индивидуальность и принять, впитать то новое, непонятное, чужое, но не
чуждое, чем-то неуловимо близкое, что текло на него с экрана; у него
выработалось и закрепилось ощущение прозрачности перегородки, отделяющей
его от смысла увиденного, и перегородка эта то таяла и истончалась, то
становилась холодной и мутной; а несколько раз ему казалось, что он уже на
грани понимания, что еще немного, и перегородка рухнет, исчезнет, и он
увидит все новыми глазами и все постигнет, но каждый раз сознание не
выдерживало и отключалось, а потом приходилось все Начинать сначала...
И все-таки, наверное, он ближе всех подошел к заветной черте, потому
что, увидев картины и услышав от прилетевшего ненадолго на Землю Вебера об
идее художников, сказал: "Покажите им Чюрлениса". Потому что почувствовал
идущую где-то в глубине ниточку, связывающую творения безымянных мастеров
далекой планеты и застенчивого литовца. Потому что именно после
демонстрации работ Чюрлениса эглеанцы проявили, наконец, настоящий интерес
к землянам, а до этого была, скорее, заботливая и вежливая
снисходительность...
Теперь эглеанцы хотели все больше знать о Земле, о людях, их истории,
жизни, искусстве... Рафаэлянц, на которого работали все музеи, архивы,
библиотеки и галереи, не успевал монтировать материал. Стихийно
формировались общие понятия, и Лепешев хорошо запомнил то изумление и даже
растерянность эглеанцев, когда с помощью простейших символов им разъяснили
понятие языка и его роль в мышлении землян. Но еще большее впечатление на
них произвела музыка...
А на нас?
Пожалуй, две вещи. Во-первых, изобразительное искусство в самом
широком понимании этого слова. Сюда же, пожалуй, можно приплюсовать
эглеанскую эстетику, хотя это вопрос темный. Но восприняли мы много, и
даже чересчур, и все как-то по вершкам: модельеры, конечно, вопят от
восторга, три года уже, как вопят; архитекторы и дизайнеры, те
поспокойнее, те просто впали в энтузиазм и работают днем и ночью - и
неплохо, говорят, получается; ну, художников и скульпторов стало раз в
десять больше, и все творят в эглеанском стиле, и все норовят представить
свои эпохалки на суд самих эглеанцев хорошо хоть, что Раф проявил себя
таким беспощадным цензором... Это, во-первых.
А, во-вторых, и, конечно, в главных - это отношение эглеанцев с
собственной планетой. Мы на Земле до сих пор не сумели достичь желанного
равновесия между первой и второй природой и с точки зрения наших соседей
по планете остались видом, неожиданно и катастрофически размножившимся и
расширившим рамки своей экологической ниши - за счет всех прочих. Эглеанцы
таких проблем не знали, а если и знали когда-то, то вполне успели забыть -
благо, срок существования их цивилизации приближается к ста тысячам земных
лет. В космос эглеанцы не выходили и не стремились, и в связи с этим
многие ксенологи считали их путь тупиковым, и Лепешев, всегда испытывавший
гордость за космические успехи человечества, готов был с ними согласиться,
если бы все, что он видел, не было бы так непохоже на тупик. До чего
стойкая штука - антропоцентрические стереотипы... Пожалуй, все-таки
придется вернуть к жизни старую, подробно разработанную, но отринутую за
неподтвержденностью концепцию интравиртного развития цивилизаций - такого
развития, при котором вектор прогресса направлен только внутрь, на
самоусовершенствование. Но если это так - если это действительно так, - то
просто невозможно представить себе, что может дать полноценный контакт с
такой цивилизацией...
Взять, к примеру, уже упомянутое равновесие.
И правда, все, что видели люди, имело характер идиллии с отчетливым
привкусом мистики. Промышленности - в известном землянам смысле - на
планете не было никакой, а все необходимое в обиходе извлекалось из
бесчисленных круглых крохотных озер, наполненных будто бы молоком.
Небольшие забавные домики, в которых жило большинство эглеанцев, в полном
смысле слова вырастали из земли. На большие расстояния эглеанцы
перемещались в прозрачных и явно безмоторных капсулах, бешено носившихся
над самой землей, а на небольшие просто летели без всяких технических
приспособлений, и Вебер вполне серьезно утверждал, что их переносит ветер.
И так далее.
С другой стороны, до сих пор не удалось уяснить, чем же, собственно,
занимаются массы эглеанцев. Готовые понятия "работают", "отдыхают",
"развлекаются", "отправляют обряды" здесь не годились. То есть, возможно,
все это и было, но отличить одно от другого...
Жанровая сцена: Четверо эглеанцев, двое мужчин и две женщины, садятся
вокруг низкого круглого стола, кладут на него руки и замирают. Через
минуту стол становится зеркальным, потом в центре его появляется вздутие,
вырастает до размера человеческой головы, отрывается от стола и повисает в
воздухе, наподобие мыльного пузыря, и при этом, оставаясь зеркальным,
меняет цвет: от вишневого до ярко-синего и обратно. Когда таких пузырей
становится много, люди встают и уходят, каждый в отдельную дверь. Что это:
производственный процесс, игра, род искусства или сексуальный акт, как
всерьез доказывал Лепешеву один его знакомый. Так или иначе, но сюжет этот
эглеанцы повторяли в своих передачах довольно часто. Конечно, это
частность, но ведь на таком примерно уровне и остальные наши знания о них.
Это уже не говоря о лесах, вырастающих за одну ночь, о циклонах,
движущихся с точностью часового механизма, о световых феериях,
охватывающих иногда полпланеты, о странных циклопических сооружениях,
мгновенно возникающих и так же мгновенно исчезающих... И об инциденте.
Так что за три года наблюдений и двустороннего радиоконтакта ясности
не прибавилось и даже убавилось - если это вообще возможно. Ясно только
одно: культура и цивилизация Эгле развивались из других семян, по иным
законам и принципам и шла другими путями и к другим целям по сравнению с
культурой и цивилизацией Земли и прочих известных населенных планет. Никто
не мог с уверенностью сказать, какой у эглеанцев социальный строй и есть
ли он вообще, какие перспективы развития и возможно ли в принципе
конструктивное сотрудничество с ними - а если возможно, то что мы можем им
дать.
К началу четвертого года радиоконтакта, когда, с одной стороны,
казалось, что основные, принципиальные трудности взаимопонимания вот-вот
будут преодолены, а с другой - заметно ослаб поток свежей информации и
потребовался поиск новых общих тем. Академия приняла решение о
территориальном контакте.
Тридцатого декабря двести сорок девятого года посадочный модуль
"Антареса", имея на борту ксенологов Григория Рафаэлянца и Веронику
Гордиенко и пилота Юрия Стасова, совершил посадку в заранее согласованном
с эглеанцами месте. На высоте десяти километров модуль подвергся нападению
огромного количества птиц, проводивших его до самой поверхности. Люди
могли выйти из корабля только через час после посадки, когда достаточно
остынет обшивка. Но они не успели этого сделать: на сорок второй минуте
страшной силы подземный толчок опрокинул модуль, а через десять минут
сгустившиеся тучи полностью закрыли видимость. Около часа удавалось
поддерживать неустойчивую радиосвязь - были очень сильные помехи - и
Стасов сообщил, что снаружи бушует гроза и в корабль постоянно бьют
молнии. Затем связь прервалась. Гроза продолжалась больше суток. На вызов
Вебера не отвечали ни земляне, ни эглеанцы. Потом тучи рассеялись, и
удалось увидеть то, что осталось от корабля.
Эглеанцы молчали четыре дня. Потом они дали картину погибшего модуля,
а следом - долгое-долгое, бесконечно долгое изображение стоящей на коленях
женщины в синей одежде и в синей повязке на глазах...
Дверь приоткрылась, и Вебер, чуть-чуть просунувшись в щель, спросил
шепотом:
- Ты спишь?
- Заходи, - сказал Лепешев.
Вебер ощупью нашел второе кресло и сел.
- Знаешь, Эрни, - сказал Лепешев, - мне кажется, ты задал единственно
возможный вопрос, на который можно ответить только отрицательно.
- "Правдиво ответить", хотел ты сказать, - поправил Вебер.
- Пожалуй, да, - сказал Лепешев. - Существенная разница.
- А если я тебе снюсь? - спросил Вебер.
Лепешев подумал, как надо ответить, если Вебер ему действительно
снится, и ничего не придумал.
- Не знаю, - сказал он. - А ты-то чего не спишь?
- Не хочу, - сказал Вебер. - То есть хочу, но не могу. Мысли всякие
посещают. О бренности бытия.
- Слушай, Эрни... - начал Лепешев. Мысль посетила и его. - Тебе не
кажется, что эглеанцы не способны лгать?
- То есть? - насторожился Вебер.
- То есть принципиально не способны. С их телепатией.
Вебер подумал.
- Пожалуй, да, - сказал он. - Да, конечно. Естественно... А как же
тогда вся эта ерунда?
- Не знаю... Но ведь пока ни в одной модели ситуации мы этот момент
не учитывали. Все время забываем, что они не люди.
- Вот-вот. У нас тут один деятель уже доказывал, что под красивой
маской скрывается чудовище, - сказал Вебер.
- Кто это?
- Ты его не знаешь.
- А санкций по отношению к чудовищу он еще не требовал? -
поинтересовался Лепешев.
- Пока нет. Но внутренне он к этому готов.
Они помолчали.
- Конечно, они не могут лгать, - сказал Лепешев. - Какая может быть
ложь, если все твои мысли известны окружающим? И история их должна идти
совсем по-другому.
- Эглеанской истории мы совсем не знаем, - сказал Вебер. - Сами они
ничего конкретного не сообщают, а спросить как следует я не могу. То есть
я спрашиваю, конечно, но как в вату. Может быть, у них нет понятия
истории?
- Должно быть, - сказал Лепешев, - как без этого? Есть же у них
картины явно в прошлом.
- Слушай, Женя, - сказал Вебер, - я знаю, что у тебя и нервы
покрепче, чем у меня, и вообще ты старше и опытнее, и умнее...
- За что я тебя особенно люблю, - перебил его Лепешев, - так это за
умение вовремя сказать тонкий комплимент.
- Не надо, я серьезно. Так вот, я их боюсь. Совершенно по-дурацки
боюсь, как маленьким темноты боялся. Люблю и боюсь. Раньше больше любил,
чем боялся...
- Это пройдет, - сказал Лепешев.
- Нет, - сказал Вебер. - Мы никогда не поймем их. Женя.
Стеклянная стена, вспомнил Лепешев. А вдруг это на самом деле
безнадежно?.. Любим мы поныть, вот что.
- Я скоро, должно быть, начну соглашаться со всеми этими старцами из
Совета, - продолжал Вебер. - Да и с Мак-Маганом тоже. Не по зубам орешек -
значит, свернуть экспедицию, уйти отсюда и никогда больше не показываться.
И морду кривить - мол, зелен виноград. И забыть все... Я удивляюсь только,
почему они именно тебя инспектировать прислали?
- Я сам удивляюсь. Мне намекнули, правда, что старцы считают меня
самым нейтральным и самым компетентным в этом деле.
- Почетно... А в общем-то, они ничем не рискуют. Чего не сумели
сделать за пять лет... Давай свет включим. Неуютно как-то без света.
Вебер зажег настольную лампу и с минуту сидел неподвижно, обхватив
колено сцепленными руками, и Лепешев только сейчас, хотя и пробыл с ним
сегодня весь день, работал и разговаривал, увидел, до чего же он устал и
осунулся, до чего же он весь на излете и держится уже только на долге да
еще, быть может, самолюбии - или что там у него вместо самолюбия...
- Ничего, Эрни, - сказал Лепешев. - Прорвемся.
- Как ты думаешь, - сказал Вебер, - Совет твердо решил сворачивать
экспедицию? Твое мнение будет иметь вес?
- Вряд ли, - сказал Лепешев. - Я - это формальность. Посуди сам: одна
цивилизация уничтожает один за другим три корабля другой цивилизации, при
этом каждый раз будто бы разрешая и даже приглашая совершить посадку.
Враждебные действия, нежелание контакта - все налицо. Следовательно,
имевшие место переговоры по крайней мере одной из сторон были неправильно
интерпретированы. Кстати, не сомневайся - уже появилась масса правильных
интерпретаций.
- А я и не сомневаюсь, - сказал Вебер.
Он протянул руку и взял со стола один из лежащих там альбомов,
положил его на колени и раскрыл. Перевернул несколько страниц, закрыл;
потом рывком поднялся, шагнул к Лепешеву и, держа альбом перед ним, стал
листать.
- Зачем они это сделали? - яростно шептал он, перебрасывая страницы.
- Зачем? Как они могли это сделать? Ну, как они могли, скажи? Зачем им
это?
В альбоме были репродукции эглеанских картин: золотисто-палевые
пейзажи, похожие на пламя свечей деревья, замысловатые узоры переплетенных
ветвей, воздушные мосты, водопады и фонтаны, прекрасные женщины, солнечные
дни и торжественные закаты, легкие города, холмистые равнины и горы, цветы
и птицы... В каждой картине, в каждом рисунке была та гениальная
недоговоренность, которая превращает лист бумаги, покрытый типографской
краской, в широко распахнутое окно в мир, каждый раз в новый, - и каждый
раз в такой же прекрасный и безбрежный, как все остальные...
- ...Зачем они так? Они ведь знали, что там люди. Они ведь знали...
- Может быть, это и не они, - сказал неожиданно для себя Лепешев.
- А кто? - горько усмехнулся Вебер. - Тайная оппозиция? Эти...
массоны? Плоско и старо.
- Масоны, - поправил Лепешев. - Нет, конечно... Представь себе, что
когда-то давно эглеанцы готовились к отражению вторжения. Была создана
система, уничтожающая все корабли, садящиеся на планету... Или даже не
так, а просто они выдрессировали соответствующим образом свою планетку. Но
вторжение не состоялось, о системе забыли. А теперь она сработала. А?
- Неплохо? - сказал Вебер. - Жаль, что мне не пятнадцать лет.
- Жаль, - сказал Лепешев. - Я тоже чувствую, что ты многое успел
утратить.
- Хотя почему бы и нет? - сказал Вебер. - Во всяком случае, в эту
версию все укладывается. Если бы ее удалось доказать... Слушай, а может,
Эгле - тоже планета Предтеч?
- В смысле, что сами эглеанцы - это уже цивилизация второго порядка?
- Естественно. Им же все-таки не миллион лет. Я к тому, что эта
оборонительная система была оставлена предтечами, они такие штучки любили.
- Я тебя понял. В таком случае, эглеанцы вообще ничего про нее не
знают. Но все равно надо попробовать спросить.
- Я спрошу. Подумаю вот, как лучше сформулировать, и спрошу, - сказал
Вебер.
- И вообще, попробуй порасспросить их о прошлом, - сказал Лепешев. -
Нутром чую, там должно быть что-то интересное.
- Да, наверное, - согласился Вебер. - Корни должны быть там.
- Ты с этим запросом долго провозишься? - спросил Лепешев.
- Часа три минимум. - Вебер взглянул на часы. - Давай к половине
шестого...
- В рубку или к тебе?
- Лучше сразу ко мне.
В дверях Вебер обернулся.
- Слушай, а при чем тогда эти птицы? - спросил он.
Лепешев пожал плечами. Про птиц он забыл.
На самом деле, причем тут птицы? Птицы в схему не укладываются.
Да в какую схему? Нет еще никакой схемы, голая эвристика при полном
отсутствии логики.
На одной логике тоже далеко не уедешь, напомнил он себе. Компьютеры
сдались.
А все-таки давай попробуем по порядку...
Итак: благоустроенная планета. Чертовски благоустроенная, даже
эквивалент подобрать трудно. Подарок судьбы или рукоделие? Скорее
последнее, но точно не знаем.
Уничтожили три корабля - после посадки на планету. Что это за оружие
такое, которое дает врагу время на посадку? Да и не только на посадку:
первый корабль был атакован через сорок две минуты, второй - через
двадцать девять, третий - через восемнадцать. Нет, если это и оружие, то
крайне несовершенное. Кроме того, механизм действия: в первом случае -
атмосферное электричество, во втором - солнечные лучи, сконцентрированные
гигантской воздушной линзой, в третьем - гравитация. И существенный ущерб
нанесен самой планете, об этом мы как-то забываем.
Да, и птицы. Странные такие птицы, раньше они на глаза не попадались.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг