Встречал Катерину с приплодом Иван Сергеевич, с авоськой в руках, в
которой плескалась рыбкой бутылочка водки, а в левой руке мужчина сжимал
несколько веточек, оторванных от дерева, с едва проклюнувшимися зеленью
почками.
Надо же, какой заботливый! - подумала Катерина. - Зимой с зелеными
веточками!
И она решила дать сыну отчество Иваныч, хотя по правде жизни давать надо
было другое, но правда правдой, а жизнь жизнью.
Таким образом и произошел Дмитрий Иваныч Петров.
Он лежал на руках у матери, которую под руку уводил Иван Сергеевич, а с
крыльца роддома им махал акушер Ротшильд.
И пошла жизнь Мити Петрова, совершенно обычная, в городе Кимры.
По достижении двух месяцев от роду он был отправлен в ясли, в которых
проживал пять дней и забирался лишь на выходные.
Чем кормили мальцов в яслях, было одному Богу известно, но все дети были
покрыты странной коростой, а врачи убеждали родителей, что это типичный
авитаминоз, не должный внушать опасений и даже волнений.
Ни у кого волнений и не возникало.
Катерина держалась за Ивана Сергеевича, как космонавт, вышедший в
открытый космос, хватается за специальные ручки. А поскольку Иван Сергеевич
имел сомнение насчет своего отцовства, особенно когда ребенок мучился
коростой, то Катерина после яслей отправила Митю в детский сад-пятидневку, в
котором Петров первый раз ударил ближнего. Сделал он это совершенно
неосознанно, просто увидел у товарища игрушку, которая его вдохновила,
попытался было попросить ее на младенческом языке, но товарищ не хотел
расставаться с забавой - она, как ему казалось, пахла любимыми родителями,
которые заберут его в вечер пятницы, - а потому сопротивлялся, пока не
получил крошечным кулачком в нос. Пустив ноздрями кровавую юшку, мальчишка
тотчас отдал игрушку Петрову и на всю жизнь остался трусоватым, хотя к
тридцати годам превратился в доктора каких-то наук.
За акт хулиганства Петрова наказала воспитательница Мотя, больших объемов
женщина, которая без тени сострадания побила хулигана линейкой по голове,
отчего у мальчика образовалась на макушке серьезная шишка с кровавой
капелькой на вершине.
- Тебя, Петров, бью за хулиганство. Не из злобы, а для назидания. Чтобы
ты понимал, что на каждую силу есть еще бЬольшая сила!
Петров это осознал довольно быстро. Но понял он и главное: что на каждую
силу есть масса слабостей, которыми надлежит пользоваться, хоть и имея долю
риска не распознать силу бЬольшую.
Когда Митя не соизмерял свою силу с чужой слабо-стью, то ему всегда
доставалось линейкой по голове, так что шишка вовсе перестала сходить с его
макушки, ставшей похожей на острую часть куриного яйца.
После детского сада, как и следовало ожидать, Митю Петрова отправили в
интернат-шестидневку, где он продолжил свою жизнь злым мальчиком с ощущением
какого-то странного, но тем не менее желанного вкуса во рту. Он не знал, что
это за нафантазированные ароматы, но искал их все время, думал о них
ежеминутно, даже когда впервые смотал с катушки нитку и изобрел из нее
ловушку для голубей.
Первых своих пойманных птиц Митя отпускал на волю и долго смотрел в небо,
следя за их полетом и уверенно думая, что птицы благодарны ему безгранично,
так как были в шаге от смерти, а он великодушно даровал им бытие.
Но голуби никак не выражали своей признательности за спасение, не кружили
над головой подростка, а исчезали за горизонтом, взмахивая крыльями, что
было силы.
Митю такое положение вещей не устраивало, а потому он к лапкам пойманных
птиц стал привязывать грузики и любоваться голубиным взлетом, - было похоже,
что не птица стремилась в небеса, а тяжелый бомбардировщик. В таких случаях
голубка изо всех сил взмахивала крыльями, набирала незначительную высоту и,
пролетев метров пятьдесят, падала на землю в изнеможении.
За садизм Митю не любили и в глаза называли сволочью.
- Ты - сволочь! - сказала как-то девочка с жидкими косичками, по имени
Жанна, которая вызывала во внутренностях Петрова необъяснимый жар. -
Сволочь!
Она стояла, пылая щеками, за школьным зданием после уроков и со страстью
произносила одно-единственное ругательство - "сволочь!".
А он не испытывал к ней злобы. Его глаза прогуливались по груди, слабо
обозначенной под белым фартуком, спускались к юбке, шевеля ее взглядом,
словно ветром, теребили острые колени.
- Сволочь!
- Почему? - спросил Митя.
- Потому что ты мучаешь беззащитных птиц! - отозвалась Жанна.
- Какие ж они беззащитные? - возразил Петров. - У них крылья есть! Тебя
бьет отец?
- Нет, - ответила девочка, смутившись. - Конечно, нет!
- Если бы у тебя были крылья, то ты могла бы улететь и нагадить отцу на
голову!
- Идиот! - отозвалась на это Жанна, но почему-то не уходила, а продолжала
стоять, то сжимая, то разжимая пальчики на руках. Ладошки у нее были
красные, видно, сосудики прилегали близко к поверхности и потому руки были
всегда холодными.
Смотря на девочку, Петров опять ощутил странный, манящий вкус во рту и
вдруг подумал, что, может, его губы жаждут поцелуя, а потому подошел к Жанне
бесстрашно и вцепился в ее рот страстно, словно животное, высасывая девичий
аромат.
К его удивлению девочка не шарахнулась в сторону, а обняла навстречу
холодной рукой шею подростка и попыталась ответить на поцелуй так же
безудержно.
Через три секунды Петров понял, что вкус поцелуя не соответствует его
ощущениям во рту, а потому отстранил девочку от себя и сказал:
- Взлетай, когда тебя будет лупить отец! У меня во рту кровь!
- Идиот! - прошептала Жанна нежно.
- Я буду с тобой встречаться в классе труда, - предложил Петров. - Только
не кусай меня за язык!
- Сволочь!
- Я научу тебя ловить голубей!
Она заплакала, растирая слезы с дешевой тушью.
- Придешь?
Жанна кивнула головой и зашмыгала носом, словно пыталась проглотить
нарождающиеся рыдания.
- Ну вот и хорошо.
Через день, к вечеру, они встретились в классе труда, от которого у Мити
оказался ключ.
- Зачем мы здесь? - спросила девочка испуганно.
- Я расскажу тебе, как делать лучшие ловушки для голубей! - отозвался
Петров и засмеялся раскатисто, маскируя в смехе сальность.
Жанна покраснела щеками и толкнула было дверь из класса, но та была
заперта.
- Иди-ка сюда! - позвал Митя, усевшись на верстак.
Она подошла, и краснота ее щек сменилась на бледность, а коричневое
школьное платьице завлажнело под мышками.
- Я хочу посмотреть на твою грудь! - сам того не ожидая, попросил Митя.
Девочка отпрянула.
- Ты же любишь меня! А люди, которые любят, способны приносить жертвы! -
Петров взял с верстака долото и стал ковырять им дерево. - Что же ты?
Девочка по-прежнему стояла скованная. Все в ней окаменело, и дрожали
ноги.
- Вот она - любовь! - презрительно выдавил Митя и спрыгнул с верстака. В
его руке появился ключ от класса.
- Можешь больше сюда не приходить! Мне голуби нравятся больше, чем ты!
Он прошел мимо нее и уже оказался возле двери, когда услышал тихое
"хорошо", а когда обернулся, Жанна стояла с обнаженной грудью, пряча за
спину девичий лифчик.
Ее не совсем развитая грудка, отливающая золотым и розовым, вдруг удивила
Митю, он не способен был сказать чем, но ощущал в себе какое-то новое
чувство, одновременно очень приятное и раздражающее. Петров подошел к
девочке и поцеловал ее в крошечный сосок, закатывая к небу глаза, стараясь
как можно лучше ощутить вкус. Раздражение исчезло.
- Не надо! - слегка отталкивала Жанна Митю. Она уронила лифчик в
древесные стружки. - Пожалуйста, не надо!..
Как ей показалось, Петров пошел ей навстречу и вы-плюнул сосок. Она была
ему признательна за это.
Митя опять не обнаружил того вкуса, того аромата, который искал так
тщетно. Но вкус девичьего тела ему тоже понравился, и через минуту он вновь
приник к Жанниной груди, только теперь к другой, которая почему-то была
меньше правой.
- Ну зачем это? - вопрошала девочка, откидывая голову с жидкими
косичками. - Зачем?
Он не слышал, что она говорила, не чувствовал, как ее кулачки упираются
ему в грудь, надавливая костяшками пальцев под самое сердце, а целовал ее,
целовал, оставляя красные следы на груди, шее, плечах.
А потом он устал.
- Уходи!
Она неуклюже оправляла платье, затем обнаружила, что не поддела под него
лифчик, и вновь вынуждена была раздеваться, а Митя, совершенно спокойный,
смотрел на девочку и чувствовал, что хочет спать.
- Пойду я, - сказала Жанна, теребя пуговичку возле самого горла.
- Иди, - позволил Митя.
- Открой дверь.
Он открыл.
Она некоторое время постояла в дверном проеме, смотря на подростка
большими глазами, из которых бесконечностью лучилась любовь, хоть и
подраненная слегка, может быть, обращенная не на тот предмет, что был иском
девичьей фантазией, но все же это была любовь.
- Пойду?
Митя кивнул.
- Пока.
- Ага.
Она ушла.
Это была пятница, а назавтра все разъехались на выходные по домам. Петров
поехал к матери и Ивану Сергеевичу, а Жанна к своему отцу.
Вечером девочка принимала ванну. Случайно вошел отец и увидел наготу
своей дочери, всю израненную чьими-то зубами. Он был художником, но не из
лучших и легким на истерику, а потому избил свою дочь прямо в ванной,
выкрикивая в ее адрес слова, которые она если и слышала, то в какой-нибудь
подворотне от пьянчуг.
Всю ночь девочка просидела возле окна и глядела на черное небо. Наутро
она дождалась, когда отец вышел из дома, открыла балконную дверь, возмечтала
себя голубкой и шагнула с десятого этажа. Ей очень хотелось нагадить отцу на
голову...
Она упала на асфальт и разбилась насмерть. Более того, она превратилась в
лепешку! Но ее невероятное желание перевоплотиться в голубку осталось витать
где-то в пространстве, каким-то энергетическим сгустком, помахивая ионными
крыльями, и, может быть, этот сгусток достанется кому-то в наследство...
Во вторник интернат хоронил ученицу восьмого класса. Дети не способны
осознать смерть, они лишь чувствуют, словно звереныши, что произошло что-то
страшное, а оттого школа шла за гробом в молчании, но кто-то из средних
классов на нервной почве грыз семечки.
Во главе похоронной процессии шли учителя, одноклассники и отец Жанны, в
потертом свитере, со слипшимися длинными волосьями. Его истерическая натура
то и дело не выдерживала, и он срывался на рыдания. Тогда завуч, тетка с
усами, поглаживала художника по спине, и он успокаивался.
Митя шел совсем сзади. Единственное, о чем он думал, что еще три дня
назад его одноклассница была жива, а теперь нет. Проскочила мысль, что уже
не придется целовать золотое с розовым, но Петрова это не сильно расстроило,
так как он уже успел заметить, что девиц на белом свете отнюдь не меньше,
чем парней...
Вечером вся школа сидела за общим столом и слушала длинные речи учителей
о том, какая прекрасная была девочка Жанна, что ей бы жить еще и жить, а вот
ведь как все обернулось. За столом присутствовал и милиционер в
подполковничьих погонах и рассматривал всех пристально. При вскрытии на теле
девочки помимо увечий от падения с высоты эксперты обнаружили следы от
укусов, и следователь заподозрил художника в надругательстве над дочерью.
Такого артист выдержать не мог и полчаса бился в истерике, не спасаясь даже
нашатырем. Когда его привели в чувство, он признался, что сам обнаружил эти
следы, после того, как девочка вернулась из школы, и немного наказал ее за
распутство.
- Ах ты... - сказал кто-то из следователей. - Из-за тебя дочь из окна...
Художник потерял сознание...
Глаза подполковника и Мити Петрова столкнулись, и подросток равнодушно
пожал навстречу плечами. Милиционер покачал головой, думая о том, что пора
уходить с поминок.
Уже позже, после отбоя, когда все спали, кто-то потряс Митю за плечо. Он
открыл глаза и обнаружил склонившегося над ним десятиклассника, носившего
прозвище Шило, так как конституция его тела была очень сходна с этим колющим
инструментом.
- Пойдем! - сказал Шило.
- Куда?
- Там узнаешь, - и ткнул жестким пальцем Петрова под ребро.
- Ну пошли.
Через некоторое время они оказались в подвале под черной лестницей, стены
которого освещал огарок свечи, высветляя лица еще троих десятиклассников.
- Ну что? - спросил один из них, самый высокий.
- Ничего, - ответил Митя.
- Ты с Жанкой терся? - спросил второй, со сбитым набок носом.
- Ну я.
- Так значит, ты - вдовец! - заключил третий, маленький, но широкий в
плечах. Говорили, что у него разряд по самбо.
- Это чего такое - вдовец? - поинтересовался Петров.
- А это когда жена у мужика умирает, - хохотнул Шило.
- Чего ржешь, обдрипыш! - рыкнул самбист. - У пацана горе!
- А я что, - испугался Шило. - Я - ничего!
- Где? - спросил самбист.
- Сейчас, - ответил долговязый и исчез из свечного света.
Бить, что ли, будут, размышлял Митя. Этот длинный, поди, в темноте сзади
заходит...
Он не боялся, знал, что может тихо психануть и покалечить кого-нибудь, а
потому лишь сжал пальцы в кулаки.
Но долговязый вновь вынырнул в свечные всполохи, а в его руках Петров
разглядел две пузатые бутылки, называемые фугасами.
Тот, что со сбитым носом, взял одну из бутылей и ловко вскрыл ее, так что
та чмокнула. Появились стаканы, и красноватая жидкость полилась в них,
равняясь на половине емкостей.
- Пей! - пододвинул стакан самбист.
- Что это? - поинтересовался Митя.
- Не все ли тебе равно! На помин души! Так полагается!
- Пей-пей! - поддержали остальные.
И Митя взял стакан двумя пальцами и опрокинул в себя сладковатую
жидкость, которая через несколько секунд загорячила желудок, а голову
привела в состояние невесомости.
- Вот он, аромат! - прошептал Митя.
- Чего? - переспросил самбист.
- А-а-а! - закричал Митя во все горло. - Я нашел его!
Десятиклассников тут же след простыл. Они сыпанули из подвала, словно
раскатившийся горох, а Петров все продолжал орать:
- Я наше-е-ел!.. Жанна-а!
Через несколько минут в подвале оказались физрук и учитель по военной
подготовке. Они вдвоем скрутили пьяного подростка и отнесли в палату, где
связали его простынями, а он все продолжал устало шептать: "Я нашел!"
После того, как подросток заснул, учителя спустились в подвал и
обнаружили там две бутылки, одну из них початую, они вынесли их на свет и
прочитали на этикетках: "портвейн "Агдам"".
С этого момента жизнь Мити Петрова резко изменилась. В ней появился
четкий смысл. Портвейн "Агдам" мощно и непреодолимо потянул подростка к
себе, словно магнит иголку.
Однако вожделенная жидкость стоила денег, которых у Петрова не было, но
которые он научился добывать в младших классах, вытрясая мальцов на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг