Стоит только найти нужное мгновенье, может быть, изменить его.
В конце концов ведь если люди научились влиять на генотип клетки,
изменять хромосомы, то кто нам поручится за то, что время не есть та же
хромосома, больной орган которой можно просто изменить, удалить или
вылечить.
Моего дорогого "я" позабавила моя тирада:
- Я уже думал об этом и даже написал, но что толку? Кому нужны мои
книги? Они никому не нужны.
- Отчего же, - возразил ему я, - давайте обменяемся книгами.
И мы тотчас же и, по-моему, с удовольствием сделали это.
- Да, но, кроме глобальных философских понятий, заключенных в этих
книгах, - с улыбкой сказал мой собеседник, - еще существуют страдания
Сильвано и матушки о том, что они поздно встретились.
- А вот этот вопрос, дорогой мой, - вдруг сказал я, - нам предстоит
решать, быть может, вместе, но во всяком случае уж вам-то одному наверняка.
Потом мы еще немножко поговорили о вещах бренных и материальных. Я даже
подарил своему "я" несколько десятков рублей, вытащив их из бумажника.
Это были обычные бумажки, на одну из которых можно получить десять
долларов или около трех английских фунтов стерлингов, он в ответ улыбнулся
и предложил мне рубли, которые в настоящее время находятся в обращении в
России.
Я взял деньги для коллекции, и к тому же, если мне придется оказаться
на улице, они мне могут пригодиться.
Я не помню, как мы простились.
Но я хорошо помню, что я открыл его книгу. Там были написаны
удивительные, непостижимые для меня вещи. Я стал читать. Мне показалось,
что тело мое отказалось мне служить, я дух воспарил куда-то и соединился с
Его духом.
Мы стали единым целым, поэтому я прошу простить читателя за то, что он,
быть может, ошибется, приняв его "я" за мое собственное.
Но именно тот факт, что я взялся писать эти записки от первого лица,
может послужить мне порукой.
ЧАСТЬ III.
ЧУЖОЕ ВРЕМЯ
Глава 7
Я позволил себе прочесть то, что писал мой второй "я", и обнаружил
удивительную, даже потрясшую меня вещь. Он предугадал мое существование.
Он даже записал нашу с ним встречу и беседы.
Я стал читать:
- Мне часто приходилось сочинять жизнь и приключения самого себя в иной
временной ипостаси. Так часто, что, несмотря на некоторую разницу во
взглядах, он - мой второй "я", истинный "я" стал почти своим человеком. Не
в смысле "близким", а тем, кому я могу теперь уже рассказать о моем
собственном преступлении. Но нe потому, что я так уж откровенен с ним в
принципе, а для того, чтобы не только удивить его, хотя его, как он
уверен, удивить ничем невозможно, но и для того, чтобы рассказать ему,
самому разобраться в вопросе, который мучает меня с момента его
возникновения и пока остается без ответа.
И я ему сказал, просто, как говорят о погоде или желании выспаться, или
о потерянной в метро перчатке. Сказал, что я убил человека. И что сделал
это я намеренно, хотя понимаю, что уподобился государству, присваивающему
себе кощунственное право решать, кому из свершивших то или иное деяние
жить на этой земле, а кому не жить.
Я же сам всегда был против смертной казни, каждой живой клеткой своей
ощущая, что момент насильственной смерти - это самое ужасное, что может
быть на Земле, что неизвестно, кто совершает больше зла, убивая человека:
тот, кто совершил по законам государства преступление, или тот, кто
расправился с преступником его уничтожением.
Известно, что в момент искусственного прекращения жизни человек
выбрасывает черную ауру. Известно также, что чем более на Земле
совершается убийств - неважно каких - от войн ли, от приговоров судей или
от проявления человеком своего негативного "я", тем меньше под небом места
для света и счастья.
Давно я писал о том, что добро и зло существуют на свете в осязаемых
материальных проявлениях, и они непременно дозируются.
И над нами, думаю, накопилось уже так много зла, что страшно подумать,
если все это зло не выдержит там, наверху, соберется в низкие, тяжелые
тучи, падет на нас жутким дождем...
И еще, что меня лично волнует и не устраивает в убийстве человека - это
общее небо. Невозможно, немыслимо, ч тобы убийца, злодеи и насильник после
смерти оказывался там же, где находятся близкие, дорогие мне, уже ушедшие
из этой жизни люди.
Это мучительно сознавать, с этим тяжело жить.
И все же это произошло: я убил человека. Ведь преступление это понятие
часто относительно. Можно считать преступлением войну, и я дал на этот
счет свою оценку. Но если на человека, на его родину, жилье, детей, на его
честь посягает враг, злодей, который сметет все и поработит всех, убить
врага, чтобы остановить преступление, - это - преступление? Перед законом
- нет, а внутри себя самого? Я же убивал? Вот я и оправдываю себя и
мучаюсь, мучаюсь и оправдываю.
С моим вопросом мне мамому жить и умирать, и снова жить.
Ведь за смертью жизнь бесконечна.
Потому не судите меня строго, мой добрый друг из иного времени, если
можете, конечно, а лучше выслушайте мой непростой рассказ.
Совершенно белая сука - дог по кличке Госпожа обежала клумбу, сплошь
усыпанную красными звездами гвоздик, и, не поскользнувшись на повороте,
аллюром, как хорошая верховая лошадь, взвилась на двадцать ступенек вверх
главного здания усадьбы, в открытую настежь парадную дверь.
Обитатели дома ждали приезда единственной дочери графа Черницкого -
Верочки, то и дело выглядывая на дорогу.
У графа было еще пять сыновей, которыми он очень гордился.
Как же: трое были офицерами - служили царю и Отечеству, четвертый
учился в Пажеском Его Императорского Величества корпусе.
А последнему - Костеньке - было только пять лет.
Братья-офицеры, как и обычно, проводили часть отпуска в имении
родителей, пожалованном графу государем за верную службу.
Миша приехал из своего корпуса к родителям, в этот раз отпущенный
высоким начальством на все лето.
Все братья собрались в гостиной в ожидании тринадцатилетней сестренки.
Верочка ехала домой на каникулы из Института благородных девиц и с минуть!
на минуту должна была появиться. Взрослые придумали целое представление, в
котором должен был принимать участие весь дом: родители, сыновья, прислуга
и даже собака. Но сестра не появилась к обеду, как предполагалось.
Обедали с опозданием и без нее. Все праздничные яства и напитки, да и
полуденное солнце разморили некоторым образом братьев. Двое из них лениво
перебирали карты, расположившись в гостиной, Миша, облокотившись на одно
из кресел, наблюдал за их игрой вначале с интересом, но потом все более
рассеянно, потому что его отвлекало другое, более для него интересное
зрелище: его старший брат Петя, сидя за столом, посадил маленького Костика
к себе на колени, вытащил из кобуры пистолет и дал его в руки Костику.
Но это, должен заметить вам, уважаемый мой двойник, из другого времени,
это не все персонажи, что были тогда в гостиной. Там особняком в кресле
сидел еще один человек. Он отнюдь не был одет в костюм конца прошлого
века, на нем были обыкновенные джинсы, еще белая рубаха с галстуком, что с
джинсами не вязалась, и кожаная куртка.
Он был черноволос и черноглаз, как, впрочем, и другие в этом зале,
чем-то на них похож, но дисгармонировал с окружающей обстановкой и в
довершение ко всему курил не то, что они. Он посасывал "Кент".
Он не произносил ни слова, потому что не хотел выдавать своего
присутствия. Он был здесь лишним. Если бы он разговорился с братьями, то
они с удивлением узнали бы в нем правнука. И, может быть, огорчились,
заметив некоторую деградацию в манерах потомка, его костюме и речи.
Я полагаю, что все же это был я, а не вы, ибо вы все-таки более
соотноситесь с девятнадцатым столетием, нежели я.
Общаться с правнуком моим предкам было не дано - он для них еще не
существовал, ему было суждено родиться лишь через несколько десятилетий.
- Хочешь пострелять? - спросил Петя Костика.
- Не знаю, - ответил мальчик.
Тогда Петя разрядил пистолет в открытое окно и снова дал его Косте в
руки.
Костя вздрогнул, но пистолет в руки взял.
Миша совсем перестал различать красивые атласные карты в руках братьев,
входивших в азарт, его уже не волновало, кто из них выиграет - Саша или
Вася, он отчего-то завороженно глядел на пистолет.
Часы пробили пять. Яркое солнце слепило клумбу и отбрасывало длинные
тени от деревьев на аллею, ведущую к воротам.
Тут-то и появилась собака.
- Госпожа, - перебивая друг друга, обратились к собаке братья.
- Где же твоя маленькая хозяюшка?
Собака подошла ко всем по очереди, виляя хвостом, лизнула Костика и
услышала четкий вопрос Миши:
- Ну где же наша милая Верочка, Госпожа?
Услышав имя хозяйки, собака стоявшая в этот момент возле Пети с
Костиком, слегка потянула офицера на полу сюртука. Петя понял знак,
опустил на пол ребенка, встал и двинулся с собакой к двери. Собака пошла к
воротам. Они было вышли уже нз ворот, но Петю вдруг осенило, он вернулся,
прошел через задний двор в конюшню, вывел коня и помчался по дороге.
Собака бежала рядом.
В полутора верстах на обочине проселка в высокой траве безмятежно
сидела Верочка и увлеченно плела венок из ромашек. Возле коляски возился,
обливаясь потом, кучер. Рядом с ним бесконечно причитала Верочкина
гувернантка.
Поцеловав сестренку, молодой граф посадил ее на свою лошадь.
Гувернантку оставил в карете. Кучеру приказал дожидаться помощи,
которую он пришлет из деревни, а сам повел лошадь домой.
Дома, казалось, все оставалось на прежних местах, кроме лишь одного:
Миша долго смотрел на пистолет в руках Костика, прошелся мимо стола
раз-другой, потом подошел к Костику, взял пистолет из его рук и положил
его на стол. Костик закапризничал. Старшие братья доигрывали партию и
ничего не видели вокруг...
Сидящий в отдалении молодой человек в джинсах встрепенулся, погасил
сигарету и даже привстал. Ибо
...через минуту должно было произойти то, что передавали из поколения в
поколение как легенду о его роде. Он даже готов был встать между
пистолетом и дверью, по не сделал этого, потому что ему не позволило время.
Он несколько раз возвращался в эту секунду и каждый раз видел ее иной.
Он знал, что когда-нибудь вернется в эту секунду еще раз, последний...
А происходило в это время следующее: Миша, чтобы как-то уладить
конфликт с братиком, сел, подражая старшему брату, к столу и взял мальчика
на руки. Но Костик не унимался. Тогда Миша осторожно придвинул к себе
пистолет, и мальчик тут же схватил его в свои руки.
Началась возня, Миша не хотел совсем отпускать оружия, и поэтому ему
пришлось держать Костины руки в своих...
В секунду, когда произошел выстрел, в раскрытых дверях, насквозь
пронизанная лучами солнца, возникла тоненькая фигурка, возникла, как
взлетела, и тут же плавно опустилась на пол...
...Верочку хоронила вся деревня.
Страдали все. Но три брата - Петя, Миша и Костик страдали всю жизнь как
причастные к этой трагедии. Петр закончил жизнь в ставке Колчака -
разделил участь со своим командующим. Михаил был арестован в 1930 году. Он
как будто с радостью шел навстречу судьбе. Через пять лет тюрьмы был
выслан в Среднюю Азию на работы, а по работе командирован на короткое
время в Ленинград. На канале Грибоедова, против Казанского собора, в
квартире знакомого Миша был застрелен сотрудником НКВД, когда пытался
выброситься из окна, знал, что второй раз пыток не выдержит.
Впрочем, и средние братья - бывшие русские офицеры Василий и Александр
в 1921 году были арестованы и бесследно изчезли. Сам граф Черницкий был
сброшен в 1918 году на ходу под трамвай со словами: "Ах ты, царская
сволочь, еще жива?!!"
Костик долго болел, рос замкнутым, молчаливым, а когда редко, бывало,
улыбался, улыбка его была грустной, будто он один виноват в смерти сестры,
а позже в смерти всех своих братьев и даже в смерти отца. Мамочка
рассказывает, что помнит эту его улыбку. О чем он думал, никто не узнал.
Он хорошо учился, исправно служил как военный инженер до октября 1917 года.
После переворота Константин Иванович растерялся, мыкался, довольствуясь
случайными приработками, переезжал с места на место и, наконец, к концу
20-х нашел где-то временную работу землемера на Северном Кавказе. Но
разъезжая по работе, он должен был (как бывший дворянин и офицер)
ежемесячно регистрировать свое местоприбывание в пунктах ОГПУ, что он и
проделывал регулярно, все более сжимаясь от необходимости происходящего,
от подступающего исподволь страха, а главное, от нереализованноеT своих
идей, о которых никто не знал.
Он долго не женился. Терпеливо искал женщину, похожую на маму. Как он
нашел мою бабушку - отдельная история. Но когда он, увидев ее, сразу же
сделал ей предложение - ему было 40 лет, а ей 17... Тут-то и выяснилась
его навязчивая идея - сотворить дочь Веру.
И вот однажды, когда он, приехав на очередную отметку в ГПУ, узнал, что
его жена в больнице, в послеродовой горячке, а девочку, которую она
родила, отпевают в церкви, он бросился не к страдающей жене, а в церковь.
Он узнал, что когда девочка стала задыхаться, старушки, захватив бабушкину
сестру, заторопились в церковь окрестить новорожденную, пока жива, и
назвали по имени тетки - Зоей. С именем Зоя она и отошла.
Но деду-то нужна была Вера. Это была его идея, ради этого он выжил
один, ради этого мучился и искал бабушку.
В церкви готовились к отпеванию рабы Божьей Зои. Сгрудились у
сколоченного наскоро ящика с крошечным тельцем. Старушки зажигали свечи,
уже батюшка приближался и вдруг в ноги ему метнулся человек в овчинном
полушубке, невменяемый совершенно, со словами "Вера, Вера, Вера".
Батюшка перекрестил "юродивого" и продолжал свой путь. Дед на коленях
метнулся к гробику, поднялся, взял из него крошечное создание и снова
встал на колени перед батюшкой, моля его об одном, чтобы переименовал на
Веру, пусть даже неживую, но созданную им, Константином. Старушки вмиг
пригасили свечи, отступили в мрак церкви, крестясь и причитая что-то
непотребное про деда: не мог же батюшка крестить покойницу, не мог и
перекрестить второй раз.
Старушкам хорошо известны все церковные обряды. А дед тем временем
распахнул тулуп, рубаху, спрятал на своей теплой груди девочку, прикрыв ее
овчинными полами тулупа. Он стоял и молил, и молил Бога и вдруг
почувствовал будто тельце шевельнулось. Дед истошно закричал: "Она жива!"
Батюшка на мгновение опешил, но сразу же пришел в себя и, не теряя ни
мгновенья, взял девочку на руки и переименовал ее. Так моя мамочка стала
Верой. Бабки не решаясь приблизиться, запричитали про чудо Господне, а дед
поцеловав руки батюшке, прижал свою дочь к сердцу, стал прикладывать к
каждому образу и так оставался в церкви до вечера. Бабушка рассказывала,
что дед не отпускал маму с рук несколько дней. Не ел, не спал, все держал
на груди, гладил, сам кормил, сам пеленал, плакал и молился, молился.
- Он погиб на войне?
- Он умер с голоду в Ленинграде. Он был ранен, но умер от голода. Когда
он понял, что регистрация бывших русских офицеров и людей дворянского
сословия - это не только обидно и унизительно, но и страшно, дед вернулся
в Ленинград без разрешения властей, нелегально, и там "исчез".
То есть он жил, но не официально. Он жил без паспорта. Незаконно. До
самого начала войны. Жил в каких-то подвалах, ютился в углах коммунальных
квартир, под кроватями у добрых хозяев, таких же преследуемых, как и он.
Чтобы подкормиться нанимался на поденные работы, перебирая гнилую картошку
на овощных базах, торговал чужи ч добром на барахолках, чистил на углах
улиц своего бывшего СапкгПетербурга башмаки прохожим...
Изредка приходил в Эрмитаж навестить своих предков в галерее Героев
1812 года.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг