сталкивались и гудели, словно тесно стало в весеннем небе облакам. Но на
утро нашли в огоньковой пещерке только копоть. Недолго погорел фитилек.
Тут еще снег пошел, лужицы затянулись. Так впервые изведала Настюша го-
речь всякой радости и грусть весны.
Жадно впитывала Настя все, что давало впечатленья. А раз мальчишки в
угольный сарай ее затащили, мяли и учили гадостям, - каждый старался
друг дружку в пакостном геройстве превзойти... А она уже знала, не удив-
лялась, не плакала и даже до крови растревожила нос одному из них, само-
му настойчивому.
Раз осенью, поутру, окончилось Настино детство. От обедни возвращаясь
вместе, сказал Секретов Зосиму Быхалову ото всей полноты души:
- Паренька твоего видал. Хороший, ласковый...
- Законоучитель у них там сказал: ваш, говорит, сын перстом отмечен,
- довольно пробурчал Быхалов.
- Надо и мне Настюшку мою к занятиям пристроить. Как знать, какие же-
ребьи выпадут... Вдруг да посватаетесь? Негоже будет умному-то мужу да
глупую жену! - зубоскалил Петр Филиппыч.
- Коли товар хорош выйдет, чем мы не покупатели? - пощурился и Быха-
лов. - Только что ж ты ее ровно просвирню водишь? Бабочка славная рас-
тет.
- Бабочка славная... - повторил задумчиво Секретов и впервые оценил
дочь.
Сделали новую шубку Настюше, - здесь и кончилось детство. В новой не
так возможно стало и в угольных сараях прятаться, и валяться в снегу.
Настю отдали в купеческий пансион. В канун того дня заходила Настя к от-
цу проститься на ночь. Тот сидел на кровати без поддевки и без сапог,
усталый и хмурый, в предчувствии запоя.
- Ну, девка, - заговорил он, усаживая ее на колени, - смотри у меня!
- Я смотрю, - сказала Настюша и поджала губы.
- Да не егозой расти, а яблочком... Чтоб каждому от тебя и рот вяза-
ло, и душу тешило. Живи и никому спуску не давай. На меня гляди: мужиком
пришел, двадцать лет меня жизнь в ладонях терла, а все целехонек.
Чувствуешь?..
- Да, - не робея, сказала Настюша, скашивая глаза на порожние бутыли,
оставшиеся в углу от прошлого запоя.
- Учись и божье слово слушай, на то человеку и уши даны. Без него,
девка, плохо дело, тем и кормимся...
- А у вас, папенька, - давясь смехом, спросила Настюша, - ухи
большие, тоже для божьих слов?.. - она не выдержала и рассмеялась, точно
целая связка колокольчиков раздернулась и раскатилась по полу.
- Папенька, извините, у меня губы чешутся... - уходя, попросила Нас-
тя.
...Тем временем названный жених Настин вступал в университет. Часто,
к вящшему недовольству отца, пропадал ночи, путался с волосатыми прияте-
лями, худел и бледнел. Казалось, не шла Петру впрок усидчивая его наука.
А среди белых пансионских стен, намекавших на девическую невинность со-
держательницы, мадам Трубиной, науками, напротив, не утруждали. Преобла-
дали танцы и арифметика. Беря с купеческих девиц втридорога, боялась
Трубина потерять лишнюю ученицу. Какой-то защелканный, многосемейный не-
мец вслух переводил по пять строчек в день, с грустным ужасом глядя на
сидящих перед ним круглолицых, румяных девиц. Зато Евграф Жмакин, учи-
тель танцев, был неизменно весел и летающ, походя на пружинного беса;
казалось, что мать его так в танце и родила.
На четырнадцатом году тронула Настюшу корь. После выздоровления отец
долго не пускал Настю в пансион, да тут еще негаданно просунулось шило
из мешка. У знакомого Зарядского купца дочка, Катя, учившаяся вместе с
Настей, забеременела от неизвестных причин. Под неизвестными причинами
был сокрыт от гневного родительского взгляда сам Евграф Жмакин. Петр Фи-
липпыч так был обрадован своевременным удалением Насти из пансиона, что
даже забыл посмеяться над купеческим позором.
Катя, хотя и была старше Насти на четыре года, была единственной Нас-
тиной подругой. Когда прибежала к ней Настя, та сидела в том же коричне-
вом платье, вялая, с красными губами и бледным лицом... Насте она сухо
сказала, что ничего такого нет, а просто желудочное заболевание, - не то
язва, не то менингит. Скоро она порозовела, стала грызть ногти, потом
плача сообщила, что отец отправляет ее к тетке на юг, чтобы там поправи-
лась на вольном воздухе... Дружбе девочек были причины: в Кате было неп-
реодолимое влечение к Настиной чистоте и упругости, в Насте - жалость и
стремление нарушить чем-то скучную обыденность дней. - Вскоре Катя уеха-
ла.
Оставлять Настю без образования Секретову было совестно перед
друзьями. По совету шурина стал он подумывать о приглашении домашнего
учителя. И тут как раз совпало: Петр после первого своего пустякового
ареста, понятого в Зарядье как недоразумение, проживал в Зарядьи, у от-
ца. Лучшего случая нанять учителя задешево, а вместе с тем и познако-
миться с Петром Быхаловым ближе, если того и в самом деле угораздит пос-
вататься, не представлялось. Петр согласился, уроки начались почти тот-
час же.
Учитель приходил с утра, с книгами и тетрадями под мышкой. И без того
сильно сутулясь, теперь он еще вдобавок угрюмился, для внедрения в де-
вочку уважения к особе учителя. Садился за стол, раскрывал книгу на за-
ложенном месте, начинал с одного и того же:
- Ну-с, приступим. Итак...
И всегда в тон ему, щуря глаза - привычка, перенятая у Кати, - как
эхо, вторила Настя:
- ... приступим.
Она садилась на самый краешек, точно старалась скорей устать. Первые
десять минут все шло чинно. В купеческой тишине слышались только громы-
ханья сковородников и кухаркин голос. Настя, положив локотки на стол,
подпирала руками голову и глядела прямо в рот Петру, забавляясь дви-
женьями вялого учительского рта, честно жевавшего науку.
Через десять минут Настя начинала жмуриться, глаза подергивались то-
ненькой пленкой дремы. Она зевала в самых неожиданных местах, - однажды
стала играть полуоторвавшейся пуговицей студенческой тужурки Петра, -
однажды просто запела. Честное пошевеливанье Петровых губ усыпляло Нас-
тю: запела, чтобы не уснуть.
- Слушайте, - иногда спрашивала Настя ошеломленного Петра, - вот вы
про Эдипа говорили... Он в рай или в ад попадет? Ведь он же не виноват
ни капельки!
А однажды, на восьмом уроке, и совсем законфузила Петра.
- Петр Зосимыч! - досадливо сказала она, - в который раз у вас ви-
жу... Дырка же у вас, вы б ее зашили!
- А? где дырка?.. какая?.. - как ужаленный, вскочил тот и с ужасом
оглядывал себя.
- Да вон там, на локте дырка, - указала Настя. - Давайте, уж я вам
зашью... А вы мне лучше потом доскажете!
- Что ж, на-те... зашейте. Дырка - это правда... Ее зашить, - согла-
сился он, стаскивая с себя тесную тужурку.
Настя, напевая, выискивала в ворохе цветных обрезков подходящий лос-
куток. Петр сидел молча и глядел на ее быстрые пальцы.
- Вот что... - начала она, вдевая нитку в иголку: - правда это, что
вы каторжник?
- То есть как это каторжник?.. - опешил Петр. - Что за пустяки! Кто
это вам сказал? - длинный нос Петра принял ярко розовый оттенок.
- Вы убили кого-нибудь?.. - тончайшим голоском спросила Настя, скло-
няясь над работой.
- А, вот вы про что! Нет, я за другое сидел... - сказал он тихо, ко-
сясь на растворенную в коридорчик дверь. Дверь Настиной комнаты по нас-
тоянию Петра Филиппыча была всегда раскрыта.
А Настин взгляд был выспрашивающий и требовательный. Повинуясь ему,
Петр тихо пояснял, за какие провинности вычеркивают людей из жизни,
иногда на время, иногда навсегда. Вскоре он разошелся, загудел, а окурки
совал прямо в горшок с пахучей геранью. Настя спешила, доканчивая почин-
ку.
- На-те, надевайте, - сказала она, обкусывая нитку. Потом встала и
отошла к окну. Там падал осенний дождик. Вдруг плечики у Насти запрыга-
ли.
- Что вы, Настя?.. - испугался Петр, вдевая руку в невозможно тесный
рукав.
- Знаете что?.. знаете что? - задыхаясь от слез, объявила девочка,
закидывая голову назад. - Так вы и знайте... Замуж я за вас не пойду! Вы
лучше и не сватайтесь!
- Да почему же? - глупо удивился Петр.
- У вас нос длинный, - раздувая ноздри, сказала Настя. - И потом у
вас с головы белая труха сыпется... Весь воротник в трухе! Покуда заши-
вала, чуть с души не вырвало...
Настя ждала возражений, но Петр только топтался, собирая дрожащими
руками книги со стола, весь в багровых пятнах небывалого смущенья.
- Вы... вы... у вас из ушей борода растет!! Как у дьячка... - прокри-
чала Настя и, обливаясь слезами, выбежала вон.
Весь тот день она просидела в кресле, сжавшись в комок. А вечером ре-
шительно вошла в отцовскую спальню. В ожиданьи ужина Петр Филиппыч се-
ребряным ключиком заводил часы.
- Я за Петра Зосимыча твоего не пойду. Так и знай! - твердо объявила
она и встала боком к отцу.
- Да ну-у?.. - захохотал Секретов, уставляясь руками в бока. - Ну и
баба... На чью-то неповинную головушку сядешь ты, такая!
Настя подошла ближе и вдруг, уткнувшись в отцову жилетку, заплакала.
От жилетки пахло обычным трактирным запахом. Отец гладил Настю по спине
широкой, почти круглой ладонью. Так она и заснула в тот вечер, на коле-
нях у отца. А в столовой стыл ужин и коптила лампа.
... А через два дня Петр снова уселся в тюрьму, и на этот раз надол-
го. В мирной сутолоке Зарядья то было немалым событием. Секретову расс-
казали, будто приезжала за Петром черная карета. Она-то и увезла душегу-
ба Петра в четыре царских стены.
Петр Филиппыч, человек мнительный, тогда же порешил покончить все это
дело. В субботу, перед полднем, отправился к Быхалову в лавку и сделал
вид, что ненароком зашел.
- Здравствуй, сват, - прищурился Быхалов, зорко присматриваясь ко
всем внутренним движеньям гостя. - Семен! - закричал он вглубь лавки,
скрывая непонятное волненье, - дай-кось стул хозяину... Да стул-то вытри
наперед!
- А не трудись, Зосим Васильич. Я мимо тут шел, дай, думаю, зайду -
взгляну, чем сосед бога славит...
- Ну, спасибо на добром слове, - упавшим голосом отвечал Быхалов, по-
чуяв неискренность в Секретовских словах. - Садись, садись... стоять нам
с тобой не пристало.
- А и сяду, - закряхтел Секретов, садясь. - Эх, вот увидел тебя, об-
радовался и забыл, зачем зашел-то. Годы, годы, соседушко! Время-то не
молодит. Эвон, как постарел ты, Зосим Васильич. Краше в гроб кладут!
Огорчений, должно, много?..
Быхалов морщился недоброй улыбкой.
- Да ведь и ты, сватушка... тоже пухнешь все. Пьешь-то по-прежнему? Я
б на улице и не признал тебя. Плесневеть скоро будешь!
- Фу-фу-фу! Скажет тоже, смехотворщик! Я-то еще попрыгаю по земле!
Вот у Серпуховских трактиришко еще открываю, сестриного зятя посажу. Да
вот домишко еще один к покупке наметил. Владелица-т из дворянского сос-
ловья... ну, ей шляпки, тряпки там... Сам видишь, дела идут, контора пи-
шет. Эвон я какой, хоть под венец! Моложе тебя на два года, а я тебя го-
дов на тридцать перепрыгаю!..
Последний покупатель ушел. Наступало послеобеденное затишье.
- Ванька, - глухо приказывает Быхалов новому мальчику: - налей чаю
господину. Да сапогами-то не грохай, не в трактире!
- Насчет чаю не беспокойся, соседушко, - степенится Секретов, лукаво
разглаживая рыжую круглую бороду. - В чаю-то купаемся!
- Да и нам не покупать. Выпей вот с конфетками. Да смотри, не обож-
гись, горяч у меня чай-то!
На прилавок, у которого сидит Секретов, ставит Зосим Васильич фанер-
ный ящик с конфетами.
- Ах да, вот зачем я пришел... Вспомнил! - приступает Секретов, мешая
ложечкой чай, стоящий на самом краю прилавка. - Вот ты сватушкой меня
даве называл. Конешно, все это смехи да выдумки, а только ведь я Настюш-
ки своей за сынка твоего не отдам... Не посетуй, согласись!
- А что? почище моего сыскали? Что-то не верится... - скрипит сквозь
зубы Быхалов, все пододвигая ящик с конфетами на гостев стакан.
- Так ведь сам посуди, - поигрывая часовой цепкой, говорит Секретов,
голос его смеется. - Кому охота дочку за арестанта выдавать? Уж я лучше
приду вот да в печку ее заместо дров суну, и то пользы больше будет...
Оба молчат. Сеня очень громко щелкает на счетах: месячный подсчет по-
купательских книжек. Секретов сидит широко и тяжко, каждому куску своих
обширных мяс давая отдохновенье и покой. В стакане дымится чай. Быхалов,
уставясь в выручку, все двигает к гостю конфетный ящичек и вдруг вытал-
кивает его на стакан. Стакан колеблется скользит и сразу опрокидывается
к Секретову на колени.
В первое мгновенье Секретов неожиданно пищит, подобно мыши в мышелов-
ке, и Быхалов не сдерживает тонкой, как лезвие ножа, усмешки.
- Ой, да ты никак ошпарился?.. Вот какая беда...
Петр Филиппыч, наклонясь побагровевшей шеей, картузом смахивает с ко-
лен дымящийся кипяток.
- Да, захватило немножко... чуть-чуть, совсем краешком, - колко и
фальшиво хохочет Секретов, твердо снося жестокую боль ожога. - А сынища
своего, - вдруг прямится он, - на живодерню отошли, кошек драть!..
- И мы имеем сказать, да помолчим, - и Зосим Васильич поворачивается
к гостю спиной.
- И правильно сделаете! А то к сынку в острог влетите... Под ста-
рость-то и не гоже вашей роже!.. - выкрикивает Секретов. - А на лавку мы
вам еще накинем... вы мне тута весь дом сгноите! Счастливо оставаться!
Затем следовал неопределенный взмах всей Секретовской туши, и Секре-
това больше нет. Любил Петр Филипыч, чтоб за ним оставалось последнее
слово, - отсюда и легкое его порхание.
X. Павел навещает брата.
Сеня впоследствии не особенно огорчался безвестным отсутствием брата.
Павел служил Сене постоянным напоминанием о некой скорбной, посюсторон-
ней черте человеческого существования: одна земная юдоль безо всяких не-
бес. Крутая, всегда напряженная, неукротимая воля Павла перестала угне-
тать его, - жизнь без Павла стала ему легче. Сеня уже перешел первый,
второй и третий рубежи Зарядской жизни. Теперь только расти, ждать слу-
чая, верным глазом укрепиться на намеченных целях.
Тем же летом, когда Катушин вспоминал о дьячке, накануне осени, в
воскресенье, вышел Сеня из дому, собравшись на Толкучий, к Устинскому.
На подоконнике Быхаловского окна, как раз возле самой двери, сидел Па-
вел. Зловеще-больно сжалось сердце Сени, - такое бывает, когда видишь во
сне непереходимую пропасть. Павел был приодет. Черный картуз был налажен
на коротко-обстриженный Пашкин волос. Кроме того, приукрашали его непо-
мерно длинные брюки и пиджак, одетый поверх черной ластиковой рубашки.
Штиблеты, - огромные, точно с памятника, - сияли неотразимым радостным
блеском. Все это было очень дешевое, но без заплат. Сидя на подоконнике,
писал Пашка что-то в записную книжку и не видел вышедшего брата.
- Паша, ты?..
- А что, испугался? - спокойно обернулся Павел, пряча книжку в карман
брюк, и глаза его покровительственно улыбнулись. Потом Павел достал из
кармана платок и стал сморкаться.
Надоедливо накрапывало. В водосточных жолобах стоял глухой шум, капа-
ло с крыш.
- Чему ж пугаться? - возразил Сеня, поддаваясь непонятной тоске, и
пожал плечами.
С неловкостью они стояли друг перед другом, ища слов, чтоб начать
разговор. Вспыхнувшее-было в обоих стремление обняться после пяти лет
разлуки теперь показалось им неестественным и ненужным.
- Ну, что ж под дождем то стоять?.. пойдем куда-нибудь, - сказал Се-
ня, выпуская руку Павла, твердую и черную, как из чугуна.
- Да вот в трактир и зайдем. Деньги у меня есть, - сказал Павел.
Они стояли в воротах, продуваемых мокрым сквозняком осени. То-и-дело
въезжали извозчики с поднятыми верхами. Братьев обдавало ветром и брыз-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг