Я никогда не была коммерсантом, но я не подала виду. Я позвонила, и за
три процента комиссионных мне поручили совершить эту сделку. Вадим
немедленно составил факс, и мы его отправили в Россию.
Через две недели я сама выехала туда, имея в кармане бумажку с
телефонами и адресами людей в Москве, которые мне могли помочь.
Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что должна вернуться с победой,
потому что поражение мое было бы равносильно потере счастья. И не только
потому, что эта сделка сулила хорошие деньги, а еще потому, что тогда я
сумела бы доказать Вадиму свои возможности.
А насчет китаянки он заявил мне, что я порю чушь. И я была бы абсолютно
счастлива, если бы его слова оказались правдой хотя бы наполовину. В
подтверждение их он вовсе перестал сидеть с ней на занятиях и почти не
общался, во всяком случае, при мне. Но зато по ее взглядам, методичным и
расчетливым, бросаемым на Вадима, я понимала, что все далеко не так просто.
Я ведь женщина, у меня есть на такие дела чутье.
Мне было тревожно.
Вадима сегодня не было на занятиях. Хотя он предупреждал меня, что его
не будет, мне было все равно беспокойно. Китаянка, негласная заложница
возникшей ситуации, на занятиях была, и поэтому, по правилам игры, моя
повседневная и хроническая ревность к ней должна была быть усыплена. Может
быть, оно и должно было быть так, но сегодня китаянка, сидя, как всегда,
напротив меня, приятно улыбаясь, излучала такую силу, как будто владела
неведомой мне тайной. Я с трудом довела до конца первый час занятий.
Сегодня она была одета в неприлично прозрачную даже в терпимом ко всему
Париже кофточку, и под этой кофточкой каждый, кому это хотелось, мог увидеть
и ее грудь, и шею, и даже мышцы, идущие от ее ключиц к груди. Все это вместе
и каждая открытая взорам посторонним деталь ее тела насмехались надо мной,
ибо были сильнее меня.
Сегодня для меня был плохой день. Я была несобранной и не могла
сосредоточиться ни на чем. В конце концов, сославшись на нездоровье, я ушла
с занятий. Это стоило мне двадцать пятого предупреждения, потому что я не
отметила профессорскую карточку, и день занятий остался незаполненным, а
значит, неоплаченным. Но мне было наплевать на это. Мне было плохо.
Я вышла на Рю де Флер, повернула на Роспай и тут только почувствовала
холод. Я запахнула свою куртку и поблагодарила Бога, что догадалась с утра
надеть брюки. Спускаться в метро не хотелось, а гулять было теперь не
холодно.
Не знаю почему, я потащилась на Монпарнас, прошла несколько
магазинчиков Тати, куда заходят только русские туристы и безработные,
веселый клошар выпросил у меня пятифранковую монету. Повернула обратно,
перешла на другую сторону и нечаянно оказаласьу длинной стелянной стены
дорого ресторана, он рядом с кафе Космос.
Ресторан назывался Аллер. Я никогда здесь не была, да и
теперь не собиралась заходить, потому что вряд ли обед здесь стоит даже днем
менее пятисот франков, а швырять деньги я не люблю. Вход в него был со
стороны улицы Вовин.
Возле брассре продавались жареные каштаны по три, пять франков пакетик,
и прямо около лотка стоял художник, малевавший что-то на коробке из-под
ботинок. Я не люблю таких нарочито одержимых уличных мазил.
Рисовать ему не на чем, ни дать ни взять - Утрилло! Я люблю каштаны. Ими
можно быстро утолить голод и до вечера шляться, чтобы потом уже основательно
поесть дома; у меня забит холодильник, но я не гурмэ, я гурманка, люблю
безудержно, хорошо и вкусно поесть и почти не забочусь об изысканности блюд.
Возле Аллер остановился большой белый автомобиль, из
которого вышел толстый маленький человек в коричневом костюме и шляпе. судя
по его виду и по цвету кожи, это был китаец. Меня, как это и понятно,
несколько раздражало теперь все китайское, потому что оно непроизвольно
рождало в моей голове цепь ассоциаций, приводящих к моей сопернице, что я не
заметила сама, как уставилась на него пристально, а он, истолковав мой
взгляд, видимо, как желание войти в ресторан, открыл ресторан, улыбнулся и
предложил мне сделать это. Не знаю сама для чего, я вошла.
В моих действиях не было, да и не могло быть никакой логики. Я просто
вошла и, уже войдя, сообразила, что у меня вряд ли с собой больше двухсот
пятидесяти франков.
Я села за столик у самой двери, а он прошел в зал.
Может быть, ресторан развеет меня, - подумала я, и
тотчас же ко мне подошел официант.
Я лихорадочно вертела в руках меню, стараясь выбрать, что попроще, в
конце концов соорудила себе сносный обед, с трудом уложившись в намеченную
сумму.
Официант почти немедленно принес мне два ломтика дыни с кремом и,
сосредоточившись на ней, я не сразу заметила чей-то пронзительный взгляд. Я
подняла голову, уже зная, что я увижу, поэтому сделала это незаметно. На
меня смотрели полные ужаса глаза Вадима. Он, конечно, никак не ожидал, что я
появлюсь здесь во время собственной лекции, да и вообще здесь. Он, может
быть, решил, что я за ним следила специально, но ни один мускул не дрогнул
на моем лице, а это, поверьте, далось мне очень трудно. Я сделала вид, что
не заметила его, а когда краем глаза взглянула в его сторону, то увидела,
что он сидит спиной к моему столику, и это для того, конечно, чтобы было как
можно меньше шансов быть мною замеченным. Я смотрела на его спину и видела,
как она напряжена. Рядом с Вадимом сидел тот самый китаец, который загнал
меня в ресторан, и что-то вещал ему. Его французский был для меня как говор
пингвина.
Безудержная разгадка ситуации осенила меня. Конечно, этот китаец - ее
папа, а этот молодой человек, мой Вадим - ни больше ни меньше как его
будущий зять. Я взирала на эту семейную идиллию равнодушно, отбрасывала
палочками пленки с залитых соусом гринуй и нисколько не удивилась, когда
дверь ресторана распахнулась и мимо меня к их столику, улыбаясь, как
принцесса, проплыла моя фантастическая соперница. Мне было мрачно и
неудобно, но я не могу не быть объективной и не отметить совершенство ее
движений, походки, манер; ее рост, ноги, бедра, шея, талия, цвет кожи,
умеренный макияж были совершенны настолько, что будили во мне бешенство.
Расплатившись, я выкурила прямо тут же за столиком сигарету и тотчас же
отправилась к себе на Пляс д,Итали. Моего спокойствия хватило только до
подъезда дома и на то, чтобы вымученно улыбнуться консьержу. Он что-то
спросил, открывая дверь, но, по счастью, дверь лифта была открыта, я
вскочила туда и почти тотчас же со мной случилась истерика. Я не могла уже
нормально выйти из лифта, я выползла из него и с трудом открыла дверь
ключом, который, сволочь такая, застрял и никак не хотел поворачиваться. Я
готова была уже снова спуститься и подняться по другой лестнице, чтобы войти
через балконную дверь в свою спальню, но вновь видеть добродушного консьержа
мне было тяжко.
И вдруг мне стало на секунду хорошо, очень ненадолго, но ровно
настолько, что я успела снять верхнюю одежду, притащить в спальню все виски,
которое у меня было, и включила видео. Я не так уж люблю его смотреть, но
мне хотелось ни о чем не думать. Я начала пить. Видюшник показывал какой-то
фильм про волков, и я еще не совсем пьяным сознанием подумала, что какой бы
я теперь фильм ни смотрела, все будет рождать во мне неприятные ассоциации с
моей нынешней жизнью. Я выпила еще бокал виски, отвлеклась от телевизора,
оглядела спальню и опять увидела на стене ружье. Мне стало вдруг страшно. Я
выпила еще виски, но все думала, думала, теперь уже окончательно не глядя в
телевизор. Какой-то страшный сон сморил меня, мне стало вдруг удивительно
хорошо, но только ненадолго, потому что потом вдруг затошнило, и я еле
добежала до уборной. Я не знаю, как я вернулась в свою постель, но в ней,
несмотря на головокружение, несмотря на то, что все еще мутило и болела
голова, морально мне было чуть-чуть получше, а к тому же когда я еще
вспомнила, что завтра суббота и не надо идти в институт, я успокоилась
совершенно. Краешком сознания я уловила, что автоматически выключился
видюшник, и, нажравшись разных таблеток, отключилась сама.
Утром я проснулась необычно рано и, зная, что в таких случаях надо
делать, тотчас же полезла в горячую ванну, взяв с собой из холодильника пару
стаканчиков сливочного мороженого с шоколадом. В ванне я некоторое время
забавлялась с душем, и, как ни странно, это почти привело меня в норму. Мое
тело расслабилось на некоторое время, перестало требовать запрещенных яств,
а мое отравленное алкоголем и таблетками сознание отключилось от Вадима.
Полчаса очень приятной процедуры, и я была свежа, как листья салата.
Теперь надо было придумать, как убить время, и я решила заняться осмотром
своего гардероба. Но уже через час это занятие мне наскучило. Я все
скомкала, сунула обратно и плюхнулась в кресло.
Волна обиды снова стала подступать к горлу, и, чтобы не разреветься, я
решила одеться получше и прошвырнуться по улицам. Но судьбе в этот день было
угодно еще раз сделать мне больно. Я почти немедленно остановилась возле
витрины небольшого китайского магазинчика, в которой висел большой плакат,
изображающий европейского молодого человека и китаянку, которые куда-то
мчались на своей яхте. Это невинное совпадение произвело на меня сильное
впечатление.
Я отошла от своего дома всего на несколько кварталов и опрометью
бросилась назад. Никогда время не шло так медленно, как в те короткие
секунды, что я бежала домой.
Перед самым моим домом мне под бок - опять перебегала где попало -
ткнулся серебристый Ситроен, и от боли, от обиды, от
унижения, от одиночества я заплакала теперь уже так горько, что села тут же
на тротуар и закрыла лицо руками.
Из Ситроена меж тем вышла почтенных лет дама, подошла
ко мне, постояла около чуть-чуть, а потом села рядом.
- Меня зовут Лидия, - сказала она.
- А меня Мелони, - ответила я и, неожиданно для себя зарывшись в ее
шарф своими перемазанными косметикой губами, глазами и мордой, заревела
снова, но уже эмоционально иначе, так, как это делает существо, надеющееся
на защиту более сильного.
- Я вас не очень ушибла? - спросила Лидия.
- Нет, конечно, не беспокойтесь, тут дело в другом.
- Я это вижу.
Мы довольно долго перебрасывались репликами, пока не сообразили обе,
что вовсе не хотим так быстро расставаться. Мы сперва посидели в ближайшем
кафе, потом в машине Лидии, а затем поднялись ко мне.
Когда мы распрощались (и я до сих пор не знаю, фея это была или моя
мамочка приходила), был уже очень поздний вечер. Я проводила ее до машины,
мы поцеловались, и она исчезла, не оставив адреса, потому что у нас обеих
было ощущение, что мы знакомы давно. Проводив ее, я поднялась домой, легла в
кровать и заснула спокойно и безмятежно. Утром должно было наступить
воскрешение - первый за последнее время диманж, который я проведу без
Вадима.
Утром, проснувшись, я вспомнила вчерашний день, свою истерику,
прогулки, Лидию, серебристый Ситроен; постепенно в моей
памяти стали всплывать обрывки нашей вчерашней беседы.
- Ты плачешь, говорила она, - потому что сегодня последний день в тебе
живет рабыня. А она живет только в тех, кто думает, что время встало. Ты
забыло, что наступит другой день, завтра ты проснешься госпожой и будешь
сама решать, миловать тебе твоего Вадима или нет.
- Откуда вы знаете, как его зовут?
Глупый вопрос, я наверняка за всхлипываниями тысячу раз произносила его
имя.
Она погладила меня по волосам и сказала:
- Я тоже была наивной и маленькой когда-то, только мне было в то время
семнадцать и у меня уже была дочь. Я ее сделала от того, кого я безумно
любила. Мы расстались тогда же, когда у меня появился живот. Это было сорок
лет назад.
Она закурила сигарету, и я тоже.
- Да, но моя глупость и мое рабство усугублялись тем еще, что в то
время я жила в Бразилии и верила в коммунизм.
Тут я расхохоталась, а она ободренно продолжала:
В моей жизни было много всего намешано: Бог, зарубежье, борьба, любовь,
Стелла, а я ведь, между прочим, полька по национальности. Мои родители
эмигрировали во Францию в год моего рождения. А я вот выросла и решила туда
вернуться, потому что уверовала, что можно грязными руками построить рай.
Дочь, у меня, правда, хватило ума оставить у моей матери в Париже.
В Варшаву я приехала одна, спала там на клопином одеяле с
двадцатьюпятьюсвечовой лампочкой в коридоре и все ждала, когда он придет,
этот коммунизм.
Я была с пятнадцати лет актрисой. В Бразилии я пела и играла, не без
успеха, в театре. Я была очень хорошенькой. И вот пошла я в Варшаве
устраиваться на работу, потому что очень хотелось быть немедленно полезной
новому обществу. Мне говорят: Нет, сперва зарегистрируйтесь в
НКВД. Я спрашиваю: А что это такое? Меня приняли за
сумасшедшую, ибо не знать, что такое НКВД, было невозможно. Это тайная
полиция, с террористическими правами, неотъемлемая часть того общества. Она
на улицах арестовывала, била прилюдно. Я пришла в НКВД зарегистрироваться,
чтобы меня легче было арестовывать в случае надобности, а
девочка-паспортистка мне говорит: Как только я вас зарегистрирую и
документы подпишут у начальства, вы перестанете быть француженкой и вас
выгонят из гостиницы. Где вы жить будете? Ее звали Ига, эту
паспортистку. Она привела меня в свой дом, и там я увидела ее брата,
впоследствии моего мужа.
Если ты филолог, Мелони, ты знаешь его имя, оно хорошо известно в
Сорбонне. А тогда он был загнанным страхом, арестом родителей, гибелью в
концлагерях родственников двадцатилетним грустным мальчишкой. Я этого
мальчишку превратила в Мужчину, в мужа, сделала его известным, родила ему
двоих детей, увезла его во Францию. Если ты спросишь, счастлива ли я, я
скажу: да, и я не думаю, что слишком дорого заплатила за свое счастье.
Однажды я выступала на сцене, и мне показали высокого старика в
ближайшей ложе. Это был тогдашний премьер- министр Польши Циранкевич. Не
успел он подумать о хорошенькой девочке, да еще французского происхождения,
как меня тотчас же к нему и привели, а я вместо того, чтобы потупить очи
перед власть предержащим, начала разглагольствовать, что тот коммунизм,
который они тут построили, ничего не имеет общего с тем, о котором они
говорят. Я, конечно, играла с огнем, но Циранкевич меня не тронул. Однако
мне приклеили ярлычок: социально опасная эмигрантка, а тут
еще Жо сделал мне предложение. У каждого, моя маленькая Мелони, свой чемодан
проблем, - говорила Лидия, - у каждого проблемы очень серьезные, потому что
самая серьезная - это только твоя собственная проблема, но ведь тебя не
гонял голой по кабинету министр безопасности Польши Анжеевский, хотя если бы
ты существовала в его времена, то, может быть, и гонял бы, он любил красивых
женщин... В общем, так,- она вдруг приняла решение, - нос не вешать, завтра
с утра встать и сказать себе: Я сильная! Если не поможет,
взять ремень и себя отхлестать. Между прочим, когда мы с мужем и крошечным
Полем вырвались из этого ада арестов (причем оба нелегально: я - на
гастроли, он - в командировку), нам было хуже, чем тебе теперь, потому что,
когда мы оказалисьь в Париже, нас тут же стали называть коммунистами и
требовали, чтобы мы убирались назад в Польшу. Все время уходило на
бесконечные разговоры в префектуре полиции. Ты знаешь, в какой мы оба были
депрессии? У нас не было французских виз, а в Польше нас бы немедленно
арестовали.
Сейчас об этом хорошо говорить за чашечкой кофе, тогда я только
плакала.
И его, и мои родители нас прокляли, и его, и мое государство нас не
приняло. И только потому, что мы оба не предали друг друга, мы победили, и в
знак нашей победы мы через несколько лет родили Сабину. Между прочим, завтра
диманж, и вся эта банда с мужьями, женами и внуками заявится к нам с
Жозефом. Я тебе все это рассказываю для того, чтобы ты не думала, что за
всеми светящимися окнами парижских домов живут только счастливые люди.
Каждый несет свой мешок картошки, и каждый мешок тяжел по-своему, но я на
своем мешке нарисовала красивые полосы и рожицы, и от этого всем вокруг
кажется, что мой мешок немножко легче.
Он позвонит тебе завтра, - сказала Лидия, оторвавшись от своего
рассказа. - Будь с ним мягкой, приветливой и участливой. Ты только тогда
сможешь судить мужчину, если сама будешь с ним абсолютной.
Я так увлеклась, что в этих воспоминаниях о вчерашней встрече даже
послышался Лидиин голос, и не заметила, что давно уже звонит телефон, и, не
торопясь, встала с пола, где я рассматривала какие-то альбомы, и пошла к
нему через всю гостиную. Он звонил долго, но я особенно не спешила, потому
что прекрасно знала, кто это звонит.
Я обезоружила Вадима тем, что была с ним приветлива и нежна. Он терялся
в догадках: видела я его вчера в ресторане или это ему показалось. И он не
узнал о том, как я страдала в эти дни, и за это приобрела силу и право им
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг