Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
   - Он ее завел к себе в кабинет, предложил прийти вечером, якобы для
свидания с мамой.
   - Срок давности! - заорал "он" из другого времени. - Это преступление
не имеет срока давности, - вдруг сказал он тихо. Но конечно, глупо в нем
заклокотал юрист... Как будто я сам не юрист.
   - Сиди, - сказал я ему, - а то завари еще кофе. Срока давности здесь
нет, и я это знаю не хуже тебя. Я поэтому и появился в роли Немезиды. Но
ведь, минуя государство, я тоже совершил преступление, хотя у меня есть
нравственное оправдание.
   - То, что вы рассказываете, - сказал второй "я", немного придя в себя и
не то чтобы меня перебив, но словно воспользовавшись паузой, хотя я давно
уже молчал, - невероятно. В криминалистике это известно, может быть, с
другими деталями, но известно. Но кое в чем я с вами не согласен.
   Представьте, вы рассказываете не о своих близких, не о нашей маме, а
пишете рассказ. Вы ведь одинаково холодно должны относиться ко всем
героям. А судя по тональности повествования, вы, хотя и знаете, что во
всем виновата система, тем не менее мстите не ей, а личности, не важно
положительной или отрицательной, но мстите личности за то, что она служила
этой системе.
   Но ведь это система требовала раздевать, насиловать, унижать, бить.
   - Не требовала, но дозоляла, - сказал я, чтобы быть точным.


                                   Глава 9

   - Может быть, но вы мне теперь ответьте на вопрос: система это виновата
в черствости нашей или мы сами. Человек ведь формируется в сопротивлении
среде. А по вашей логике: если в сегодняшнем да и в прошлом паскудстве
виновата система, то, значит, она не изменилась.
   Но если виновата личность, то я правильно поступил, убив Плотникова,
потому что, вычерпывая подобных личностей из системы, мы тем самым ее
очистим.
   Проверку проводили регулярно утром и вечером. Выводили строем и
ставили. Я стоять не могла, падала, но стоять нужно было обязательно.
   Надзиратель сказал: "Держите под руки, но пусть стоит".
   Только на четвертый день на обед нам дали суп, каким уж он показался
вкусным, как мы на него набросились! Суп принесли в молочном бидоне. С
этого дня нам стали давать суп два раза в день, в обед и вечером.
   Мы все были очень истощены, и как же мы ждали этого обеда! В ожидании
время шло очень медленно и казалось, что уже давно пора нас покормить, а
обеда все нет и нет. Тогда мы стали замечать по солнечному зайчику, что
проникал через окошко, - вот вчера он был на этой стенке здесь.
   Мы еще с момента ареста ни разу не мылись и, наконец, однажды в
каком-то автобусе нас повезли в баню. После бани нам дали первый раз с
момента ареста хлеб.
   Когда вернулись в камеру, случилось странное: показалось, что в камере
сидят сплошные Ленины и Сталины.
   Боже мой, неужели я схожу с ума?
   ...Потом это видение повторялось.
   Через несколько дней снова начали вызывать на следствие. Ночью
открывается дверь, входит рыло, тычет пальцем и говорит: "Собирайся на
следствие", - или входит, спрашивает, кто на букву "Ч", называешь фамилию,
выходишь. Следователь, как правило, Плотников, сидит, ожидая своей жертвы,
вынимает наган, кладет на стол, это делалось каждый раз, видимо, из
желания нагнать побольше страху, а себе придать солидности. Начинается:
"Немцами завербована?" - "Нет". - "Как нет, мы нашли в уборной документы с
твоей подписью". - "Нет". - "Врешь, б...", - и все в таком духе.
   Однажды в воскресенье утром меня вызвали на допрос, по счету уже шестой
за этот день. Меня вели на четвертый этаж, здание пустое, тишина, в одной
угловой комнатке сидит с озверевшим лицом следователь - "чужой", я его
никогда не видела. Посреди комнаты метрах в двух от стола табурет для
заключенного.
   Вхожу, сажусь.
   Окрик: "Встать!!!"
   Встаю.
   Он в упор смотрит на меня, играя наганом, орет: "Застрелю, мать твою!"
- т. д.
   Так продолжалось минут десять - пятнадцать. А мне это уже надоело и
почти не страшно. Наступила апатия.
   Я думаю, неужели это человек со всеми человеческими органами и
чувствами, неужели у него есть мать, любимая, дети, есть ли у него сердце,
и я решила проверить. Покашляла, сплюнула сгусток крови в беленькую
тряпочку (десны продолжали кровоточить) так, чтобы он видел.
   И вдруг говорит нормальным голосом: "Садитесь, что же вы стоите" - и
еще что-то, не относящееся к делу, о семье, и, наконец, сказал, что завтра
я получу из дому передачу. Я ему ответила, что передачи мне запрещены, что
семья живет в семи километрах от Пятигорска и что завтра неприемный день.
Назавтра, когда мы вернулись с оправки, посреди камеры стояла корзина с
продуктами и с запиской.
   Этот следователь меня больше не вызывал, а дело передали снова
Плотникову.
   В корзине оказалась мамалыга, картошка, печеные груши. По правилам
тюрьмы я разложила все на равные куски, сколько было людей в камере. Когда
я сказала: "Возьмите каждая себе покушать", - старшая из воровок заорала
на всех: "Не брать, никто не трогайте, она сама вон какая худая!"
   Второй раз тронула меня до глубины души чуткость этой грубой воровки.
   Итак, моим "делом" занялся следователь Плотников. Начал он с того,
чтобы я не воображала из себя интеллигентку: "Не думай, я тоже
интеллигент, мать твою..." - сказал он однажды. Я еле скрыла улыбку.
   Он на меня пристально смотрел.
   Начал он свою работу с мордобития. Левая сторона лица у меня вздулась.
Я перевязала щеку так, как перевязывают, когда болит зуб.
   Женщины в камере спросили, что со мной, я сказала, что упала ночью, во
время оправки с крыльца и разбилась.
   В связи с тем, что на следствии нас держали ночью подолгу, порой и
целую ночь, а днем отдыхать не давали, было очень трудно, и мы придумали
способ отдыхать. Кто-нибудь из женщин брал твою голову, клал на колени и
искал в голове вшей, у нас их не было, но это нужно было для отдыха. Это
разрешали, так как ни мыла, ни бани не было.
   Тебе ищут, а ты спишь.
   В этот раз, когда я пришла битая, просидев ночь у следователя, мне
таким образом дала отдохнуть малознакомая мне женщина, преподавательница
английского языка. Она рассказывала, что преподавала в Кремле членам
правительства английский язык. Спустя год я ее встретила в Георгиевской
пересылке, она мне сказала, что не поверила мне, что я свалилась с
крыльца, догадалась, что меня били, и спрашивала, почему я не сказала
правду. Я ей ответила, что не сказала из-за какогото сильного чувства
унижения и стыда: я не могла понять, как это могло случиться, что меня
бьет по лицу сильный, здоровый мужчина, бьет изможденную долгим сидением и
голодом женщину.
   Через несколько дней Плотников убедился в "измене Родине", и и
следствие было закончено.
   Шестого июля сорок четвертого состоялся суд - военный трибунал, который
подтвердил обвинение по 58-1а десять лет исправительно-трудовых лагарей и
пять поражения в правах.
   - А ты сам-то видел когда-нибудь уголовный кодекс с пятьдесят восьмой
статьей? - перебил меня путешественник во времени и хорошо сделал.
   Пока он искал его на своей книжной полке, я выпил кофе с коньяком.
Наконец он нашел то, что искал.
   - Вот, читай:
   "58-1а. Измена родине, т. е. действия, совершенные гражданами Союза ССР
в ущерб военной мощи Союза ССР, его государственной независимости или
неприкосновенности его территории, както: шпионаж, выдача военной или
государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за
границу, карается высшей мерой уголовного наказания - расстрелом, с
конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах - лишение
свободы на срок десять лет с конфискацией всего имущества."
   "Я" из другого времени молчал, потом до меня дошло. Бабушка почти
никогда не рассказывала об этом, ведь статья-то у нее была расстрельная.
   Мы долго молчали.
   - Теперь мне осталось рассказать тебе самое неважное: как я нашел
Плотникова, - сказал я наконец. - Позвонил я в кооператив "Поиск" и
сообщил им номер квитанции, по которой я отправил им полсотни. Через пять
дней пришла открытка.
   Как я туда доехал? Был недалеко, в семистах километрах, решил, что
семьсот верст не крюк, и доехал.
   Как я выглядел? Да такой же, как сейчас: бледный, невыспавшийся, с
синяками под глазами. Кашлял. Сердце сильно билось.
   Как я его убил? Погулял с ним, поговорил, напомнил кое-что - он,
оказывается, все помнит прекрасно, и бабушку, и маму. А как убил, я в
повести своей напишу, вы потом почиркаете, чтобы не было похоже на правду
и больше чтобы никто не воспользовался моим методом...
   - Стоп, стоп, стоп, - пребил меня "я" второй. - Вот вы говорите, он
помнит. А не думаете ли вы, что в нем проснулось раскаяние, а убивать
кающегося грешника как-то нехорошо?
   - Поэтому я уже написал в суд. Пусть будет процесс. От адвоката я
отказываюсь, ибо не разуверился в логичности своих действий.
   - Вы как Веркор?
   - Да, и цель у нас с ним одна: решить, наконец, вопрос: что есть
Человек.
   - Я не берусь судить вас, - сказал мне "я", - но позвольте мне
высказать некоторые соображения. В вашем поступке я усматривал бы только
состав преступления, но не усматривал бы отягчающих обстоятельств, а
именно - аморальности, только в одном случае: если бы вы, будучи юристом и
писателем (а последнее означает, что у вас есть способность фантазировать
и описывать, судя по вашим книгам, предположения следователя), не скрыли
бы следы преступления.
   В последнем слове подсудимого полагается просить о смягчении наказания.
Понимаю и то, что вы, насколько я вас знаю, этого делать не будете. Все
ваше творчество свидетельствует о том, что вы, хоть кол на голове теши,
считаете суд органом государственной справедливости.
   (Это потому что вы не знакомы с моей книгой "Россия. Правосудие.
   Сто лет беззакония").
   Но вдумайтесь: это суд того самого государства, которое за болтовней о
справедливости не наказало практически ни одного участника репрессий и
даже не репрессий, а бессмысленных издевательств над людьми. И вот,
сражаясь, как Гондла, с этим государством, вы боитесь его, вы заметаете
следы, значит, вы не верите до конца в справедливость с его стороны. Вы
совершили что-то, с вашей точки зрения, справедливое, но вы и стрятались,
а вдруг вас за это накажут.
   И еще я хочу сказать, что, убив его, вы взяли на себя ответственность
за его грехи. Душа убитого, как нам трактуют все религии мира, попадает не
в такие условия, как душа убийцы. Плотников жил себе и, уверен, каждый час
думал о своей жизни, чем ближе к смерти, тем больше. А вы прекратили его
думы, взяв их на себя. И я не уверен, что вы сможете теперь спокойно жить
на свете. Вы слишком совест.тавы, если даже судить, как это ни
парадоксально, по вашему последнему поступку. А второе отягчающее
обстоятельство, - продолжал визитер во времени, - то, что убили вы не
представителя гнусной и мерзостной системы, а немощного старика, к этой
системе никакого отношения давно не имеющего, то есть я хочу сказать, что
опять сила победила силу, а не справедливость силу. Перед кем вы теперь
герой, перед вашей (нашей)
   мамой? Так я уверен, что вы ей ничего не рассказали и не расскажете.
   Потому что, если она для вас Бог и совесть, как и для меня, то вы
поступили против нее.
   - Знаете что, - вдруг перебил сам себя мой дорогой "я", я прочел ваш
"Огненный столп" и "Моцарта и Сальери" и зауважал вас. Зауважал за то, что
в этих своих прозведениях вы вмешались в историю и не дали гнусному
итальянишке убить великого композитора, а чекистам расстрелять Гумилёва.
Поэтому мой вам совет читателя и человека, который знает о
несправедливости больше, чем все писатели на свете, - заводите вашу машину
времени и отправляйтесь к этому Плотникову в его эпоху. Там и померяйтесь
с ним силами.
   - Это неплохая идея, тем более, что вполне осуществимая. Стоит только
отправиться в матушкину спальню, взять крест Сильвапо, вложить его в паз
бюро и...
   Сперва в комнате появилось объемное изображение прошлого,
конкретизирующееся с каждым мгновением, а потом зазвучал бабушкин голос.
   Нам были запрещены книги, бумага, карандаши, иголки, крючки для
вязания. Один раз в месяц производился тщательный обыск, нас с вещами
выводили в пустую камеру, раздевали догола, ощупывали одежду, смотрели в
уши, в рот, подмышками, между ног. (Если честно, я по-женски была довольна
своей породой. Надзиратели ахали, видя меня. А женщины говорили: да, тебе
хорошо, тебя не ударят, такую красоту не бьют).
   А тем временем обыскивали нашу камеру, осматривали стены, карнизы.
   Бани регулярной у нас не было. Мы совершенно оборвались, обносились.
   Туфли, в которых меня арестовали, развалились, каблуки оторвались еще в
Георгиевском "путешествии", а то, что можно было привязать к ногам, сгнило
от сырости.
   В уборных дрянь стояла по щиколотку. На мне был свитер, в котором меня
арестовали. Я его обменяла на низкие без каблуков галоши.
   В конце концов мы стали жаловаться и требовать иголку и нитки.
   Наконец, нам стали давать иголку с нитками, а вечером на проверке
отбирать. Воспользовавшись такой возможностью, я сшила себе тряпочные
тапочки, всунула их в галоши.
   Так пробежали еще недели, а то вдруг вывели с вещами под дождь.
   Хороший был дождь, вкусный, августовский.
   - Куда?
   - В Находку, мать твою.
   И вот тут охранник протянул мне местную газету, где было написано о
том, что в числе фашистских недобитков я вместе с другими была приговорена
к смертной казни и что приговор уже приведен в исполнение.
   Первая мысль о Верочке, вторая о маме.
   Наверняка им подсунули уже эту газету.
   Но потом я взяла себя в руки. Чему быть, того не миновать.



                                   ЧАСТЬ IV.


   АНТИВРЕМЯ


                                   Глава 10

   Жила-была на свете шестилетняя девочка Верочка, которой очень любила
своего папу.
   По ей сказали, что папы у нее нет. А она нe верила, чувствовала, что он
уехал и ждала, что он вернется.
   Однажды мама и бабушка получили письмо, и по тому, как они себя вели,
читая его, Верочка поняла, что папа у нее есть.
   Улучив момент, умная Верочка утащила письмо и попросила соседского
мальчишку прочитать ей обратный адрес на конверте. Потом еще одного, чтобы
точно знать, что первый не соврал, запомнила адрес и, как взрослая, стала
собираться в путь-дорогу. Только делать это приходилось тайно.
   А дорога лежала длинная: из Пятигорска в Ленинград через Москву.
   Когда был собран крошечный узелок, Верочка спрятала его под большим
камнем в развалинах мечети. Туда детей не пускали, и ей казалось, что это
самое надежное место.
   Однажды Верочка исчезла.
   Сбились с ног, ища пропавшего ребенка, потом нашлись люди - соседи,
которые видели ее возле старой, заброшенной мечети. Место это имело дурную
репутацию. И именно поэтому ребятишки обожали там играть.
   Соседский мальчишка сперва отпирался - боялся, что заругают, а потом
сказал, что она там была совсем недавно. Она ловила бабочку.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг