- Не радуйтесь больно, - уже в дверях предупредил Зубов. - Эта лиловая
харя адвокатов еще найдет! А уж они вас как липку обдерут! Я эту категорию
знаю!..
С грехом пополам воду убрали. За всеми перипетиями наблюдал Батый,
безучастный к происшедшему.
- Есть, - потребовал он.
- Сейчас-сейчас! - засуетилась Кузьминична и выложила из сумки на стол
килограмм говяжьего фарша.
Батый оживился, резво подошел к столу и, прислонив нос к самой упаковке,
втянул в себя запах.
В этот момент с ним что-то произошло. Он сорвал упаковочную бумагу и стал
горстями черпать прокрученное мясо и засовывать его себе в рот. Он поглощал
пищу жадно, чавкая и пуская слюну, как голодная зверюга, пока от
полуфабриката не осталось и следа.
Дато и Кузьминична наблюдали эту картину зачарованно, можно даже сказать,
будто под гипнозом, словно в клетке с тигром находились.
- А-а-а... - удовлетворенно выдохнул Батый и утер окровавленный рот
рукой. - Еще есть что?
- Может быть, хлебушка? - вышла из оцепенения повариха.
Батый сморщился, словно перед ним лимон ели.
- Колбаса есть, - неуверенно сообщила Кузьминична.
- Давай.
Колбасу он сожрал еще быстрее, чем фарш.
Дато, глядя на это поглощение пищи, шепнул на ухо жене, что испытывает
непреодолимое желание убить звереныша.
Пожилая женщина перекрестилась и зашептала в ответ: "Что ты, что ты!.."
Обожравшись, Батый отвалился от стола и обвел взглядом присутствующих.
- Мама! - неожиданно произнес он с нежностью.
Но был в этой нежности оттенок опьяненности, одурманенности - в общем,
такого состояния, которое позволяет вдруг сказать то, что не одурманенным
никогда не произнесешь.
Это уловил старый Дато, и все нутро его сжалось.
Кузьминична же была тронута до слез. Она рванулась к ребенку и обняла его
крепко, пачкаясь следами фарша.
- Сыночек мой, дорогой! - пела она, а Батыю, уложившему голову ей на
плечо, вдруг нестерпимо захотелось откусить старухе дряблое ухо с дешевой
сережкой.
Он перетерпел все ласки и был уложен в мягкую постель.
На ночь Кузьминична рассказала ему сказку про Трех богатырей, про их
подвиги и невиданную силу, на что Батый открыл один глаз и презрительно
скривил рот.
- И откуда сила-то у них такая? - поинтересовался он.
- От земли русской! - ответила повариха. - Откуда же еще!
- Я, пожалуй, посильней буду! - прикинул подросток.
- Конечно, конечно! - улыбнулась Кузьминична. - Ты самый сильный!..
Он заснул и всю ночь рос, как в русских сказках - не по дням, а по часам,
так что к утру весь его организм вытянулся до взрослого, мышцы налились
редким сплавом силы и выносливости. Под носом проклюнулись редкие усики, а
подбородок пустил пяток волосков, черных и завитых.
К тому времени, как он поднялся с кровати, Дато уже отправился починять
всевозможные краны и прочищать засоры. Кузьминичне сегодня было во вторую
смену, а потому она с раннего утра возилась на кухне, приготовляя Батыю
завтрак с жареным мясом.
Он появился перед нею голый, весь сочленение мышц, с короткими мощными
ногами и неприкрытым естеством.
- Ой! - вскрикнула Кузьминична. - Как ты вырос!
Старуху, все ее существо, охватил страх. Она, словно кролик на удава,
уставилась в черные злые глаза Батыя, и все боязней становилось ей, но
оторваться от азиатского взгляда не было мочи.
Еще Кузьминична задалась вопросом: что это сынок держит руки за спиной,
как будто что-то прячет? А?.. Она не решилась на вопрос, отказалась от него
и тут же забыла - из страха.
- Есть буду! - оповестил Батый.
Несмотря на мускулистое тело и грозный до мистиче-ского облик, голос
юноши был по-женски тонок и по-машинному бесчувственен, отчего Кузьминична
еще более заволновалась. Она уже предчувствовала, что произойдет что-то
страшное, непостижимое, а потому, сказав, что мясо готово, повернулась лицом
к окну, спиной к Батыю.
- Спасибо за мясо!
Азиат вытащил из-за спины руки. В правой он сжимал кинжал дамасской
стали. Сталь вибрировала, готовая к применению. Батый поиграл ею в свете
солнечного луча.
Старуха чувствовала, как сын тихо ступает босыми ногами, приближаясь к
ней. Все ее тело охватило судорогой, свело, по коже побежали мурашки, душа
сжалась до булавочной головки, но она продолжала стоять на месте, уставив
невидящие глаза в небо.
Батый приблизился к ней на расстояние дыхания.
- Мама, - проговорил он тонким девичьим голосом, затем приобнял
Кузьминичну левой рукой за талию, завел спереди правую с кинжалом и,
выдохнув, воткнул старинную сталь в старую плоть.
- Ох! - осела повариха, схватившись за живот, а когда убийца провернул
кинжалом на триста шестьдесят градусов, и вовсе села на пол, смешно
плюхнувшись задом на влажный линолеум.
Обильно потекла кровь, расползаясь темным пятном.
Старуха сидела, не закрывая глаз.
Батый макнул пальцы в кровь, а затем лизнул их, пробуя липкую на вкус.
- Я - воин! - гордо произнес он. - Я - богатырь!
Он был уверен, что убил старуху, а потому не стал тратить время попусту,
сожрал со сковороды несколько кусков раскаленного мяса, вернулся в комнату,
в которой спал, надел свою наволочку, затем снял ее, порылся в гардеробе,
отыскал в нем брюки и прочее необходимое, облачился в чужое и, проговорив:
"Я - Батый!" - вышел из входной двери.
Кузьминична по-прежнему сидела, привалясь спиной к стене, и держала
стремящиеся наружу кишки.
Это он убил Кино! - внезапно догадалась старуха. - Это он ее детским
мечом ткнул в самое нутро!..
Она потеряла сознание и находилась в странных эмпиреях другого бытия до
прихода мужа, своего Дато, который, сохраняя самообладание, вознес жену свою
на руки и бежал с нею до самого приемного покоя больницы, где ей сделали
операцию и заверили пожилого супруга, что его благоверная останется жить.
Ему позволили сидеть с ней в реанимации, и когда она пришла в себя после
наркоза, муж первым делом спросил:
- Он?
- Нет, - прошептала она синими губами, защищая сына.
- Он! - был уверен Дато.
Батый вышел из дома и направился в сторону вокзала. С ним была сумка, в
которой помещались остатки жареного мяса. Кинжал был устроен под левой
подмышкой, подвязанный на ремешке.
На вокзале он подошел к воинской кассе и попросил у миловидной кассирши
билет до Улан-Батора.
Девушка выписала проездной документ и подумала о покупателе, что он
ничего себе лицом и телосложением, только вот голос тонковат.
- Служить? - поинтересовалась кассирша.
- Воевать, - ответил Батый.
Девушка с пониманием кивнула головой, а когда покупатель удалился, по
прошествии получаса она вдруг осознала, что не взяла с него за билет деньги.
Еще она подумала, что в той стороне, куда отправился азиат, вроде бы горячих
точек нет, в чем, впрочем, до конца не была уверена... Она провздыхала до
конца рабочего дня, сетуя на себя, что как была дурой всю жизнь, так и
останется таковой навсегда! За билет до Улан-Батора ей работать целый месяц.
Батый сел в поезд, забрался на полку и смотрел долго на удаляющийся
город, в котором он родился и который покидал навсегда.
- Я - воин! - шептал он. - Я - богатырь!..
Мыкин и Митрохин с удовольствием проводили время на погранзаставе. Так
как они были на переподготовке, к которой кадровые офицеры относились
снисходительно, считая тридцатипятилетних мужиков гражданскими, то и спроса
с них не было никакого. Более того, офицерский состав даже несколько
завидовал мужикам, поскольку те жили в мегаполисе и были причастны к его
радостям, в частности к пивным местам и девицам, коих в азиатских степях не
имелось вовсе.
Начальство закрывало глаза на то, что друзья частенько самовольно уходили
за пределы части и возвращались навеселе.
- Лишь бы солдат не вовлекали! - мудро решил начальник заставы.
- Ах, благодать! - вздохнул Митрохин, потягивая пивко и закуривая его
травкой, приобретенной на базаре.
- И не говори! - поддержал Мыкин, обсасывая воблино ребро.
Друзья отдыхали в котельной, которая обогревала всю заставу. Они
расположились на толстых трубах с горячей водой и воображали себя на теплом
пляже.
Котельная работала на угле, который забрасывался в специальную печку.
- Устарелая система! - со знанием дела констатировал Мыкин. - Лет
тридцать как вышла из употребления!
- Как думаешь, ищут нас? - поинтересовался у друга Митрохин.
- А ты думал, забыли! - сплюнул пивной слюной Мыкин. - Какого хрена ты у
мента пушку хватанул! Если бы не ствол, то давно бы забыли!
- Да, - согласился Митрохин. - Дурака свалял.
- Авось пронесет! - неожиданно перекрестился Мыкин, чем удивил
подельщика.
- В Бога веришь?
- Готов во все верить, лишь бы пронесло!
- Все будет зер гут! - улыбнулся Митрохин и глотнул пива прямо из
трехлитровой банки, не пролив ни капли.
Дверь в котельную отворилась, и весь кайф друзьям обломал старшина
Огрызов. Он втащил в жаркое помещение свое жирное тело и, оглядев картину
попойки, сделал притворно-круглые глаза.
- Да это что такое здесь происходит! - возопил старшина. - Да как
посмели!
- Пшел ты! - процедил сквозь зубы Мыкин, разо-млев на горячей трубе.
Старшина, честно сказать, совершенно не хотел скандала, а просто желал,
чтобы его пригласили на распитие пива; попросить гордость не позволяла,
потому служака решил показать власть, а потом смилостивиться и утолить жажду
за чужой счет. Но не тут-то было! Его примитивно послали! Приходилось
отстаивать свою честь и честь мундира!
- Ты кому это сказал! - завращал глазами жирный пограничник.
Обычно от этого вращения глазными яблоками новобранцы приходили в ужас,
который сопровождал их первые полгода службы. Затем пацаны привыкали к
жиртресту и только делали вид, что пугаются его моргал.
Тем более скорченной физиономии не испугались и Мыкин с Митрохиным.
- Я тебе это сказал! - уточнил Мыкин. - Тебе, жирная харя! И не вращай
своими свиными глазками, не напугаешь!
- Да ты что!.. - взвизгнул Огрызов. - Да я сейчас!..
Старшина схватился за свой круп, к которому была прикреплена кобура с
оружием, нервно задергал замком, пока наконец пистолет не оказался в его
руке, направленный на Мыкина.
- А ну, встать! - приказал Огрызов.
- Счас! - скривился Мыкин, сделал глубокую затяжку травкой и пустил
пахучее кольцо к потолку.
- Ты лучше проваливай подобру! - посоветовал Митрохин. - Не любим мы
тебя! И пиво на шару не получишь!
Огрызова трясло. Трясло и руку с пистолетом.
- Встать, кому сказал! - прокричал он истошно. - Обоих постреляю, гады!
- Ну, гнида! - отозвался тепловик и лениво сполз с трубы.
Он медленно подошел к старшине, уперевшись в дуло пистолета грудью.
- Давай стреляй, окорок тухлый! Чего медлишь!
- Лучше отойди! - нервно предупредил Огрызов.
- А ты не пугай! Мы тебя давно знаем, давно тобою пуганные! Не
припоминаешь? - Мыкин повернул лицо в фас. - Напрягись!
Старшина сузил глаза.
- Лет пятнадцать назад! - уточнил Митрохин, туша докуренную папиросу с
анашой. - Это мы тебе тогда пердунчик подложили! Припоминаешь?!.
Через секунду было ясно, что Огрызов вспомнил.
С того момента в Ленинской комнате Вася Огрызов остался старшиной
навсегда, безо всякой надежды на прапорщика. Было такое мнение у
командования - пердунов не повышать в звании. Он все вспомнил, и обида
подкатила к глазам океаном. Его толстый палец затрепетал на курке табельного
оружия, и Мыкин каким-то шестым чувством уловил смертельный миг, нагнулся,
пропуская кусок свинца у себя над головой. Но уже через мгновение разогнулся
и коленом нанес непоправимый удар в пах Васи Огрызова, так что тот рухнул,
словно заколотая свинья, и завозился, закорчился на полу.
Мыкин, осознав, что его только что чуть было не убили, утерял над собой
контроль и стал наносить один за другим удары кирзовыми сапогами в область
головы старшины. Он бил долго и точно. Если бы Митрохина спросили, делал ли
Мыкин это с удовольствием, то Митрохин бы искренне ответил, что нет! Нет,
нет и нет! Тепловик просто защищался, стараясь нейтрализовать врага.
Сапоги работали еще минут пять, пока Вася Огрызов, сорокапятилетний
мужик, не пролепетал расплющенным ртом: "Не надо больше!" И тотчас Мыкин
прекратил избиение.
Он вернулся на трубу и лег на нее, шумно дыша.
- Скандал будет! - предупредил Митрохин.
- Чхать!
- А ведь он чуть было тебя не замочил! - хмыкнул друг.
- Эй! - крикнул тепловик в сторону валяющегося старшины. - Пивка налить?
Он не издевался, его злость прошла, и скажи Огрызов "да", он бы плеснул
ему в кружку до краев, да и воблы бы отломил. Но Вася не отзывался.
- Гордый, - откомментировал Митрохин.
- Да хрен с ним, пусть отлеживается.
Друзья заговорили о чем-то незначащем и болтали так с полчаса, пока пиво
не кончилось. Оба помочились тут же, зайдя за трубы.
- Спать охота! - Митрохин зевнул так широко, что Мыкину показалось, будто
он разглядел через открытую глотку подельщика его сердце.
- Можем часок до развода, - согласился Мыкин и тоже зевнул.
- А с этим что?
- И он с нами поспит.
Мыкин подошел к развалившемуся Огрызову и нежно потеребил его плечо
мыском сапога. Голова Васи от этого движения качнулась и перевалилась с
затылка на щеку. Глаза старшины были широко открыты, и столько мути в них
было, что тепловик тотчас понял: он имеет дело с законченным трупом.
- Все!
- Чего - "все"? - не понял Митрохин.
- Убил.
- Кого?
- Огрызова! - заорал Мыкин. - Дурак, что ли!!!
Митрохин соскочил с трубы, подбежал к жирной туше старшины и склонился
над ним.
- Мертвый.
- Ах ты, черт тебя дери!!! - сдавленно кричал Мыкин. - Да что же это
такое происходит! Ведь не хотел я его! За что?!!
- Самооборона! - спокойно заключил Митрохин. - Вон и след от пули! Да и
мотив имеется - старая вражда!
- О Господи! - причитал Мыкин. - Не хотел убивать!
- Не хотел, не хотел, верю! Самооборона!
- Да какая самооборона! Начнут проверять, все поднимут! Тут-то нас и
повяжут по полной программе! И за Ильясова, и за нападение на мента при
исполнении! - Мыкин терял самообладание. - Все, вышак!
Он сел на трубу и уткнул лицо в ладони. На секунду Митрохину показалось,
что его друг плачет.
- А мы его в печку!
- Что?
Мыкин отлепил руки от потного лица и почавкал языком.
- В печку, - повторил Митрохин. - И дело с концом! Тяга хорошая, пряжку
расплавит, следов не оставит!
- Да ты что!
- А что, под вышку идти?
Мыкин постоял пять секунд, соображая, затем просветлел лицом, сделал
большой шаг, наклонился над телом Огрызова и ухватил труп за ноги.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг