семейными традициями дома, но, увы, вопиющая бедность и нищета сделали
свое дело не только с бытием, но даже с сознанием второго моего я.
Итак, он был дома один. Это позволило мне довольно быстро его
адаптировать к ситуации, почти не коснувшейся шока, и не испугать.
Собственно, я был уверен в нем, как в самом себе.
Он действительно оказался творческим человеком, почти не поразился
навязанной ему ситуации, наоборот, с любопытством стал меня разглядывать и
расспрашивать почему-то о будущем.
Но ведь я приехал не из будущего, я приехал из того времени, которое
волею случая не совпало у меня с ним. Было параллельным.
Мы с удовольствим посмеялись над парадоксами того, что если бы время
существовало только одно, то кто-то из нас не существовал бы, а так мы
существуем оба в этом мире, смотрим на одни и те же звезды и можем вести
беседу. Это позабавило нас обоих.
Сперва вопросы задавал он, и я как мог отвечал на них, но в сущности
ведь это я пришел для того, чтобы его интервьюировать, и это я должен был
задавать ему вопросы. И я тоже задавал их, но, понимая ситуацрпо, старался
быть возможно более тактичным.
Мой собеседник, я это должен был предвидеть, был достаточно (как,
впрочем, и я) обличен леностью духа, поэтому он и не мог дать
исчерпывающие и холодные данные о российской истории, но он давал их в
своей интерпретации, которую я хорошо понимал. К тому же несколько раз он
снимал с полки свои какие-то записные книжки и показывал мне все то, о чем
мы с ним говорили, он уже думал об этом и, оказывается, готов был к моему
визиту.
От него я узнал о том бессовестном обществе, в котором пребывает
сегодняшняя Россия, о революции, которая произошла в семнадцатом, о
переворотое, который был в двадцать девятом, о смерти одного из лидеров
партии, возглавляющей Ленинградскую организацию большевиков, а фактически
- всю власть в Петрограде. Я узнал, что мой святой город назван именем
человека, которого дядюшка рекомендовал мне как самого последнего
кровавого пса, и о том, что около ста миллионов жизней унес строй, который
Кирилл Николаевич, пожертвовав своей жизнью, не поставил на одну чашу
весов с истинностью истории.
Я узнал о чудовищной войне, которая происходила почти четыре года и
унесла сорок миллионов жизней.
Мой собеседник подарил мне три тома дневников записей очевидца блокады
нашего родного города. Я взгянул на обложку и похолодел.
Автором трехтомника был мой отец.
Мой отец. Но мой отец никогда не видел этой войны, не видел блокады
своего родного города, он всю жизнь занимался главным образом собиранием
архива литературы. Он преуспел в этой области, но история... Я медленно
опустился на стул. Боже мой! Неужели время так изменилось!
Я понимал, что действительно этот второй "я" (а может быть, и первый, и
истинный) все чувствует без слов, и мне в этот миг, как молотом, в мозг
ударило слово "книги". Вот разгадка времени: мне необходимо было
посмотреть теперь на те книги, которые пишут об эпохе, которую я никогда
не видел и не ощущал. Поэтому я, опережая события, скажу, что унес с собой
во второе мое время книги авторов, имен которых, чтобы не запутаться во
Вселенной, не назову, но это были бесчисленные словари, энциклопедии и
другое - то, что бесценно так, как может быть бесценен документ.
А еще мне очень захотелось узнать про нашу мамочку, про то, как она
живет, счастлива ли она, не болеет ли, и если все это не так, я увезу ее с
собой в свое время, и там у меня будет две мамочки.
Я нашел, что это не парадокс времени, ... и нервно рассмеялся.
Мой временной близнец рассказал мне: она совсем недавно вышла замуж и
пребывает теперь в этой же крошечной квартирке со своим мужем-итальянцем,
радуясь вниманию с его стороны.
Она влюбилась в него с первого взгляда, она привезла его в Россию, и
он, к чести его будет сказано, поменял свою солнечную Италию на голубую
нашу страну, грустную и дождливую. Он хотел в Россию, хотя имел приличное
положение в своей стране.
Мой собеседник с судорожными подробностями стал описывать происхождение
мужа нашей мамы, особенное ударение делая на то, что тот имеет древний род
и даже герб.
Это было слушать приятно.
На книжной полке стояла склеенная пластмассовая кукла. Она
заинтересовала меня. Собственно, не просто заинтересовала, но показалась
мне знакомой.
- Когда умирал отец, - сказал мой второй "я", снимая куклу с полки, -
то он попросил меня выполнить три его просьбы.
Я напрягся. Нет ничего святее, чем просьбы умирающего.
- Мне тогда было девятнадцать, и я был предельно инфантилен, может
быть, поэтому он не назвал больше просьб. Но он сказал: выдай матушку
замуж, купи ей куклу и реабилитируй Гумилёва. Вам, наверное, не известно,
что этот поэт был в двадцать первом году казнен большевиками.
Я, который поклялся не удивляться, пребывал теперь в шоке.
Мне это не только не было известно, но я вспомнил свой разговор с
Гумилёвым об этом: я канонизировал бы его, если бы он прекратил жить в
двадцатых. Неужели .я тоже обладаю чутьем?
Но одно меня насторожило: что же он и после смерти был опасен этому
обществу, зачем его надо было реабилитировать? И что это за власть,
которая по полстолетия мстит ею же убитым поэтам.
- Ну хорошо, Бог с ним, с Гумилевым, отчасти я предчувствовал такое
развитие сюжета этой жизни, но при чем здесь кукла? У нее что...
- У матушки никогда не было куклы в детстве. Она выросла в канавах, она
была дочерью врагов народа. Когда арестовали бабушку, ее маму...
...это было невероятно слушать.
- Арестовали бабушку?
- Что тут удивительного, я написал об этом книгу "Мамочкин социализм",
- ты слышал?
- Я? Слышал? Я не знаю, что такое социализм...
- Да-да, наша аристократка - матушка была нищенкой (и это в нашем
обществе ...ских, ...овых, ...киных, ..ко и иже с ними нравится тем, кто
являет собой пепротрезвляющуюся десятилетиями массу, именуемую - народ),
побиралась, потом подделала документы и поступила на какую-то фабрику,
чтобы не умереть с голоду.
Но кукла...
- О кукле она мечтала до пятнадцати лет и впервые увидела ее в доме у
совершенно чужой женщины. Она, а это было году в сорок втором, шла война,
постучала в какой-то дом, попросила поесть. Дверь отворила женщина по
имени Александра Варфоломеевна. Взяла маму в дом, обогрела, накормила и
оставила у себя жить. Александра Варфоломеевна недавно умерла, я видел
ее... А знаете, почему она взяла нашу маму к себе?
Я отметил, что он говорит: "нашу маму".
- От доброты?
- Конечно, но в то время немцы угнали в Германию ее собственную дочь, и
она загадала, что если поможет чужой девочке, сыщется своя.
- И, конечно, нашлась.
- Да, после войны дочь Александры Варфоломеевны вернулась домой уже
взрослой, с женихом, солдатом, который ее и освободил из немецкого плена.
Еще бы - доброта - самое постоянное, что есть под звездами.
Над ней не властно ни время, ни силы зла...
- Так вот в доме у той женщины была кукла, первая кукла в маминой
жизни. Ну были, конечно, у нее тряпичные, которые она делала сама.
- Да-да... А кто ваши друзья, какие у вас привязанности, позвольте вас
спросить.
- Друзей у меня мало, а привязанности... Видите ли, из родственников не
уцелел никто, правда, несколько месяцев назад, поехав с мужем в Питер,
мамочка случайно попала на выставку фарфора и узнала тарелку, которую
помнила с детства, - эту тарелку расписывала ее тетя.
У мамы есть документ, что тетя Ира - художница умерла с голоду в
Ленинграде (Петербурге) во время блокады. Так вот оказалось, что она жива
и живет именно там. Тетя Ира.
- Тетя Ира Потапова? - Изумился я, художница? Но ведь она живет уже лет
сорок в Англии. У нее дочери. С одной из них...
- Да, - ответил он, - может быть. Она всю жизнь мечтала туда поехать...
Она живет в Питере в коммуналке в шестнадцатью соседями.
- ...?!
В этот момент послышался шум отворяемой входной двери, мы сделали
маленькую паузу, а в комнату в это время вошла женщина, лицо которой
показалось мне знакомым.
- Роза, - воскликнул я, - няня! Что ты здесь делаешь, ты же живешь в
Санкт-Петербурге!
Роза посмотрела на нас обоих и конечно же, на всякий случай лишилась
чувств.
И пока мы давали ей английской соли, мой двойник сообщил про неё, то
что мне было не известно в моем мире: Роза - его няня, у нее была, как у
всех в этом мире, тяжелая жизнь, отец ее погиб на фронте, мама умерла
тогда же, а много лет спустя после войны наша мама наняла ее в дом
присматривать за ребенком... (за ним).
... Собственно мама действительно наняла ее присматривать за ребенком,
за мной, когда была в Москве с отцом, но родители ее были живы, просто
быть няней она считала своим предназначением.
Позже, уже не знаю в какой временной ипостаси я узнал о том, что
родители Розы по отцу Сибгатулловны перед самой войной, бежав из голодной
Горьковской области из татарского села, устроились дворниками в Москве, в
одном престижном доме, где жили крупные военные чины на проспекте Сталина
(позже Коммунизма), а потом Мира. А что такое были дворники в конце
тридцатых? Агенты тайной полиции (НКВД). Заплатив за сносный паёк, отец
Розы Сибгатулл тем не менее не удовлетворил своих коммунистических хозяев
правоверным исполнением их негодяйных распоряжений. Его потихоньку убили.
Мать Розы умерла с горя. Ну, а потом девчонке рассказали, что на фронте...
или от тифа... Сбагрили её к тетке.
Роза рассказывала как они жили, как в доме была одна ложка и не было ни
одной зубной щетки. В школу без верхней одежды приходилось ходить по
морозу, без книг школу за пять километров...
И все это под аплодисменты Отцу народов - Сталину, устроившему не
дрогнувшей рукой повсеместное человеческое счастье.
Я узнал его имя случайно, его нет в нашей истории, но когда мой "я"
показал мне его фотографию, я узнал в ней выгнанного из Академии Искусств
посредственного поэта - Джугашвили, который после изгнания открыл свой
колледж словесности и там обучал некоторых впоследствии известных
литераторов. Один из них, верный ученик Джугашвили в своем романе:
"Путешествие номинантов" описал этот колледж.
Мой "я" сыпал невероятными именами: Смеляков, Шубин, Ахмадуллина,
Берггольц, Форш, Евтушенко, Хлебников, Маяковский, Булгаков, Чуковский,
...., ........
Неужели их не будет в литературе, если общество будет развиваться
нравственно? Неужели Достоевские приходят, чтобы дать нам кусочек неба?
...Когда Роза открыла глаза, я постарался больше не попадаться ее взору
и сел в кресло таким образом, что меня не было видно за книжным шкафом.
Здесь же рядом помещался маленький столик, и на нем лежало распечатанное
письмо, поверх которого покоилась фотография. Я присмотрелся и увидел, что
на фото изображена моя бабушка с неизвестным мне мужчиной.
Похоже на то, что в этом временном срезе, после смерти деда Константина
Ивановича - отца мамы, которого я, естественно, помню, - нас разделяют
десять лет, но портрет которого висит у мамы в кабинете, бабушка вышла
замуж.
Роза ушла на кухню, а я обратился с вопросом к своему собеседнику.
- Бабушка вышла за него замуж в лагере, в сорок девятом, помоему, а дед
- мамин папа умер в блокаду. Сейчас бабушкиного мужа тоже уже нет на
свете, да и бабушки...
- Боже мой, еще раз подумал я.
- История ее мужа любопытна, продолжал он, не обратив внимания на мое
"Боже мой". - Он рижанин, сын благопристойных родителей, учился на
юридическом факультете, а когда Латвию присоединили к Советскому Союзу...
Его звали Сергей Аркадьевич.
- К чему присоединили?
- Я потом объясню вам, считайте, что к России, так вот его арестовали и
отправили в лагерь, там он познакомился с бабушкой, а его родители, не
дождавшись сына, уехали в Нью-Йорк. Эмигрировали.
- Как, они уехали в Америку, но это же не место для эмиграции?
- Может быть, но они прожили там положенный им век, и с ними уехала и
сестра Сергея Аркадьевича - Муся, Мария Аркадьевна. Она и теперь живет в
Америке. Когда я был в прошлом году в Штатах, я навестил ее. Она в
последние годы бывала и в Москве, и в Риге, и незадолго до смерти
бабушкиного мужа они увиделись...
Но я его уже не слушал, не слушал потому, что мне показалась такой
бездарной моя спокойная и размеренная жизнь, что стало нестерпимо стыдно
отчего-то...
- Как умер отец? - спросил я его после долгого молчания.
- От инфаркта, в семьдесят третьем, но на самом деле от того, что так и
не сумел адаптироваться в этом обществе.
Это слушать было невыносимо, потому что в мое время тот же самый мой
отец прожил на десять лет больше.
- А итальянца, конечно, зовут господин Сильвано Черви? - вдруг
спохватился я.
- Да, - ответствовал мой собеседник, - его именно так зовут.
И я подумал, насколько же должно было опуститься общество, если этот
милый, прелестный итальянский человек мог казаться здесь, в Великой
России, чуть ли не хозяином жизни.
- Несмотря на то, что вы появились так внезапно, хотя, видит Бог, я
ждал вас, - заявил мой собеседник, - не будете ли вы столь любезны оказать
мне одну маленькую услугу, и эта услуга будет несколько необычного
свойства. Я полагаю, что в ваших, и моих, - добавил он грустно, - генах
заложен странный фермент, удивительного отношения к матери. Так вот,
собственно, моя просьба касается нашей с вами матушки. Нельзя ли
как-нибудь изменить этот странный мир, чтобы то счастье, которое наша с
вами матушка имеет сейчас в возрасте отнюдь не девическом, влюбившись в
итальянца, было бы немножко дольше, я имею в виду то, - поспешно сказал
он, - что господин Сильвано Черви мог бы познакомиться с ней несколько
раньше.
Сколько им еще отпустит для счастья Святая Мария? Мы же этого не знаем
и не хотим знать, даже имея у себя в наличии машину времени.
"Да, - подумал я, - на этот вопрос я даже с помощью машины времени
ответить не хочу. Но почему, собственно, этот вопрос должен решать я с той
формой существования его матушки, которая есть у него, хотя по-человечески
я его прекрасно понимаю - его волнует мать.
Но ведь это же и моя мать... Я все время забываю, что он - это я.
...Но тогда мое желание скрыть от самого себя то, что машина времени
находится у него в квартире, оказалось усыпленным:
- А вы никогда не думали о том, что машина времени находится в этом
вашем доме? - сказал я ему.
- Думал, конечно.
- Но в чем же тогда дело? Сегодня ночью некто уже посещал вашу
квартиру, вы все мирно спали, он неслышно прошел сквозь стену спальни, в
виде светящегося света осветил крышку бюро. И поверьте, этот некто никогда
бы не позволил себе в жизни потревожить ваш сон, войти без стука в
спальню, но... ведь господин Черви, кажется, плохо спал эту ночь и сам обо
всем догадался.
- Что вы имеете в виду? - спросил меня "я".
Я имею в виду только то, что он знает, что если вставить крест,
привезенный им из Италии, в отверстие на крышке бюро, то он сможет точно
так же путешествовать во времени, как это делаю я.
- Тем самым вы сообщаете невероятную тайну Вселенной: нас не только с
вами двое в этом мире, но и бюро существует по крайь.ей мере два?
- Что вы, нас многие миллиарды. Кирилл Николаевич, о котором вы ничего
не слышали конкретного, но с которым я прожил большую часть моей жизни,
внимая его советам (он часто заменял мне отца), сказал мне, что времени
как категории не существует. Время - это всего лишь материальное понятие.
В каждом мгновении (возьмем за понятие мгновенья самый короткий промежуток
времени, который способны измерить земляне) остается полный набор
информации того, что происходило в это самое мгновенье. Таким образом, нас
с вами может быть во Вселенное не двое, а нас может быть миллион, миллиард
и больше, в том числе так же, как и предметов, которые нас окружают.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг