И вдруг то тут, то там из воды стали выскакивать рыбки, плескаться, кто
выше выпрыгнет, словно старались искупаться в иной среде, в лунном свете.
Через мгновение над озером все заблестело серебром, и тысячи металлических
отражений ослепили глаза Ильи. Он шагнул на сей раз широко, остановив свое
тело, когда вода достигла кадыка, который поднялся при этом под самую
челюсть, невольно открывшуюся от сказочного зрелища рыбьего танца, и потекли
в открытый рот туманные вереницы, опускаясь внутрь души ароматами
отцветающего времени, запахом умершей листвы и терпкостью лесных костров.
- Ах! - произнес Илья, когда стайка рыбок запрыгала возле самого его
лица, касаясь тельцами щек, а некоторые, самые отважные, проносились в
полете над бритой головой, царапаясь нежными животиками о жесткую поросль.
Откуда здесь такие рыбы? - подумал Илья напоследок. - Здесь же только
бычки водятся...
Еще он подумал незначительно о том, что мыло осталось на берегу, но тут
же забыл и об этом...
Ему было очень хорошо. Его тело расслабилось, он весь созерцал
вибрирующий вокруг него мир, сам завибрировал, испытывая небывалое счастье
всеми органами, всеми клеточками, и от всего этого, от небывалого
восторженного подъема решительно сделал последний шаг в непроглядную
глубину, нырнул и превратился в рыбу...
2. УЧАСТКОВЫЙ
Капитан Синичкин, сорока четырех лет, участковый милиционер Пустырок,
получивший капитанское звание всего шесть недель назад, обход своей
территории начинал обычно со свалки, которую начальник отделения майор
Погосян называл не иначе, как рассадником криминогенной заразы, портящим все
показатели почти благополучного района.
Перед началом инспектирования местности капитан Синичкин выпивал с утра
стакан кефира и только, так как пытался бороться с полнотой, скопившейся
почему-то особенно в ляжках, заставляя их, жирные, тереться друг о друга. К
концу дня кожа обычно воспалялась и зудела до утра натертой мозолью.
Жена капитана ежевечерне мазала полную плоть мужа специальной мазью,
купленной у подруги за приличные деньги, так как та рассказывала, что
добывает мазь у одной старушки, которой почти сто лет и которая одна знает
рецепт чудотворной мази, замешанной, как говорит сама старуха, на живой
клетке.
- Что мы будем делать, когда старуха помрет? - спрашивала жена мужа. -
Сказала старая, что рецепт с собой в могилу унесет!
И действительно, мазь приносила Синичкину к утру облегчение, так что он
мог безболезненно натянуть на себя форменные брюки и работать до вечера.
- Не знаю, - пожимал плечами супруг, но на всякий случай, на силе воли,
принимался худеть, выпивая с утра стакан нежирного кефира.
Следующее принятие пищи он планировал на два часа дня, решая обходиться
на обед отрубевым хлебом с куском нежирной колбасы и цветочным чаем. На
вечер же предполагался все тот же кефир, но с какой-нибудь булочкой,
намазанной растительным маргарином.
Но на обеде его диета, его мечты о глобальном похудании обычно
заканчивались, так как отделение милиции, в котором он имел честь служить,
почти на восемьдесят процентов состояло из армян. В обед офицеры-армяне
собирались за одним столом, раскладывая на нем всякую кавказскую всячину: и
хошлому - вареную телятину, и бастурму - вяленую баранину, нарезанную
тонкими ломтиками, просвечивающими спелым гранатом, и аджапсандали - овощное
рагу со специями, от которых становилось хорошо на душе, и долму - мясной
фарш, сваренный в завернутом виноградном листе, маринованном в уксусе; и
запивалось все это хорошим чаем - единственным, что было на столе не
армянским, так как многие любили чай "Lipton" - черный иностранный, с
лимоном.
Капитан Синичкин пытался было есть свой отрубевый хлеб с колбасой, но тут
же в его сторону неслись презрительные "вай-ну", да и запах от армянского
стола столь мучил ноздри многообразием ароматов, а слюна заполоняла все
ротовые окрестности, что участковый не выдерживал и, махнув в сердцах на
диету, хватал с тарелки огромный кусок мяса и жевал его с великой грустью,
какая бывает от несбывшихся надежд.
- Вот и молодца! - хвалил начальник отделения, когда в желудке капитана
находила свое место значительная часть армянских продуктов. - Молодца!.. А
то как работать станешь на одном кефире? - И сам отвечал: - Плохо. А мы тебя
в звании понизим. Отдадим твою звездочку Карапетяну, а то он двадцать лет
все прапорщик. Есть надо хорошо! Понял?
- Так точно, - с еще большей грустью отвечал Синичкин, так как вспоминал
свои болезненные ляжки и многословные укоры жены.
Исподволь рассматривая фигуру своего начальника Погосяна, он несколько
ему завидовал, так как у низенького армянина все в фигуре развивалось
нормально. Короткие ножки были худы и кривы, а потому тереться ляжками не
могли. Все излишние калории скапливались там, где им и положено, а именно в
животе, мячик которого Погосян называл комком нервов.
- Комок невров! - с гордостью произносил армянин, коверкая слово, либо по
незнанию, либо нарочно, и поглаживал свой живот с уважением.
Остальные в отделении тоже были толсты животами, за исключением молодежи,
которой по званиям полагалось быть стройными, и Синичкин часто задумывался о
том, что он не такой, как все, и отчего это с ним происходит.
От таких раздумий он все время находился в состоянии меланхолии и грусти,
что не укрывалось от бдительного ока майора Погосяна.
- Может быть, ты еврей? - доверительно спрашивал начальник. - Ты не
таись, евреи тоже древняя нация!..
- Да какой я еврей? - удивлялся капитан, вспоминая, что все его
родственники из Смоленской области и все они были Синичкиными, а по матери и
вовсе Козловы. - Русский я, - и тяжело вздыхал.
- А отчего грустный и вялый такой? - допрашивал командир. - Русский
человек бодр на подъем и весел душой! Вон, посмотри на Зубова, любо-дорого
поглядеть! Улыбка с лица не сходит! - и косился на Зубова, скаля при этом
рот, набитый металлическими зубами.
Надо заметить, что старшина Зубов был таким же чистокровным армянином,
как и Погосян, звался тридцать лет не Зубовым а Зубяном, но женился на
русской жене, отец которой, состоя в дворянском звании, поставил непременное
условие, чтобы милиционер исправил фамилию на русскую, так как кавказцев в
его роду только не хватало!
Видимо, Зубян крепко любил русскую Василису, так как окончание фамилии
облагообразил на "ов" и в паспорте в графе национальность получил подарок -
русский!
Восемьдесят процентов отделения ржало над вновь испеченным Зубовым, так
как старшина был темен лицом, черняв волосами, а из-под узкого лба на синее
от щетины лицо спадал огромный, многоярусный нос, из которого торчали в
разные стороны жесткие волоски и, несмотря на частое состригание маникюрными
ножницами Василисы, росли стремительно, как бамбук под солнцем. Да и имя у
старшины осталось далеко не славянское, а гордое, как горная вершина, -
Аванес!
Но майор Погосян издевательски называл гордого Аванеса Иваном, заставляя
того злиться, наливаться кровью, как индюк, и поправлять начальника, впрочем
вежливо:
- Аванес я, господин майор!
- А твоя жена умеет плов готовить?
- Нет, - мотал головой Зубов.
- А пельмешки?
- Трех видов! - с гордостью отвечал Зубов, не ожидая примитивного
подвоха.
- Вот видишь, - расплывался в металлической улыбке майор. - Русский ты,
коли твоя жена армянскую кухню не знает, а пельмешки готовит! Трех видов!..
Пшел вон, Зубов Иван!.. А вы, господин Синичкин, извольте приступить к
обходу вверенной вам территории!
- Слушаюсь, господин майор! - вытягивался грустный Синичкин в подобие
струны и отбывал из отделения на волю. Он шел, терся ляжкой о ляжку,
переваривал армянский обед и жалел Зубова, которому доставалось на дню по
пять раз от каждого из армян в милицейской форме за смену национальной
ориентации.
Итак, субботним днем капитан Синичкин, как всегда, начал обход территории
со свалки, проходя по тропинкам старателей, следя, чтобы не оступиться и не
извозить в помоях начищенные до блеска сапоги.
Свалка милиционеру нравилась, как часть привычного ландшафта. Так люди
любят свою маленькую Родину - село, деревню, городской двор... Все в ней, в
свалке, было гармонично. И кучи старого тряпья, сброшенные с грузовика
обществом "Армия спасения" за ненадобностью даже самому нищему населению
страны, и люди, копающиеся в этих кучах, и слабо тлеющие костерки с
вьющимися дымками, разносящими по округе запахи, которые не поддаются
классификации. А не нравились Синичкину лишь продуктовые навалы, где гнила и
бродила фруктовая и овощная тухлятина. От этих неприятных процессов над
пузырящимися холмами кружили, поблескивая зелеными брюшками, рои мух,
которые иногда залетали в форточку квартиры капитана и лазали по фруктам
свежим. В такие мгновения Синичкин представлял себя микроскопом и ему
казалось, что на спелом яблоке, на его красном боку, мерзкая муха отложила
свои невидимые личинки. Тогда милиционер вооружался мухобойкой и дрался до
полной победы, до поголовного истребления семейства мушиных в его частной
квартире.
В столь ранний час на свалке не наблюдалось особого оживления, и Синичкин
рассчитывал миновать этот участок быстро и без особых хлопот. Он уже было
достиг границы помойки, как услышал выстрел.
Духовушка, - определил он. - "Ижовка"!
Выстрел повторился, и капитан пошел на него, убыстряя шаг, вытягивая шею,
стараясь еще издалека узнать стрелка. Над головою пронеслась черная туча
пустырских ворон, и Синичкин прикрыл фуражку руками, чтобы не попортили
новую ткань с лету.
Раздался третий выстрел, и милиционер, проворно забравшись на кучу
какого-то мебельного хлама, отыскал взглядом стрелка и определил в нем
Мыкина, работника теплоцентрали, перезаряжающего ружье.
Так и есть, "Ижовка"! - удовлетворенно кивнул головой Синичкин, вытащил
из кармана свисток и несильно дунул в него, для проформы одной, да и чтобы
уши не заложило самому. Он знал, что Мыкин не побежит, что у него имеется
разрешение на духовушку, просто поболтать хотелось и узнать перспективы на
включение отопления в этом осенне-зимнем сезоне.
- А, привет, Караулыч! - поздоровался Мыкин, целясь в жирную ворону,
раздирающую в этот момент на мясо дохлую крысу, которая почему-то наполовину
торчала из праздничной коробки со сбившимися лентами.
- Я - Михалыч, - поправил Синичкин. - Охотимся?
- Помаленьку! Вишь, тварь какая жирная!
И Мыкин нажал на курок. Пах!.. Пулька попала прямо в середину черного
тела, и ворона, взмахнув черными крыльями, закружилась на месте, совсем еще
не убитая, а только раненная, закаркала, роняя с клюва кровавые капли, и
засмотрелась на стрелка, который с легкой брезгливостью перезарядил оружие и
еще раз прицелился.
- Ишь, глазеет! - прокомментировал он и вновь выстрелил.
Ворону отбросило в сторону, она сипло каркнула в последний раз, дернула
когтистой лапой, и глаза ее остекленели, выдавая пришедшую смерть.
- И чего ты их стреляешь? - поинтересовался Синичкин. - Ты вроде больше
по рыбной части?
- С пяти утра каркали, суки! Спать не давали! А сегодня суббота...
Мыкин порылся в кармане и выудил из него спичечный коробок.
- Вот что я нашел, Караулыч!
И раскрыл коробок. В нем лежал кусочек чего-то с капелькой зачерневшей
крови на серой плоти.
- Что это? - поинтересовался Синичкин.
- А я вот тоже гадал, что это может быть! - И Мыкин протянул коробок
участковому. - На-ка, погляди!
- Что это?
- Ты гляди, гляди!
Синичкин поднес коробок к самому носу и, вглядываясь в его содержимое,
чувствовал в сером кусочке что-то знакомое, но что именно - никак не шло ему
на ум, ассоциации не срабатывали, и он замучился желанием получить
немедленный ответ.
- Не тяни! - В его голосе прозвучали строгие начальственные нотки. -
Изложи свою мысль!
- Ухо.
- Что ухо?
- В коробке ухо, - пояснил Мыкин, засовывая ружье в чехол. - Вернее,
часть уха.
Синичкин напрягся и весь посерьезнел, когда разглядел и узнал в кусочке
серой человеческой плоти часть ушной раковины.
- Так-так! - произнес он. - Где взял?
- Да одна из этих гадин, - Мыкин кивнул на воронью стаю, копошащуюся
неподалеку, - в клюве держала! А я ее!..
- Так-так! - вновь изрек блюститель закона и задумался о том, что на
вверенной ему территории произошло преступление. - А ну, дай!
Мыкин легко расстался с находкой, но попросил Синичкина вернуть
впоследствии коробок, найденный здесь же на свалке, так как на нем имеется
редкая этикетка, а его девятилетний сын их собирает
Участковый пообещал, а затем объяснил Мыкину, что тот теперь свидетель и
без уведомления властей никуда отъезжать не могущий. Мыкин расстроился и про
себя подумал, что найди он в следующий раз хоть труп без головы,
сигнализировать никому не станет, а поскорее уберется восвояси.
- Понял? - строго спросил капитан.
- Понял, - вяло ответил Мыкин.
На этом они расстались, и каждый пошел своей дорогой.
Вот лежит у меня в кармане ухо, - думал дорогой Синичкин. - А ведь
кому-то оно вчера принадлежало, росло на голове и слушало всякие звуки
природы. А сейчас трется у меня в кармане никчемной плотью и ничего не
слышит, разлагается только. Да и хозяин уха, вероятнее всего, где-нибудь
здесь же, расчлененный и прикопанный под мусором.
Капитан огляделся, словно пытаясь отгадать, где закопан убитый, поглядел
на часы, чтобы запомнить время первой находки, прошелся еще по старательским
тропинкам, но ничего подозрительного не отыскав, свернул влево к песчаному
карьеру, который в этот ранний час облюбовало несколько рыбаков, выуживающих
один за другим бычков, - пойманные рыбки валялись тут же, в песке, разевая
свои непропорционально большие рты.
Участковый прошелся по рыболовам, поспрашивал, не видели ли те
чего-нибудь подозрительного, и, получив сугубо отрицательные ответы, шел
вокруг водоема лишь для проформы, дабы обойти его целиком.
На некоторое время Синичкин отвлекся от профессиональной деятельности и
прислушался к своему организму. Он с удовлетворением отметил, что ляжки еще
не начали болеть, но сейчас же его настроение испортилось, когда участковый
вспомнил, что старуха, производящая целительную мазь, может скоро издохнуть
по причине старости и тогда, вероятнее всего, придется прибегать к услугам
врачей-косметологов, чтобы с помощью операции лишиться жировых отложений. А
ведь это, наверное, больно - операция!.. Потом он подумал, что нужно будет
шить новые форменные брюки, что тоже выльется в копеечку, а оттого стало еще
более печально на душе, и Синичкин решил отдохнуть, посидеть на большом
валуне, посмотреть на водную гладь - успокаивающую и настраивающую на
философский лад.
Он смахнул с валуна какое-то тряпье и усадил свой зад на прохладную
поверхность, поерзал им, устраиваясь так, чтобы не мешал пистолет в истертой
кобуре, и вперил свой взгляд в никуда.
Я не такой, как все, - окончательно уверился капитан Синичкин. - Мне
сорок четыре года, я всего лишь капитан, и у меня нет детей. Моя жена пуста,
как пересохшая бочка, и сколь ее ни наполняй живым, все живое и вертлявое
гибнет в ее чреве, как в серной кислоте. Моим детям могло быть уже по
двадцать лет, и я мог быть уже дедушкой, которого бы любили внуки. Я бы
ходил с ними на рыбалку, а когда бы они подросли, научил стрелять из
пистолета... Но внуков у меня никогда не будет, и, следовательно, они
никогда не научатся стрелять.
Правый глаз милиционера наполнился чистой слезой, а левый вдруг обнаружил
рядом с валуном какое-то шмотье, которое он же, Синичкин, сбросил с камня,
прежде чем рассесться.
Чья-то одежда, - определил участковый. - Штаны и рубаха.
Он соскользнул с валуна, как с горочки, тяжело наклонился и слегка
брезгливо, двумя пальцами, зацепил вещички, поднимая их к свету. Ему стало
на мгновение стыдно, так как одежда могла принадлежать какому-нибудь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг