- А бесенята разве к вам тоже приставали?
- Как же-с, положим, что хотя они по чину и самые ничтожные, но зато
постоянно лезут...
- Что же такое они вам делают?
- Да ведь ребятишки, и притом их там, в аду, очень много, а дела им
при готовых харчах никакого мет, вот они и просятся на землю поучиться
смущать, и балуются, и чем человек хочет быть в своем звании солиднее,
тем они ему больше досаждают.
- Что же такое они, например... чем могут досаждать?
- Подставят, например, вам что-нибудь такое или подсунут, а опроки-
нешь или расшибешь и кого-нибудь тем смутишь и разгневаешь, а им это
первое удовольствие, весело: в ладоши хлопают и бежат к своему старшому:
дескать, и мы смутили, дай нам теперь за то грошик. Ведь вот из чего
бьются... Дети.
- Чем же именно им, например, удавалось вас смутить?
- Да вот, например, у нас такой случай был, что один жид в лесу около
монастыря удавился, и стали все послушники говорить, что это Иуда и что
он по ночам по обители ходит и вздыхает, и многие были о том свидетели.
А я об нем и не сокрушался, потому что думал: разве мало у нас, что ли,
жидов осталось; но только раз ночью сплю в конюшне и вдруг слышу, кто-то
подошел и морду в дверь через поперечную перекладину всунул и вздыхает.
Я сотворил молитву, - нет, все-таки стоит. Я перекрестил: все стоит и
опять вздохнул. "Ну что, мол, я тебе сделаю: молиться мне за тебя
нельзя, потому что ты жид, да хоть бы и не жид, так я благодати не имею
за самоубийц, молить, а пошел ты от меня прочь в лес или в пустыню". По-
ложил на него этакое заклятие, он и отошел, а я опять заснул, но на дру-
гую ночь он, мерзавец, опять приходит и опять вздыхает... мешает спать,
да и все тут. Как ни терпел, просто сил нет! Тьфу ты, невежа, думаю, ма-
ло ему в лесу или на паперти места, чтобы еще непременно сюда в конюшню
ко мне ломиться? Ну, нечего делать, видно, надо против тебя хорошее
средство изобретать: взял и на другой день на двери чистым углем большой
крест написал, и как пришла ночь, я и лег спокойно, думаю себе: уж те-
перь не придет, да только что с этим заснул, а он и вот он, опять стоит
и опять вздыхает! Тьфу ты, каторжный, ничего с ним не поделаешь! Всю как
есть эту ночь он меня этак пугал, а утром, чуть ударили в первый колокол
к заутрене, я поскорее вскочил и бегу, чтоб пожаловаться настоятелю, а
меня встречает звонарь, брат Диомид, и говорит:
"Чего ты такой пужаный?"
Я говорю:
"Так и так, такое мне во всю ночь было беспокойство, и я иду к насто-
ятелю".
А брат Диомид отвечает:
"Брось, - говорит, - и не ходи, настоятель вчера себе в нос пиявку
ставил и теперь пресердитый и ничего тебе в этом деле не поможет, а я
тебе, если хочешь, гораздо лучше его могу помогать".
Я говорю:
"А мне совершенно все равно; только сделай милость, помоги, - я тебе
за это старые теплые рукавицы подарю, тебе в них зимою звонить будет
очень способно".
"Ладно", - отвечает.
И я ему рукавицы дал, а он мне с колокольни старую церковную дверь
принес, на коей Петр-апостол написан, и в руке у него ключи от царства
небесного.
"Вот это-то, - говорит, - и самое важное есть ключи: ты этою дверью
только заставься, так уже через нее никто не пройдет".
Я ему мало в ноги от радости не поклонился и думаю: чем мне этою
дверью заставляться да потом ее отставлять, я ее лучше фундаментально
прилажу, чтобы она мне всегда была ограждением, и взял и учинил ее на
самых надежных плотных петлях, а для безопаски еще к ней самый тяжелый
блок приснастил из булыжного камня, и все это исправил в тишине в один
день до вечера и, как пришла ночная пора, лег в свое время и сплю. Но
только, что же вы изволите думать: слышу - опять дышит! просто ушам сво-
им не верю, что это можно, ан нет: дышит, да и только! да еще мало это-
го, что дышит, а прет дверь... При старой двери у меня изнутри замок
был, а в этой, как я более на святость ее располагался, замка не прила-
дил, потому что и времени не было, то он ее так и пихает, и все раз от
разу смелее, и, наконец, вижу, как будто морда просунулась, но только
дверь размахнулась на блоке и его как свистнет со всей силы назад... А
он отскочил, видно, почесался, да, мало обождавши, еще смелее, и опять
морда, а блок ее еще жестче щелк... Больно, должно быть, ему показалось,
и он усмирел и больше не лезет, я и опять заснул, но только прошло мало
времени, а он, гляжу, подлец, опять за свое взялся, да еще с новым ис-
кусством. Уже нет того, чтобы бодать и прямо лезть, а полегонечку рогами
дверь отодвинул, и как я был с головою полушубком закрыт, так он вдруг
дерзко полушубок с меня долой сорвал, да как лизнет меняв ухо... Я
больше этой наглости уже не вытерпел: спустил руку под кровать и схватил
топор да как тресну его, слышу - замычал и так и бякнул на месте. "Ну, -
думаю, - так тебе и надо", - а вместо того, утром, гляжу, никакого жида
нет, а это они, подлецы, эти бесенята, мне вместо его корову нашу монас-
тырскую подставили.
- И вы ее поранили?
- Так и прорубил топором-с! Смущение ужасное было в монастыре.
- И вы, чай, неприятности какие-нибудь за это имели?
- Получил-с; отец игумен сказали, что это все оттого мне представи-
лось, что я в церковь мало хожу, и благословили, чтобы я, убравшись с
лошадьми, всегда напереди у решетки для возжигания свеч стоял, а они
тут, эти пакостные бесенята, еще лучше со много подстроили и оконча-
тельно подвели. На самого на мокрого Спаса*, на всенощной, во время бла-
гословения хлебов, как надо по чину, отец, игумен и иеромонах стоят пос-
реди храма, а одна богомолочка старенькая подает мне свечечку и говорит:
"Поставь, батюшка, празднику".
Я подошел к аналою, где положена икона "Спас на водах", и стал эту
свечечку лепить, да другую уронил. Нагнулся, эту поднял, стал прилепли-
вать, - две уронил. Стал их вправлять, ан, гляжу - четыре уронил. Я
только головой качнул, ну, думаю, это опять непременно мне пострелята
досаждают и из рук рвут... Нагнулся и поспешно с упавшими свечами подни-
маюсь да как затылком махну под низ об подсвечник... а свечи так и посы-
пались. Ну, тут я рассердился да взял и все остальные свечи рукой посби-
вал. "Что же, - думаю, - если этакая наглость пошла, так лучше же я сам
поскорее все это опрокину".
- И что же с вами за это было?
- Под суд меня за это хотели было отдать, да схимник, слепенький ста-
рец Сысой, в земляном затворе у нас живет, так он за меня заступился.
"За что, - говорит, - вы его будете судить, когда это его сатанины
служители смутили".
Отец игумен его послушались и благословили меня без суда в пустой
погреб опустить.
- Надолго же вас в погреб посадили?
- А отец игумен не благословили на сколько именно времени, а так ска-
зали только, что "посадить", я все лето до самых до заморозков тут и си-
дел.
- Ведь это, надо полагать, скука и мучение в погребе, не хуже, чем в
степи?
- Ну нет-с: как же можно сравнить? здесь и церковный звон слышно, и
товарищи навещали. Придут, сверху над ямой станут, и поговорим, а отец
казначей жернов мне на веревке велели спустить, чтобы я соль для поварни
молол. Какое же сравнение со степью или с другим местом.
- А потом когда же вас вынули? верно, при морозах, потому что холодно
стало?
- Нет-с, это не потому, совсем не для холода, а для другой причины,
так как я стал пророчествовать.
- Пророчествовать!?
- Да-с, я в погребу, наконец, в раздумье впал, что какой у меня само-
ничтожный дух и сколько я через него претерпеваю, а ничего не усоверша-
юсь, и послал я одного послушника к одному учительному старцу спросить:
можно ли мне у бога просить, чтобы другой более соответственный дух по-
лучить? А старец наказал мне сказать, что "пусть, говорит, помолится,
как должно, и тогда, чего нельзя ожидать, ожидает".
Я так и сделал: три ночи все на этом инструменте, на коленях, стоял в
своей яме, а духом на небо молился и стал ожидать себе иного в душе со-
вершения. А у нас другой инок Геронтий был, этот был очень начитанный и
разные книги и газеты держал, и дал он мне один раз читать житие препо-
добного Тихона Задонского*, и когда, случалось, мимо моей ямы идет,
всегда, бывало, возьмет да мне из-под ряски газету кинет.
"Читай, - говорит, - и усматривай полезное: во рву это тебе будет
развлечение".
Я в ожидании невозможного исполнения моей молитвы, стал покамест этим
чтением заниматься: как всю соль, что мне на урок назначено перемолоть,
перемелю, и начинаю читать, и начитал я сначала у преподобного Тихона,
как посетили его в келии пресвятая владычица и святые апостолы Петр и
Павел. Писано, что угодник божий Тихон стал тогда просить богородицу о
продлении мира на земле, а апостол Павел ему громко ответил знамение,
когда не станет мира, такими словами: "Егда, - говорит, - все рекут мир
и утверждение, тогда нападает на них внезапу всегубительство". И стал я
над этими апостольскими словами долго думать и все вначале никак этого
не мог понять: к чему было святому от апостола в таких словах открове-
ние? На конец того начитываю в газетах, что постоянно и у нас и в чужих
краях неумолчными усты везде утверждается повсеместный мир. И тут-то ис-
полнилось мое прошение, и стал я вдруг понимать, что сближается речен-
ное: "егда рекут мир, нападает внезапу всегубительство", и я исполнился
страха за народ свой русский и начал молиться и всех других, кто ко мне
к яме придет, стал со слезами увещевать, молитесь, мол, о покорении под
нозе царя нашего всякого врага и супостата, ибо близ есть нам всегуби-
тельство. И даны были мне слезы, дивно обильные!.. все я о родине пла-
кал. Отцу игумену и доложили, что, - говорят, - наш Измаил в погребе
стал очень плакать и войну пророчествовать. Отец игумен и благословили
меня за это в пустую избу на огород перевесть и поставить мне образ
"Благое молчание", пишется Спас с крылами тихими, в виде ангела, но в
Саваофовых чинах заместо венца, а ручки у груди смирно сложены. И прика-
зано мне было, чтобы я перед этим образом всякий день поклоны клал, пока
во мне провещающий дух умолкнет. Так меня с этим образом и заперли, и я
так до весны взаперти там и пребывал в этой избе и все "Благому молча-
нию" молился, но чуть человека увижу, опять во мне дух поднимается, и я
говорю. На ту пору игумен лекаря ко мне прислали посмотреть: в рассудке
я не поврежден ли? Лекарь со мною долго в избе сидел, вот этак же, по-
добно вам, всю мою повесть слушал и плюнул:
"Экий, - говорит, - ты, братец, барабан: били тебя, били, и все никак
еще не добьют".
Я говорю:
"Что же делать? Верно, так нужно".
А он, все выслушавши, игумену сказал:
"Я, - говорит, - его не могу разобрать, что он такое: так просто доб-
ряк, или помешался, или взаправду предсказатель. Это, - говорит, - по
вашей части, а я в этом не сведущ, мнение же мое такое: прогоните, - го-
ворит, - его куда-нибудь подальше пробегаться, может быть он засиделся
на месте".
Вот меня и отпустили, и я теперь на богомоление в Соловки к Зосиме и
Савватию* благословился и пробираюсь. Везде был, а их не видал и хочу им
перед смертью поклониться.
- Отчего же "перед смертью"? Разве вы больны?
- Нет-с, не болен; а все по тому же случаю, что скоро надо будет вое-
вать.
- Позвольте: как же это вы опять про войну говорите?
- Да-с.
- Стало быть, вам "Благое молчание" не помогло?
- Не могу знать-с: усиливаюсь, молчу, а дух одолевает.
- Что же он?
- Все свое внушает: "ополчайся".
- Разве вы и сами собираетесь идти воевать?
- А как же-с? Непременно-с: мне за народ очень помереть хочется.
- Как же вы: в клобуке и в рясе пойдете воевать?
- Нет-с; я тогда клобучок сниму, а амуничку надену. Проговорив это,
очарованный странник как бы вновь ощутил на себе наитие вещательного ду-
ха и впал в тихую сосредоточенность, которой никто из собеседников не
позволил себе прервать ни одним новым вопросом. Да и о чем было его еще
больше расспрашивать? повествования своего минувшего он исповедал со
всею откровенностью своей простой души, а провещания его остаются до
времени в руке сокрывающего судьбы свои от умных и разумных и только
иногда открывающего их младенцам.
Очарованный странник
Примечания к повести
Публикуется по тексту: Н. С. Лесков. Собрание сочинений в 11 томах, т. 4,
Л.: Гослитиздат, 1957.
Повесть "Очарованный странник" (по Лескову - "рассказ") была, по всей
вероятности, задумана после летней поездки Н. С. Лескова в 1872 году по
Ладожскому озеру, давшей ему материал для последней части "Очарованного
странника". В первоначальном виде под названием "Черноземный Телемак"
рассказ был послан в "Русский вестник", по-видимому в начале 1873 года.
8 мая 1873 года Н. А. Любимов сообщил Лескову отказ Каткова. "Михаил Ни-
кифорович прочел "Черноземного Телемака" и после колебаний пришел к зак-
лючению, что печатать эту вещь будет неудобно. Не говоря о некоторых
эпизодах, как, например, о Филарете и св. Сергии, вся вещь кажется ему
скорее сырым материалом для выделки фигур, теперь весьма туманных, чем
выделанным описанием чего-либо в действительности возможного и происхо-
дящего... Он советует вам подождать печатать эту вещь, самый мотив кото-
рой может по его мнению, выделаться во что-либо хорошее" (см. А. Лесков.
Жизнь Николая Лескова, стр. 296). В письме к Щебальскому ("Шестидесятые
годы", стр. 327, письмо от 4 января 1873 г.), отвечая на его критические
замечания об "Очарованном страннике", Лесков писал уже после публикации
повести, имея в виду мнение редакции "Русского вестника" вообще: "Нельзя
от картин требовать того, что Вы требуете. Это жанр, а жанр надо брать
на одну мерку: искусен он или нет? Какие же тут проводить направления?
Этак оно обратится в ярмо для искусства и удавит его, как быка давит ве-
ревка, привязанная к колесу. Потом: почему же лицо самого героя должно
непременно стушевываться? Что это за требование? А Дон-Кихот, а Телемак,
а Чичиков? Почему не идти рядом и среде и герою?"
Форма рассказа о приключениях "Очарованного странника" действительно
напоминает и разъезды Чичикова по окрестным помещикам, и выезды Дон-Ки-
хота в поисках соперников, и даже в какой-то мере роман Фенелона о
странствованиях Телемака в поисках Одиссея. Ощутимо в "Очарованном
страннике" и влияние народно-эпических русских былин. Материалом для
этой повести, видимо, послужили Лескову его воспоминания и впечатления
от службы в фирме Шкотт, действовавшей в Пензенской губернии. Так, нап-
ример, ярмарка, на которой Иван Северьянович убил своего соперника, про-
исходит в Пензе; о графах К. (Каменских) Лесков мог слышать еще в
детстве, и т. д.
Среди разнообразных приключений Ивана Северьяновича два эпизода явля-
ются основными: плен у киргизов и история цыганки Груши и любви к ней
Ивана Северьяновича. В этих эпизодах эпопеи "Очарованного странника"
Лесков воскрешает темы и образы русской романтической литературы
1820-1830-х годов. Такое "воскрешение" романтики было характерным явле-
нием в литературе начала 1870-х годов. Так, Тургенев в рассказе "Конец
Чертопханова" (1872) воспроизвел основные мотивы из "Бэлы" Лермонтова:
тургеневский герой, Чертопханов любит Машу, как Печорин; а своей страст-
ная привязанностью к лошади он во многом напоминает лермонтовского Каз-
бича. Привязанность к лошади оказывается у Чертопханова сильнее любви к
цыганке.
Лесков в "Очарованном страннике" в отношениях князя и Груши воспроиз-
водит основную психологическую коллизию той же повести Лермонтова: лю-
бовь князя и Груши проходит те же стадии, что и пылкое, но недолгое ув-
лечение Печорина Бэлой.
"Страстью" к лошадям наполнена душа Ивана Северьяновича до тех пор,
пока его не вытесняет глубокая привязанность к Груше. Сочетание этих
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг