Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
   - Нет, у меня был, - говорю, - паспорт, только фальшивый.
   - Ну вот видишь, - отвечает, - а теперь у тебя и такого  нет.  На  же
вот тебе двести рублей денег на дорогу и ступай с богом, куда хочешь.
   А мне, признаюсь, ужасть как неохота была никуда от них идти,  потому
что я то дитя любил; но делать нечего, говорю:
   - Ну, прощайте, - говорю, - покорно вас благодарю на вашем  награжде-
нии, но только еще вот что.
   - Что, - спрашивает, - такое?
   - А то, - отвечаю, - что я перед вами виноват, что дрался  с  вами  и
грубил.
   Он рассмеялся и говорит:
   - Ну что это, бог с тобой, ты добрый мужик.
   - Нет-с, это, - отвечаю, - мало ли что добрый, это так нельзя, потому
что это у меня может на совести остаться: вы защитник отечества, и  вам,
может быть, сам государь "вы" говорил.
   - Это, - отвечает, - правда: нам, когда чин  дают,  в  бумаге  пишут:
"Жалуем вас и повелеваем вас почитать и уважать".
   - Ну, позвольте же, - говорю, - я этого никак дальше  снесть  не  мо-
гу...
   - А что же, - говорит, - теперь с этим делать. Что ты меня сильнее  и
поколотил меня, того назад не вынешь.
   - Вынуть, - говорю, - нельзя, а по крайности для облегчения моей  со-
вести, как вам угодно, а извольте сколько-нибудь раз меня сами  ударить,
- и взял обе щеки перед ним надул.
   - Да за что же? - говорит, - за что же я тебя стану бить?
   - Да так, - отвечаю, - для моей совести, чтобы  я  не  без  наказания
своего государя офицера оскорбил.
   Он засмеялся, а я опять надул щеки как можно полнее и опять стою.
   Он спрашивает:
   - Чего же ты это надуваешься, зачем гримасничаешь?
   А я говорю:
   - Это я по-солдатски, по артикулу приготовился: извольте, - говорю, -
меня с обеих сторон ударить, - и опять щеки надул; а  он  вдруг,  вместо
того чтобы меня бить, сорвался с места и ну целовать меня и говорит:
   - Полно, Христа ради, Иван, полно: ни за что на свете я тебя ни  разу
не ударю, а только уходи поскорее, пока Машеньки с дочкой дома нет, а то
они по тебе очень плакать будут.
   - А! это, мол, иное дело; зачем их огорчать? И хоть не  хотелось  мне
отходить, но делать нечего: так и ушел поскорей, не прощавшись, и  вышел
за ворота, и стал, и думаю:
   "Куда я теперь пойду?" И взаправду, сколько времени прошло с тех пор,
как я от господ бежал и бродяжу, а все я нигде места под собой  не  сог-
рею... "Шабаш, - думаю, - пойду в полицию и объявлюсь, но только, -  ду-
маю, - опять теперь то нескладно, что у меня теперь деньги есть, а в по-
лиции их все отберут: дай же хоть что-нибудь из них потрачу, хоть чаю  с
кренделями в трактире попью в свое удовольствие". И вот я пошел  на  яр-
марку в трактир, спросил чаю с кренделями и долго  пил,  а  потом  вижу,
дольше никак невозможно продолжать, и пошел походить. Выхожу за Суру  за
реку на степь, где там стоят конские косяки, и при них же тут и татары в
кибитках. Все кибитки одинаковые, но одна пестрая-препестрая,  а  вокруг
нее много разных господ занимаются, ездовых коней пробуют.  Разные  -  и
штатские, и военные, и помещики, которые приехали на ярмарку, все стоят,
трубки курят, а посереди их на пестрой кошме сидит  тонкий,  как  жердь,
длинный степенный татарин в штучном халате и в золотой тюбетейке. Я  ог-
лядаюсь и, видя одного человека, который при мне  в  трактире  чай  пил,
спрашиваю его: что это такой за важный татарин, что он один при всех си-
дит? А мне тот человек отвечает:
   - Нешто ты, - говорит, - его не знаешь: это хан Джангар*.
   - Что, мол, еще за хан Джангар?
   А тот и говорит:
   - Хан Джангар, - говорит, - первый степной коневод, его табуны  ходят
от самой Волги до самого Урала во все Рынь-пески*, и сам  он,  этот  хан
Джангар, в степи все равно что царь.
   - Разве, - говорю, - эта степь не под нами?
   - Нет, она, - отвечает, - под нами, но только нам  ее  никак  достать
нельзя, потому что там до самого Каспия либо солончаки, либо одна  трава
да птицы по поднебесью вьются, и чиновнику там совсем взять нечего,  вот
по этой причине, - говорит, - хан Джангар там и царюет, и у него там,  в
Рынь-песках, говорят, есть свои шихи, и ших-зады, и мало-зады, и мамы, и
азии, и дербыши, и уланы, и он их всех, как ему надо, наказывает, а  они
тому рады повиноваться.
   Я эти слова слушаю, а сам смотрю, что в то самое время один  татарчо-
нок пригонил перед этого хана небольшую белую кобылку и  что-то  залопо-
тал; а тот встал, взял кнут на длинном кнутовище и стал прямо против ко-
былицыной головы и кнут ей ко лбу вытянул и стоит. Но ведь  как,  я  вам
доложу, разбойник стоит? просто статуй великолепный, на которого на  са-
мого заглядеться надо, и сейчас по нем видно, что он в  коне  все  нутро
соглядает. А как я по этой части сам с детства был наблюдателен, то  мне
видно, что и сама кобылица-то эта зрит в нем знатока, и сама  вся  навы-
тяжке перед ним держится: на-де, смотри на меня и любуйся! И таким мане-
ром он, этот степенный татарин, смотрел, смотрел на эту  кобылицу  и  не
обходил ее, как делают наши офицеры, что по суетливости все вокруг  коня
мычутся, а он все с одной точки взирал и вдруг кнут опустил, а сам перс-
ты у себя на руке молча поцеловал: дескать, антик!  и  опять  на  кошме,
склавши накрест ноги, сел, а кобылица сейчас ушми  запряла,  фыркнула  и
заиграла.
   Господа, которые тут стояли, и пошли  на  нее  вперебой  торговаться:
один дает сто рублей, а другой полтораста и так далее, все большую  друг
против друга цену нагоняют. Кобылица была, точно, дивная, ростом не  ве-
ликонька, в подобье арабской, но стройненькая, головка маленькая, глазок
полный, яблочком, ушки сторожкие; бочка самые звонкие, воздушные, спинка
как стрелка, а ножки легкие, точеные, самые уносистые.  Я  как  подобной
красоты был любитель, то никак глаз от этой кобылицы не отвлеку.  А  хан
Джангар видит, что на всех от нее зорость* пришла и господа на  нее  как
оглашенные цену наполняют, кивнул чумазому татарчонку, а тот как прыг на
нее, на лебедушку, да и ну ее гонить, - сидит, знаете, по-своему, по-та-
тарски, коленками ее ежит, а она под ним окрыляется и точно птица  летит
и не всколыхнет, а как он ей к холочке принагнется да на нее гикнет, так
она так вместе с песком в один вихорь и воскурится. "Ах ты, змея! -  ду-
маю себе, ах ты, стрепет степной, аспидский! где ты только  могла  такая
зародиться?" И чувствую, что рванулась моя душа к ней,  к  этой  лошади,
родной страстию. Пригонил ее татартище назад, она пыхнула  сразу  в  обе
ноздри, выдулась и всю усталь сбросила и больше ни дыхнет и  ни  сапнет.
Ах ты, - думаю, - милушка; ах ты, милушка!" Кажется, спроси бы у меня за
нее татарин не то что мою душу, а отца и мать родную, и тех бы не  пожа-
лел, - но где было о том и думать, чтобы этакого летуна  достать,  когда
за нее между господами и ремонтерами невесть какая цена слагалась, но  и
это еще было все ничего, как вдруг тут еще торг не был кончен, и  никому
она не досталась, как видим, из-за Суры от Селиксы*,  гонит  на  вороном
коне борзый всадник, а сам широкою шляпой машет  и  подлетел,  соскочил,
коня бросил и прямо к той к белой кобылице и стал опять у нее в головах,
как и первый статуй, и говорит:
   - Моя кобылица.
   А хан отвечает:
   - Как не твоя: господа мне за нее пятьсот монетов дают.
   А тот всадник, татарчище этакий огромный и пузатый, морда загорела  и
вся облупилась, словно кожа с нее сорвана, а глаза малые, точно щелки, и
орет сразу:
   - Сто монетов больше всех даю!
   Господа взъерепенились, еще больше сулят, а сухой хан  Джангар  сидит
да губы цмокает, а от Суры с другой стороны еще всадник-татарчище  гонит
на гривастом коне, на игренем, и этот опять весь худой,  желтый,  в  чем
кости держатся, а еще озорнее того, что первый приехал. Этот съерзнул  с
коня и как гвоздь воткнулся перед белой кобылицей и говорит:
   - Всем отвечаю: хочу, чтобы моя была кобылица!
   Я и спрашиваю соседа: в чем тут у них дело зависит.
   А он отвечает:
   - Это, - говорит, - дело зависит от  очень  большого  хана-Джангарова
понятия. Он, - говорит, - не один раз, а чуть не всякую ярмарку тут  та-
кую штуку подводит, что прежде всех своих обыкновенных коней, коих  при-
гонит сюда, распродаст, а потом в последний день, михорь его знает отку-
да, как из-за пазухи выймет такого коня, или двух, что конэсеры не знать
что делают; а он, хитрый татарин, глядит на это да тешится, и еще деньги
за то получает. Эту его привычку знавши, все уже так этого последыша  от
него и ожидают, и вот оно так и теперь вышло: все думали, хан  ноне  уе-
дет, и он, точно, ночью уедет, а теперь ишь какую кобылицу вывел...
   - Диво, - говорю, - какая лошадь!
   - Подлинно диво, он ее, говорят, к ярмарке всереди косяка пригонил, и
так гнал, что ее за другими конями никому видеть нельзя  было,  и  никто
про нее не знал, опричь этих татар, что приехали, да и тем отказал,  что
кобылица у него не продажная, а заветная, да ночью ее от других  отлучил
и под Мордовский ишим* в лес отогнал и там на поляне с  особым  пастухом
пас, а теперь вдруг ее выпустил и продавать  стал,  и  ты  погляди,  что
из-за нее тут за чудеса будут и что он, собака, за нее возьмет,  а  если
хочешь, ударимся об заклад, кому она достанется?
   - А что, мол, такое: из-за чего нам биться?
   - А из-за того, - отвечает, - что тут страсть что сейчас почнется:  и
все господа непременно спятятся, а лошадь  который-нибудь  вот  из  этих
двух азиатов возьмет.
   - Что же они, - спрашиваю, - очень, что ли, богаты?
   - И богатые, - отвечает, - и озорные охотники: они свои большие кося-
ки гоняют и хорошей, заветной лошади друг другу в жизнь не  уступят.  Их
все знают: этот брюхастый, что вся морда облуплена, это называется  Бак-
шей Отучев, а худищий, что одни кости ходят,  Чепкун  Емгурчеев,  -  оба
злые охотники, и ты только смотри, что они за потеху сделают.
   Я замолчал и смотрю: господа, которые за  кобылицу  торговались,  уже
отступилися от нее и только глядят, а те два татарина друг дружку  отпи-
хивают и все хана Джангара по рукам хлопают, а сами за кобылицу держатся
и все трясутся да кричат; один кричит:
   - Я даю за нее, кроме монетов, еще пять голов (значить пять  лошадей)
, - а другой вопит:
   - Врет твоя мордам, я даю десять.
   Бакшей Отучев кричит:
   - Я даю пятнадцать голов.
   А Чепкун Емгурчеев:
   - Двадцать.
   Бакшей:
   - Двадцать пять.
   А Чепкун:
   - Тридцать.
   А больше ни у того, ни у другого, видно, уже  нет...  Чепкун  крикнул
тридцать, и Бакшей дает тоже только тридцать, а больше нет; но зато Чеп-
кун еще в придачу седло сулит, а Бакшей седло и халат,  и  Чепкун  халат
скидает, больше опять друг друга им  нечем  одолевать.  Чепкун  крикнул:
"Слушай меня, хан Джангар: я домой приеду, я к тебе свою дочь  пригоню",
- и Бакшей тоже дочь сулит, а больше опять друг друга нечем  пересилить.
Тут вдруг вся татарва, кои тут это торговище зрели,  заорали,  загалдели
по-своему; их разнимают, чтобы до разорения друг друга не довели, тормо-
шат их, Чепкуна и Бакшея, в разные стороны, в бока их тычут,  уговарива-
ют.
   Я спрашиваю у соседа:
   - Скажи, пожалуйста, что это такое у них теперь пошло?
   - А вот видишь, - говорит, - этим князьям, которые их  разнимают,  им
Чепкуна с Бакшеем жалко, что они очень заторговались,  так  вот  они  их
разлучают, чтобы опомнились и как-нибудь друг дружке честью кобылицу ус-
тупили.
   - Как же, - спрашиваю, - можно ли, чтобы они друг дружке ее уступили,
когда она обоим им так правится? Этого быть не может.
   - Отчего же, - отвечает, - азиаты народ рассудительный  и  степенный:
они рассудят, что зачем напрасно имение терять, и хану  Джангару  дадут,
сколько он просит, а кому коня взять, с общего согласия  наперепор  пус-
тят.
   Я любопытствую:
   - Что же, мол, такое это значит: "наперепор".
   А тот мне отвечает:
   - Нечего спрашивать, смотри, это видеть надо, а оно сейчас  начинает-
ся.
   Смотрю я и вижу, что и Бакшей Отучев и  Чепкун  Емгурчеев  оба  будто
стишали и у тех своих татар-мировщиков вырываются и  оба  друг  к  другу
бросились, подбежали и по рукам бьют.
   - Сгода! - дескать, поладили.
   И тот то же самое отвечает:
   - Сгода: поладили!
   И оба враз с себя и халаты долой и бешметы и чевяки сбросили,  ситце-
вые рубахи сняли, и в одних широких полосатых потищах остались,  и  плюх
один против другого, сели на землю, как курохтаны* степные, и сидят.
   В первый раз мне этакое диво  видеть  доводилось,  и  я  смотрю,  что
дальше будет? А они друг дружке левые руки подали и  крепко  их  держат,
ноги растопырили и ими друг дружке следами в следы  уперлись  и  кричат:
"Подавай!"
   Что такое они себе требуют "подавать", я не предвижу, но  те,  татар-
ва-то, из кучки отвечают:
   - Сейчас, бачка, сейчас.
   И вот вышел из этой кучки татарин старый, степенный такой, и держит в
руках две здоровые нагайки и сравнял их в руках и кажет всей  публике  и
Чепкуну с Бакшеем: "Глядите, - говорит, - обе штуки ровные".
   - Ровные, - кричат татарва, - все мы видим, что  благородно  сделаны,
плети ровные! Пусть садятся и начинают.
   А Бакшей и Чепкун так и рвутся, за нагайки хватаются.
   Степенный татарин и говорит им: "подождите", и сам им эти нагайки по-
дал: одну Чепкуну, а другую Бакшею, да ладошками хлопает тихо, раз,  два
и три... И только что он в третье хлопнул, как Бакшей стегнет  изо  всей
силы Чепкуна нагайкою через плечо по голой спине, а Чепкун  таким  самым
манером на ответ его. Да и пошли эдак один другого  потчевать:  в  глаза
друг другу глядят, ноги в ноги следками упираются и  левые  руки  крепко
жмут, а правыми с нагайками порются... Ух, как они знатно поролись! Один
хорошо черкнет, а другой еще лучше. Глаза-то у обоих даже  выстолбенели,
и левые руки замерли, а ни тот, ни другой не сдается.
   Я спрашиваю у моего знакомца:
   - Что же это, мол, у них, стало быть, вроде как господа на дуэль, что
ли, выходят?
   - Да, - отвечает, - тоже такой поединок, только это, - говорит, -  не
насчет чести, а чтобы не расходоваться.
   - И что же, - говорю, - они эдак могут друг друга долго сечь?
   - А сколько им, - говорит, - похочется и сколько силы станет.
   А те все хлещутся, а в народе за них спор пошел: одни говорят:  "Чеп-
кун Бакшея перепорет", а другие спорят: "Бакшей Чепкуна перебьет", и ко-
му хочется, об заклад держат - те за Чепкуна, а те за Бакшея, кто на ко-
го больше надеется. Поглядят им с познанием в глаза и в зубы, и на спины
посмотрят, и по каким-то приметам понимают, кто надежнее, за того и дер-
жат. Человек, с которым я тут разговаривал, тоже из зрителей опытных был
и стал сначала за Бакшея держать, а потом говорит:
   - Ах, квит, пропал мой двугривенный: Чепкун Бакшея собьет.
   А я говорю:
   - Почему то знать? Еще, мол, ничего не можно утвердить: оба еще ровно
сидят.
   А тот мне отвечает:
   - Сидят-то, - говорит, - они еще оба ровно, да не одна в них повадка.
   - Что же, - говорю, - по моему мнению, Бакшей еще ярче стегает.
   - А вот то, - отвечает, - и плохо. Нет, пропал за него мой двугривен-
ный: Чепкун его запорет.
   "Что это, - думаю, - такое за диковина: как он  непонятно,  этот  мой
знакомец, рассуждает? А ведь он же, размышляю, - должно быть, в этом де-
ле хорошо понимает практику, когда об заклад бьется!"
   И стало мне, знаете, очень любопытно, и я и, этому знакомцу пристаю.
   - Скажи, - говорю, - милый человек, отчего ты теперь за Бакшея опаса-

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг