- Бр-р-р, не порти мне настроение! Не порти. Все,- папа замахал руками.- Я
тебя больше никогда, ни-ког-да вот не буду брать на наши рандеву,
договорились? А сейчас пожалуйста, Светка! Светик, а? Ну пойди, посиди
где-нибудь. Почитай там или я не знаю что. Займись в общем. Мы только вот
допьем, дольем,- он посмотрел на опрокинутую рюмку дяди Яши, саркастически
хмыкнул и докончил: - Примем кофе с тортиком и пойдем на улицу. А, Светик?
Хошь тортика?
- Ладно уж,- уступила девочка.
- Вот и хорошо! Вот и молодец! - обрадовался папа.- Эй, Рит!
Тетя Рита поставила на стол стопку грязных тарелок, вытерла руки
передником и подошла к ним.
- Ри-ит, отведи мою куда-нибудь, где не курят, а то здесь не продыхнуть,
ей-богу. Ладно? - попросил отец и не удержался от вопроса, который задавал
всем подряд: - А какая у меня уже девчонка вымахала, видела?
- Еще вчера видела,- подтвердила тетя Рита, и придерживая Свету за плечи
(спасибо, за ручку не взяла, словно маленькую! А то противный дядя Слава
так сегодня и сделал) выпроводила из комнаты. В коридоре Аня с Петей
игрались самолетиками. Тетя Рита позвала своего старшего сына Ростика и
поручила Свету его заботам.
Мальчик отвел ее в свою комнату, молча вытащил пачку старых "Пионеров" и
немедленно ушел. Кажется, они вместе с сыном тети Ларисы что-то затевали,
а потому Ростику было не до девчонки.
Впрочем, Света не обиделась. В журнале она нашла "Маленькую Бабу Ягу"
Отфрида Пройслера и вспомнила, что когда-то выпрашивала у Ирки Войтенко (с
которой до сих пор дружила несмотря на то, что училась уже в другой школе)
эту сказку. Однако Иркины родители строго-настрого запретили ей выносить
журналы и книжки из дома, даже ради лучшей подруги (очевидно, основываясь
на собственном опыте: тетя Лида, Иркина мама, постоянно воровала
литературу в библиотеках. Например, какую-то "Консуэллу" она стащила
трижды, "Лунный камень" стибрила четырежды, а "Там, за рекой,
Аргентина" - дважды. Так сказала Ирка). Теперь Света радовалась столь
неожиданно представившейся возможности.
Однако радость ее вскоре была омрачена: в стопке "Пионера" не хватало
первых двух номеров. Девочка решила разыскать их в книжном шкафу.
Разумеется, рыться в чужих вещах некрасиво, но ей очень не хотелось
возвращаться в прокуренную гостиную. Кроме того, Ростик ведь бросил ее
несмотря на просьбу тети Риты...
Недостающие журналы лежали на нижней полке шкафа поверх большой старой
фотографии, наклеенной на красивый картонный подрамник. Света решила, что
это групповая фотография класса, где учились и тетя Рита, и ее папа, и все
собравшиеся здесь дяди и тети. У них дома была точно такая же, и когда
Света была совсем еще крошкой, мама давала ей рассматривать фото, когда
кормила. Свете ужасно нравилась блестящая глянцевая поверхность фотографии
и фигурка скачущего на коне Богдана Хмельницкого (о чем свидетельствовала
дырка на месте головы славного гетмана, немилосердно расковырянная
маленьким пальчиком). И отложив журнал девочка вытянула фото.
Это действительно была выпускная фотография, но (увы!) совершенно другого
класса. Очевидно, того, в котором учился муж тети Риты. А вот и он в
правом верхнем углу. Острецов Игорь. Какой молоденький! Совсем еще
мальчишка, пытающийся изобразить перед объективом СЕРЬЕЗНОГО МУЖЧИНУ. Это
сейчас он серьезный, а тогда - одна видимость.
Света примостилась на уголке дивана и принялась рассматривать
десятиклассников, выпущенных в шестидесятом году Киевской средней школой
номер два.
...Какой, однако, маленький номер! У них на Подоле есть сотая школа и даже
сто двадцать четвертая, а тут вдруг вторая. Интересно, где она находится?
- На Куреневке,- подсказал кто-то из-за спины.
Света обернулась так резко, что лежавшие рядом журналы съехали на пол. Но
за спиной был только висевший на стене ворсистый ковер с узором "под
Азию". Из-под закрытой двери тянуло табачным дымом. В гостиной время от
времени раздавались взрывы хохота: дядя Саша рассказывал анекдоты. На
кухне тетя Рита и дядя Игорь гремели посудой. В коридоре Петя с Аней
сосредоточенно гудели, изображая "кукурузник".
Кроме Светы в комнате никого не было.
Девочка взяла фотографию на этот раз недоверчиво, но так как ничего
сверхъестественного не произошло, она возобновила изучение причесок
школьниц начала шестидесятых годов, платьев и украшений учительниц, не
забывая вскользь рассматривать также мальчиков.
Так она дошла до нижнего ряда. Второй слева там была некая Россошинская
Галина. И Света долго вглядывалась в ее миловидное овальное личико,
удивительно удачно вписавшееся в овал фотографии. Эта Галина ухитрилась
заплести косы с пышными бантами, отчего казалась не выпускницей школы, а
первоклашкой.
Свете стало смешно. Мальчики все до единого из кожи вон лезли, лишь бы
выглядеть посолидней (у троих был абсолютно одинаковый галстук,
смотревшийся совершенно нелепо. Очевидно, мальчики передавали его друг
другу наподобие эстафетной палочки), то по крайней мере половина девочек
одевалась и причесывалась так, чтобы сбросить со счета хотя бы
годик-другой. Хотя другая половина ни в чем не уступала мальчикам.
Нет, насчет мальчиков Света ошиблась. Рядом с Россошинской Галиной, прямо
над изображением Верховного Совета помещен был фотопортрет юноши, который
ни за что не смог бы выглядеть взрослым, даже если бы очень постарался.
Никакого галстука, даже пиджака он не одел. Обыкновенная рубашка,
застегнутая до последней пуговки, над воротничком - лицо с пухлыми губами
и безвольным подбородком. Мягкие волосы расчесаны кое-как, в светлых
глазах застыло совершенно детское выражение. Казалось, он ПРИВЫК быть
маленьким и подчиняться всем и каждому. Интересно, кто это такой?
"Петриченко Юрий," - прочитала Света.
Где-то в подсознании медленно созрел и начал разрастаться непонятный
болезненный интерес к этому Петриченко Юрию, чья фотография КАК БЫ
АБСОЛЮТНО СПРАВЕДЛИВО была помещена в ПОСЛЕДНЕМ ряду между фотографиями
двух девушек.
И вся фотография словно начала ВТОРИЧНО ПРОЯВЛЯТЬСЯ: лица ВСЕХ
изображенных вдруг сделались рельефными, ВЫШЛИ из плоскости бумаги и
ожили... да, неожиданно УЗНАННОЕ лицо! Это же... Кто?
ОН!!!
Запах табачного дыма исчез, развеялся. Все ВНЕШНИЕ звуки, доносившиеся в
комнату, постепенно смолкли (только ЖУРЧАНИЕ ВОДЫ В КРАНЕ сделалось
необычайно громким). Свет люстры под потолком померк, и девочку окутала
кромешная тьма...
* * *
...Поток, впадавший в озеро шагах в двадцати справа, громко журчал. Однако
звук этот не радовал сердце, не веселил душу и не дарил надежду, ибо не
был похож на бойкий говорок весеннего ручейка, переплетающийся с частой
дробью капели. Словно тысячи, нет, десятки, сотни тысяч людей безмолвно
плакали, и их слезы соединяясь в тоненькую струйку змеились по плотно
утоптанной земле и вливались в озеро. В Озеро Непролитых Слез.
Юра окунул руку в черную воду. Тяжелые как ртуть капли сорвались с мокрых
пальцев, по поверхности пошли кольца ряби. Когда она вновь сделалась
зеркально-невозмутимой, юноша увидел как бы на небольшой глубине свое
отражение. Совершенно детское лицо с пухлыми губами, безвольным
подбородком и светло-серыми глазами. Юра взъерошил и без того растрепанные
мягкие волосы, грустно усмехнулся и прошептал:
- Что она нашла во мне? Ума не приложу.
ОТРАЖЕННЫЙ юноша как будто лежал навзничь и устремив взгляд мимо головы
оригинала рассматривал далекий черный потолок, покрытый похожими на
маленькие кусочки мочалки корни трав. И прислушивался к недавно
родившемуся в груди странному ощущению.
...Это больше всего напоминало невесомый мыльный пузырь, плывущий высоко
над полом кухни. Тончайшую ярко-радужную сферу, гонимую к потолку горячим
воздухом, поднимающимся над раскаленной газовой плитой, где кипят кастрюли
и ведра.
Юра совсем еще маленький. Мама стирает белье в оцинкованном корыте. Она
свернула трубочкой какую-то бумажку, обмакнула ее кончик прямо в мыльную
воду и выдула большой пузырь на радость сыну. За дверью кухни ругается
тетя Клава, потому что из-за маминого корыта ни пройти, ни проехать, а у
нее между прочим суп. Но Юра и мама смотрят друг на друга с видом
заговорщиков и продолжают следить за парением пузыря. Мальчик тихо и
радостно смеется. Мать улыбается. Вокруг ее губ и на щеках залегли ранние
морщинки.
Пузырь лопнул. Мыло попало в глаза. Щиплет...
...Что это? Слезы?
Ему иногда хотелось плакать, особенно СНАЧАЛА. И он плакал. Но слез не
было. НАСТОЯЩИХ слез. Соня рассказала однажды, что так как В ЭТОМ МЕСТЕ
плакать попросту невозможно, все НЕПРОЛИТЫЕ СЛЕЗЫ собираются в озеро,
лежащее сейчас перед юношей. Юра так и не понял, сама ли девушка придумала
такое или кто-нибудь рассказал ей это. Или такова ЧИСТАЯ КАК СЛЕЗА
правда... Но даже если ЕГО непролитые слезы и присоединялись несколько раз
к многочисленным РУЧЕЙКАМ ТОСКИ И ПЕЧАЛИ, сейчас их не было. Сейчас в
груди надулся невесомый РАДУЖНЫЙ ПУЗЫРЬ, который стремился к земляному
потолку и увлекал его вслед за собой.
- Сегодня Духов день.
Юноша сел и оглянулся. Взволнованная Соня стояла у него в ногах. Платье,
спадавшее до самого черного пола свободными складками, стало еще более
ЗАМЕТНЫМ. Теперь прекрасные линии ее тела просматривались через все еще
достаточно тонкую одежду как сквозь молочно-белую пелену тумана, благодаря
чему Юра воспринимал уже девушку без прежнего чувства ВНУТРЕННЕГО
ОТТОРЖЕНИЯ.
- Сегодня Духов день,- повторила Соня.
- Ну и что?
Юра искренне удивлялся, почему девушка так взволнована каким-то там
Духовым днем. ЗДЕСЬ не было ни Нового Года, ни Восьмого Марта, ни
Первомая, ни Дня Победы, ни Октябрьских, ни Пятого Декабря - никаких
привычных ЗЕМНЫХ праздников. Вообще никаких ДНЕЙ. Ни даже малейшей зацепки
для отсчета. Сплошная беспросветная ТЯНУЧКА ИЗ ЧЕРНОГО КАК ПОДГОРЕВШИЙ
СИРОП ВРЕМЕНИ.
- Это ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ день,- объяснила Соня.- Окончание поминовения умерших.
И нам можно НАВЕРХ.
Радужный пузырь в груди с треском лопнул. Юноша нелепо подскочил и тут же
вновь шлепнулся на утоптанный глиняный пол. Впрочем, СРАЗУ ли? Кажется, на
мгновение он все же завис...
Теперь в груди росла уже ЦЕЛАЯ ГРОЗДЬ мыльных шаров. Легчайшая пена,
которая обволакивала и согревала измученное сердце.
- Что ж ты сразу не сказала! - Юра попробовал сделать вид, что
рассердился, но будучи не в силах притворяться весело и беззаботно
расхохотался, вскочил и бросился к девушке. Точно! Он так и летел над
черным полом, невесомый, словно пушинка.
- Как здорово! - восхищался юноша. Соня поймала его на лету, порывисто
обняла, сказала:
- Глупенький, ты и сам мог бы догадаться,- и показала на его свечку. Юра
не поверил своим глазам: мертвый огонек ОЖИЛ и мерно подрагивал.
Подчинить себе язычок пламени могли лишь души, СИЛЬНЫЕ в смысле
ВНУТРЕННЕГО СОВЕРШЕНСТВА. Сонин дедушка мог например заставить трепетать
ЦЕЛЫЕ ПОЛЯ огоньков. Пламя Мишиной свечки дрожало, когда он пел что-нибудь
собственного сочинения. До этого момента у Юры ничего подобного ни разу не
выходило.
Однако когда он попытался заставить огонек разгореться посильнее, ничего
не получилось: крошечный язычок пламени остался равнодушным к его усилиям
и трепетал в каком-то загадочном, явно не зависящем от желаний Юры ритме.
- Нет, ты пока еще слаб, так что не старайся,- мягко сказала Соня.- Свеча
ожила, потому что тебя вспоминают НАВЕРХУ...
Она деликатно замолчала, но юноша понял: Соня конечно имела в виду его
маму. И еще он вспомнил одну из присказок бабушки Мани: "Жена найдет себе
другого, а мать сыночка - никогда". Кому же и вспоминать как не маме! И
"другого себе не нашла, как отец на фронте погиб, и младшенького
потеряла..."
Юре показалось, что протекающий рядом РУЧЕЕК ПЕЧАЛИ на несколько секунд
зажурчал громче и тоскливей.
- Ты можешь пойти НАВЕРХ хоть сейчас и бродить там до первых петухов,-
утешила его девушка. ГРОЗДЬ МЫЛЬНЫХ ПУЗЫРЕЙ в груди сверкнула, точно на
нее упал прорезавший подземный мрак солнечный лучик. Соня тихо продолжала:
- Ты счастливей меня. Тебя хоть есть кому вспомнить. А меня вот...
некому...
Действительно, свечка горела в ее ладони как всегда непоколебимо ровно.
Однако девушка не поддалась печали, бойко тряхнула черными как ночь
кудрями и сказала5
- И кроме твоей свечки разве ты не смотрел в озеро? Не видел, как мы
гуляем по земле?
Соня утверждала, что в глубине черного водяного зеркала можно видеть
прошлое и будущее. Юра не наблюдал там ничего, кроме собственного
отражения (Иными словами, САМОГО ЖАЛКОГО НАСТОЯЩЕГО) и считал это такой же
сказкой, как историю о НЕПРОЛИТЫХ СЛЕЗАХ.
- Ничего такого я не видел,- сказал он и задорно добавил: - И не понимаю,
почему ты до сихпор ЗДЕСЬ, раз можно НАВЕРХ!
Сказано это было абсолютно бездумно, хотя и безо всякого дурного умысла,
конечно.
...Маленький Юра держит в кулачке кузнечика, за которым охотился минут
пятнадцать.
- Ма-а-а, а я поймал его! Смотри!
Насекомое изо всех сил пытается высвободиться. Лапки щекочут кожу ладони и
пальцев. Мальчик все крепче и крепче сжимает кулачок, чтобы драгоценная
добыча не ускользнула.
- Ну-ка покажи, покажи.
Мать склоняется над Юрой. У нее такое лицо, точно она готовится увидеть
АНГЛИЦКУЮ СТАЛЬНУЮ БЛОХУ, подкованную алмазными подковками на золотых
гвоздиках.
Мальчик торжествуя разжимает кулачок.
Кузнечик мертв. Пытаясь удержать его Юра нечаянно переусердствовал...
Юноше на мгновение показалось, что он перенесся на душистый луг,
оставшийся в том делеком солнечном дне. Только теперь на ладони вместо
неподвижного насекомого лежала РАЗДАВЛЕННАЯ СОНЯ. И его объял точно такой
же смешанный с запоздалым раскаянием ужас, как в детстве.
- Я не пойду без тебя,- сказала девушка каким-то ЧУЖИМ голосом, странно
растягивая слова.- Я так... привязалась к тебе... Ты же знаешь.
Он знал. Еще как знал, дурак! И как это его угораздило ляпнуть ТАКОЕ?!
- И сейчас не пойду... И В ПРОШЛЫЙ РАЗ не пошла. И тоже, между прочим,
из-за тебя.
Юра застыл с раскрытым ртом. С оправданиями, замершими на кончике языка.
Интересно, что значит...
- Что значит "в прошлый раз"? В ПРОШЛОМ ГОДУ, что ли?
Соня отвернулась и медленно пошла прочь. КАК ТОГДА, при первой встрече. И
он позвал девушку почти как тогда:
- Эй, погоди! Куда ты?
Соня неудержимо удалялась.
- Сколько же времени я здесь?
- Больше года.
"Больше года!" - словно эхо откликнулось в груди. Больше года смерти,
мрака, безрадостного и беспросветного. Кошмар...
А она?! ОНА! Могла давно пойти НАВЕРХ, бросить его одного в гигантской
черной могиле, имя которой - Бабий Яр. И не сделала этого. Осталась с ним,
по самую макушку погрязшим в отчаяние.
- Сноя, а... в прошлый раз... мне что, нельзя было ТУДА? - спросил Юра как
можно более непринужденно, чтобы хоть как-нибудь уклониться от неприятного
оборота, который принял разговор. Девушка остановилась, обернулась и
неловко и жалко улыбаясь проговорила:
- Понимаешь... Мой дедушка... Я советовалась с ним, и он сказал, что
тебе... ЛУЧШЕ НЕ НАДО. Можно, но не нужно, как говаривал один его друг. Да
ты о нем слышал, это дядя Сема, который жил на Малой Васильковской рядом с
синагогой.
Так вот, дедушка боялся, что ты затоскуешь по земле и... покинешь нас. А
так делать нельзя. Вот я и решила не говорить тебе... ТОГДА.
"Покинешь НАС." Как же! Во взгляде Сони читалось нечто иное: "Бросишь
МЕНЯ." А губы ее лгут, все время лгут, лгут, лгут... И сейчас она лжет, и
тогда врала. Не о нем заботится - о себе. И боится проболтаться. Только
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг