли, зачем вы пригласили вечером милую вашему сердцу даму.
От жены же больше двух стопочек не дождетесь. Ну, трех. Да и то, если
честно, вам придется долго и унизительно убеждать, что во второй это
все-таки был нарзан и вы сами начали следить за своим здоровьем.
Я налил Каликину еще, чем поставил себя в его глазах на более почетное
место, чем было у его супруги, но на менее почетное, чем у Зюганичева,
потому что Зюганичев пообещал налить больше моих двух стаканов - ведь
фуршет, это когда дозы не дозированы.
Часом ранее, едва брезжущим апрельским утром, часов в пять, когда нежно
зазеленившийся лес окутан легкой дымкой и первая птаха прочищает горло для
первого куплета, Прохаймов, редактор подпольной газеты "Послезавтра",
который хорошо знал писательский городок Перестройкино, ибо на пеньке, от
руки, по-ленински здесь одно время эту газету и выпускал, высадил на улице
Гринева возле дома номер двадцать шесть овального лысого человека и
немедленно уехал, потому что знал, что на той же улице, напротив указанного
дома, живет давний его оппонент, писатель. Этот писатель - я.
Прохаймов не догадывался, что по старой привычке, если только бывают
врожденные привычки - я встаю каждый день незадолго до пяти утра и,
предварительно взглянув на улицу Гринева, на свой двор со второго этажа, на
легкую дымку в ветвях бесконечных, уходящих в небо сосен, приступаю к
правительству - правлю текст рукописи, точнее компьютерописи.
Прохаймов промчался в своей кибитке мимо моих окон, сочтя мое белое
тело в окне лишь отблеском восхода, и скрылся за поворотом. Я заметил, как
по участку Каликина прямо над тропинкой, ведущей к дому, плавно продвигается
шаровидное черное тело...
Не убоявшись собаки Альфы, которую русский разночинец, (недворянин)
Каликин переименовал в младенчестве по причинам, истинным демократам
понятным, и которая несколько раз с лаем пробежала под Зюганичевым,
удивляясь летящему объекту, Зюганичев бесшумно проплыл в дом, немного
наклоняя голову, поднялся на второй этаж и "предложил Мавре шинель". Но, так
как ни шинели, ни Мавры в этом веке не предвиделось, то оставив прямо на
полу на каких-то обломках, связках газеты "Позавчера" и банках из-под
голубцов свой плащик, по случаю приобретенный в Государственной Думе по
цене, преуменьшенной в девять раз, пользуясь беспрепятственностью
перестройкинских нравов, а также сонливостью каликинской супруги, которая
еще не проснулась, прошествовал сквозь вонючую, в которой неделями не мылась
посуда, кухню, едва не наступив на мышь, которая впоследствии оказалась
разросшимся тараканом, остановился перед входом в комнаты. Перед ним
предстали две двери. Зюганичев в раздумье даже опустил на пол ранее поджатые
ноги. Выбрав из двух дверей принадлежащую хозяину, а не хозяйке, что было
заметно по самой двери (она была менее изящной) с провисшей блевотиной
поперек картины "Сон разума, разрывающий пасть Чубайса", он отворил эту
симпатягу вдруг и бесповоротно (ручка не работала в ней).
А в это время по другую сторону двери хозяин - крупный теоретик
бесовщины и всего того, что так мастерски, по-нашему, по-достоевски портит
людям нервы - как раз вставал и, радуясь солнышку, подходил к зеркалу,
прибитому к двери, с предвкушением узнавания себя.
Заботливой рукой хозяйки поперек зеркала яркой красной помадой было
написано слово "ЗЕРКАЛО". Это было сделано потому, что великий хозяин по
утрам уже несколько раз принимал собственное отражение за реальность,
осведомлялся о состоянии его здоровья и предлагал неурочному "визитеру" его
поправить.
Подойдя сегодня к отражению почти вплотную, прикрыв в предвкушении
зрелища глаза, застыв так на секунду, он не заметил, как дверь распахнулась
и перед ним, застывшим с закрытыми глазами в похмельном анабиозе, и возник
овальный человек, по всему видно, опешивший.
Ни о чем таком не подозревавший Георгий (а по неосвятцам - Юрий)
Федорович смело открыл глаза и приятно удивился. Он не так представлял себе
себя. Прежде всего, он не носил галстук, и, пощупав лысую грудь, обнаружил,
что и сейчас, как будто бы его не надел. "Неужели я вчера столько выпил?", -
подумал Каликин. - Но все-таки не столько же, чтобы не отличить выпирающих
ключиц от галстука в горошек."
Озарение явилось не сразу. Потрогав то место у себя на челе, где у
отражения была бородавка, Каликин успокоился: у него на этом месте был прыщ.
- Сколько я знаю Геюрия (Деюрия) Федоровича, - сказал Солодин, - он до
сих пор после этой истории не доверяет зеркальным изображениям, а иногда и,
видя их, приветливо раскланивается.
Зюганичев не знал, что на оборотной стороне двери висит зеракло.
Поэтому, когда Каликин спросил его: "Вы живой или зеркало?", ему вопрос
понравился.
Зюганичев ответил:
- Я - зеркало нашей эпохи, а вот вы, батенька, живее всех живых. У меня
об том и постановленьице съезда ЦИКа имеется.
- А кто это такая, ваша Съездациха?
- Это не важно, - отрезало каликинское отражение.
Каликин растроганно смотрел на свое голое лицо в отражении, но позволил
себе уточнить еще одну вещь.
- Я, конечно, не имею ничего против, но все ж об чем идет наша речь?
- Если вы посмотрите на себя в зеркало, - начал было Зюганичев, но
Каликин слишком резво придвинул к нему свое перегаристое лицо, и ему
пришлось отодвинуться, заметив, - не воспринимайте мои слова слишком
буквально. ЦИК КП НС (нашей страны, не путать с ЭС - этой страны) поручил
мне купить у вас одну вашу клетку, многоуважаемый товарищ господин.
- Клетку? - изумился Каликин, - у меня нет клеток! Я не произвожу
клеток. Я свободный человек. Ах, это какая-то ошибка.
- Позвольте, Юрий Хведорович! - испугался Зюганичев, но из чего же вы
тогда сделаны, вот же, я же вижу же, есть же клетки! Обычный клеточный
организм из рода примитивных.
- Вы что же, Геннадий Зюганович, - растерялся Каликин, - имеете в виду
мою личную клетку, с ядром и оболочком, а чего ж только одну, не хотите ли
десяточек? По сходной цене уступлю!
Зюганичев подумал, взвесил и решил, что десять клеток компартия не
потянет, ну, а парочку, для верности и чистоты экскр(пере)емента, приобрести
можно.
- По рукам, Георгий Хфедорович! Беру обе.
- Надо же, как утро хорошо начинается. С какой части тела нужно сырье?
- с готовностью оголяя ягодицу, спросил Каликин.
Зюганичев предложил ему снять всю одежду, а именно треники, в которых
тот еще в школе уроки физкультуры прогуливал за чтением "Бедных людей", и
вынув из кармана заранее приготовленные спирт, ватку, пробирку с резиновой
затычкой, ланцет и пинцет, разложил все это на столе. Обошел вокруг тощего
голого донора, выбирая место, из которого вышел бы наилучший вариант вождя
мирового пролетариата.
- Пожалуй, одну клеточку возьмем с левой ягодицы, - решил Зюганичев, -
она у вас привлекательная, вторую клеточку возьмем с правой мочки. Итого я
вам буду должен одну бутылку "Кремлевской" и одну "чебурашку" - ЧЕКУшку,
по-старому. Приступим, подержите, пожалуйста, "дезинфекцирующее" средство.
Каликин не расслышал последнюю фразу, подумал, что с ним уже
расплачиваются авансом, и, не мешкая, осушил бутылочку.
- Что же вы так долго тянули, - крякнув, укорил он, - какая вещь
хорошая, из большевистского подполья? - Зюганичев уже делал надрез на
ягодице, так и не продезинфицировав верхний слой эпидермиса. Небольшой
кусочек уха также был закупорен в пробирку. Всего несколько тысяч клеток, не
меньше. Он довольно пощелкал ногтем по склянке, поднимая ее к свету.
Каликин, одной рукой схватившийся за ухо, другой за ягодицу, крутился
на месте от немыслимой боли.
- А позвольте узнать, не собираетесь ли вы глумиться над частицами, так
сказать, моей субстанции? Цель, так сказать, использования? - на прощание
спросил он.
И тут Зюганичев ошарашил прооперированного, истекающего кровью
демократа.
- Я же говорил, вы, батенька, вылитый Владимир Ильич перед смертью. Мы
вас клонируем, будет у нас свой Ленин, мы его еще в Президенты выдвинем. Это
уж я вам, как честному демократу, по секрету. А эта восковая мумия нам даром
не нужна. Вождь из воска! Тьфу, одно отключение системы кондиционирования, и
вождя не стало. Только парик с надписью "Мэйд ин Ю эС эЙ" останется, потому
что выдерживает высокие температуры, я иногда беру напрокат, когда иду в
баню. Нет уж, мумию похороним, так и быть, бросим им эту кость, зато всех
обхитрим.
-Все, - он еще раз пощелкал по пробирке, - у нас теперь дубликат есть.
Глава 3
ЗЮГАНИЧЕВ И ПРЕЗИДЕЛЬЦИН
А вечером мы потанцуем вальс,
Я буду бесконечно ласков
И рад, если придет Чубайс
И принесет сто тысяч баксов...
Клонирование - это верный способ консервирования коммунистических идей.
И наша история была бы неправдива, если бы я рассказал вам, что после указа
Президельцина о захоронении тела вождя некто позволил себе все-таки взять
одну-единственную клетку этого уникального человека и вырастить в пробирке
второго. Умершие клетки клонировать еще не научились. Моя история была бы
неправдива еще и потому, что, во-первых, все мои истории неправдивы, кроме
этой, а во-вторых, самое умное, что придумал господин Зюганичев, начитавшись
одесских эссе "Шаг вперед - и два назад", он решил пойти на компромисс.
Компромисс состоял в следующем. "Мы, - отбойным, как молоток, голосом
гудел Зюганичев, - устраиваем похороны. Мы хороним вождя мирового
пролетариата, но. Мы хороним его после торжественного Съезда-фуршета
компартии и приглашенных на съезд представителей инородных политических
движений. На них мы прочествуем рождение Ленина, потом идем его закапываем в
районе староверского кладбища, что будет иметь свое символическое значение.
А в Мавзолее, пока нас нет, меняют тарелки. Мы быстренько возвращаемся, нам
подают горячее, день рождения плавно переходит в поминки. Зал нужно будет
расширить до размеров всея Красной площади, тент уже натягивают".
Президельцин подтянул губы к носу и пять раз просопел. Думал.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг