бомбами и термитными шариками, то тяжелые - эти развешивали в небе
"люстры" и бомбили неторопливо и прицельно, как на полигоне.
Вскоре стало совсем плохо с едой, воды выдавали по пол-литра на
человека, и зенитный огонь стал не таким оголтелым. Чего по-прежнему
хватало, так это горючего для генераторов - сварка! - и всякого
строительного железа.
Вместо инженера Юнгмана назначили другого - Ивенса. Этот был
круглолиц и рыжеват и двигался замедленно, будто его рукам, ногам и
туловищу приходилось преодолевать несильное, но вполне ощутимое
сопротивление. Он принял дела от заместителя Юнгмана - майора Копитхеера;
Петер при этом присутствовал. Они обошли стройку, а потом Копитхеер взял
свое новое начальство за пуговицу и стал ему объяснять насчет формулы
Кракси -Хомберга и модифицированной формулы Бернштейна - как начальство
знает, всегда все считают по Кракси -Хомбергу, а Кракси и Хомберг интеграл
сигма-эль-эф принимают за ноль, хотя при больших значениях эф зависимость
сигма-эпсилон становится нелинейной, а мы имеем дело как раз с очень
большими значениями эф, а это значит, что в пограничном слое возникнут
напряжения, совершенно не учитываемые в расчетах, поэтому он, Копитхеер,
осмелился посчитать по формуле Бернштейна, хотя это и запрещено по ряду
причин, начальству, разумеется, известных - начальство покивало, - и вот
какой результат у него получился; более того, он полагает, что покойный
Юнгман тоже считал по этой формуле - не сразу, а дня за три до того,
потому что брал у него справочник, а сегодня он, Копитхеер, справочник
этот забрал обратно, а там закладка именно на этой странице, понимаете?
Да-да-да. Именно так. Вот и он, наверное, тоже - посчитал-посчитал, да и
прыгнул с моста. Прыгнул? Почему прыгнул? Его же убил снайпер. Какой
снайпер, что вы? Уверяю вас, именно снайпер. И формула Бернштейна не
применяется совсем не по тем причинам, о которых вы думаете. Бернштейн не
учитывает продольного сцепления силовых элементов, кроме того, он ведь
неокантианец, субъективный идеалист - так что, инженер, не запудривайте
разными глупостями мозги себе и другим. Идите.
Копитхеер постоял, потом порвал свои бумаги пополам, еще пополам,
смял их и бросил в пространство перед собой, пнул ногой нечто воображаемое
и ушел, бешено-бледный, яростно отмахивая левой рукой комментарии к
какой-то произносимой про себя фразе. Петер, дождавшись ухода Ивенса,
подобрал брошенные бумаги и сунул их в карман. С этим следовало
разобраться подробнее.
Построение по случаю панихиды по инженеру Юнгману было назначено на
пятнадцать часов. Саперы стояли, сняв каски, и генерал Айзенкопф говорил
речь. Речь была длинная, хотя и укладывалась примерно в следующее: он был
хорошим гражданином, верным слугой Императора и гениальным инженером, он
заложил фундамент нашей победы и пал от пули врага. Наверное, говорить
коротко и емко генерал считал несолидным. Когда он перешел к тезису о том,
что вот сейчас самое время в едином порыве завершить начатое им
строительство и тем способствовать окончательному разгрому врага, один из
саперов упал - как стоял по стойке смирно, так и упал лицом вниз.
Остальные стояли, не шевелясь, пока кто-то не крикнул: "Ложись!" Адъютанты
генерала попадали на него сверху, прижав к земле. У сапера, упавшего
первым, из-под головы выползала красная лужица. Петер подбежал к нему,
перевернул на спину. Пуля попала саперу в висок.
Прикрывая Айзенкопфа со всех сторон, адъютанты увели его подальше
отсюда. Сапера отнесли в тень, прикрыли брезентом. В тот день мост больше
не ремонтировали: ставили дополнительные броневые щиты на рабочих местах,
рыли траншеи и отсыпали брустверы, развешивали брезенты и маскировочные
сети, прикрываясь от взгляда с того берега. Пули настигли еще двоих: был
убит лейтенант и тяжело ранен рядовой сапер. Казалось, что принятые меры
обезопасят работы - но черта с два! Пули прилетали неведомо откуда и
неведомо как находили цель. Потери росли и росли. В своем блиндаже, где
была только крохотная отдушина под потолком, был убит Копитхеер - в
голову. Так же, в голову, был убит сапер, спавший на нарах: вечером лег
головой в угол, утром стали его поднимать, а он уже холодный; уж там-то
даже отдушины не было, и три наката сверху, и народ вокруг, и выстрела
никто не слышал... Чудом избежал смерти Шанур: сидя на дне траншеи, он
перезаряжал камеру, в какой-то момент он наклонил голову, и тут же в
стенку траншеи ударила пуля. Она зацепила мочку уха, каменной крошкой
посекло плечо и шею, несколько дней этим ухом Шанур не слышал. Место было
глухое, вдали от каньона, совершенно не просматриваемое с той стороны, да
и вообще со дна траншеи было видно только небо. Пулю Шанур выковырял и
принес Петеру; это была сплющенная девятимиллиметровая пистолетная пуля.
Петер велел помалкивать и пулю спрятал до лучших времен.
Бесчинство снайперов продолжалось с неделю, потом пошло на убыль.
Может быть, после того, как прибыли минометчики. Они расположились
наверху, где стояли лебедки, и целыми днями обстреливали противоположный
край каньона. Петер поснимал их, потом перепоручил это дело Арманту, и
тому поручение пришлось по душе. У операторов вообще наметилась некая
специализация: Петер больше уделял внимания производственным процессам,
Шанур углубился в быт саперов и артиллеристов - не в тот официально
освещаемый быт, который вместо отдыха разыгрывали перед камерой солдаты в
специально отстроенных декорациях, а реальный быт, подсмотренный почти
тайно; Арманта увлекало все, связанное со стрельбой. Петер просматривал
его материал: орлы-минометчики на позициях, наблюдатель с биноклем, вот он
видит нечто шевелящееся и дает команду, по рукам плывет тяжелая мина и
опускается в ствол, все зажимают уши - камера вздрагивает от ударной
волны, снова тот берег, несколько секунд ожидания - и взрыв там, где
только что что-то шевелилось. Потом еще и еще взрывы. Все заволакивает
пылью и дымом. Еще с одним снайпером покончено! Петера занимал один
вопрос: почему за все время у минометчиков не было ни одного убитого и
даже раненого, если не считать того олуха, который в пьяном виде полез на
часового? Минометчики рапортовали о своих победах, требовали огромное
количество воды якобы для охлаждения стволов, а по ночам приносили эту
воду саперам и обменивали на всякие приятные безделушки наподобие ножей,
зажигалок, динаров и прочего.
У Копитхеера был прескверный почерк, Петер немало помучился с ним, он
даже хотел было к нему сходить и попытаться объясниться, но не успел
застать его в живых. Тем не менее Петер вник-таки в существо вопроса. И
никому ничего не сказал. Все равно изменить ничего уже было нельзя.
Мост до момента соприкосновения с противоположным берегом представлял
собой рычаг, одно плечо которого - сам мост - длиной тысячу метров
удерживалось другим плечом, расположенным под углом девяносто градусов -
утесом трехсотметровой высоты, поверху которого и крепились тросы; осью
вращения рычага был стапель. Юнгман, используя формулу Кракси -Хомберга,
рассчитал, что прочности гранита, стальной фермы моста и тросов особого
плетения хватит даже с некоторым запасом - примерно пятнадцать-двадцать
процентов. Копитхеер же по запрещенной к использованию формуле Бернштейна
высчитал, что прочности каждого отдельно взятого элемента действительно
хватит, но в месте их взаимодействия, а именно там, где сталь вмурована в
гранит, из-за различия в прочностных характеристиках этих материалов
возникнут локальные напряжения, превосходящие критические. То есть в
момент, когда длина моста достигнет метров восьмисот - восьмисот
пятидесяти, начнется трещинообразование - вначале в месте закрепления
стапеля, а чуть позже - там, где крепятся тросы, то есть у основания
лебедок. Таким образом, сначала стапель "поплывет" назад, но это не так
страшно, это можно скомпенсировать; однако лебедки... Вначале трещины
будут распространяться локально, и сваи, на которых держатся лебедки,
станут чуть наклоняться вперед, как бы продавливаясь сквозь образующийся
щебень; образование щебня на некоторое время парирует нарастание
напряжений - до тех пор, пока длина моста не достигнет девятисот
пятидесяти метров; тогда микротрещины сольются в одну макротрещину, и весь
этот гранитный утес - то есть оба утеса, справа и слева от моста - как
отрезанные ножом, отделятся по линии пробитых скважин от основания и... и
все. Вместе с мостом.
Мост был длиной уже семьсот шестьдесят пять метров, когда состоялся
новый массированный налет. Почти две недели изматывания зенитчиков и
террора на дорогах привели к тому, что зенитный огонь весьма ослаб.
Какое-то количество орудий вышло из строя, люди устали до безумия и еле
двигались, снарядов было в обрез... Первая атака по обычному сценарию: с
большой высоты, дразня, три эскадрильи отбомбились по батареям. И тут же,
без паузы, произошел второй налет - на бреющем полете одномоторные
пикировщики попытались прорваться к мосту. Что там попытались -
прорвались! Не промахнись ведущий, и все было бы кончено. Маневр,
предпринятый для атаки, был гениален: пикировщики, выстроившись цепочкой
там, над своим берегом, незамеченными подкрались к самому каньону, перед
мостом делали "горку", бросали бомбы и уходили в каньон, в мертвую для
зениток зону. Но ведущий промахнулся и вывел их чуть в стороне от цели, и
у них не было возможности перестроиться, потому что каждый шел в хвост
предыдущему, и все они четко повторили ошибку командира, и в тот момент,
когда они видели цель, у них уже не было возможности что-то исправить. А
когда ведущий, поняв, что его промах - это промах всех, пошел на второй
заход, зенитчики уже опускали стволы, и полсотни пушек ударили навстречу
пикировщикам. Шесть самолетов один за другим вспыхивали и рушились в
каньон, пока наконец пикировщики, не выдержав такого огня в лицо, не стали
отваливать в сторону.
Через полчаса появились новые самолеты - там, у противника, видимо,
твердо решили, что с мостом пора кончать. Бомбардировщики прорывались
сквозь поредевший огонь и бросали бомбы, как могли, прицельно. Петер,
полуослепший и полуоглохший, забился между толстенными балками стапеля и
продолжал снимать; несколько раз стапель содрогался так, что, казалось,
вот-вот все обрушится к чертям, но не обрушивалось - и бомбежка
продолжалась. Снова пикировщики попытались выйти на мост - их разметали,
но они продолжали кружиться, и то один из них, то другой начинали падать,
целясь по мосту; Петер заметил вдруг, что мост ходит ходуном, раскачиваясь
все сильнее и сильнее, и, наверное, поэтому они никак не могли в него
попасть - и эти раскачивания создавали странные, пробирающие до спинного
мозга звуки, звуки, совершенно свободно проникающие сквозь грохот боя:
будто в пустом пространстве настраивали исполинскую скрипку. Петер
непроизвольно огляделся, а может быть, его так передернуло, от таких
звуков впору было узлом завязываться, - и увидел сапера, старого своего
знакомца, того огромного парня с рубцом на щеке - забыл, как звать, -
сапер несся, катя перед собой, как тачку, эрликоновскую счетверенку и
ревел так, что Петер разобрал кое-что, когда сапер пробегал мимо него.
"А-а-а, бля-а-а! - ревел он. - Катафалки к бою! Гробометы - огонь! Будем
биться до усеру!!!" Он промчался по мосту, покачиваясь в такт его
колебаниям, не добегая до конца, отжал установку на домкраты и открыл
огонь по пикировщикам.
Бог его знает, что творилось наверху, но стапелю пока везло, узким и
извилистым было ущелье, на дне которого он находился, и бомбы рвались все
больше по склонам его, вниз летели камни, осколки, но прямых попаданий
пока не было, пока не было, пока...
Тот бомбардировщик Петер увидел сразу. Подожженный в первом заходе,
он развернулся и шел прямо на мост, вдоль оси моста, шел по прямой, не
отворачивая, оба мотора горели, и зенитки лупили по нему в упор, и тот
сапер из своей счетверенки поливал его трассами, а бомбардировщик все шел
и шел, пока снаряд крупного калибра не разорвался у него внутри - и
самолет, показав желтое брюхо, не завис и не стал разваливаться на куски
прямо в воздухе, - но бомбы уже отделились от держателей и теперь шли
туда, куда их нацелил разнесенный на атомы экипаж, шли, завершая последний
отрезок замысленной и исполненной штурманом и пилотом траектории, и Петер
ловил эти бомбы в видоискатель, и только в последний момент закрыл глаза,
чтобы ничего не видеть.
Бомбы легли в цель.
Удар был страшной силы и со всех сторон одновременно, Петера будто
сплющило, вбило в балку и опалило сокрушительным жаром, но он странным
образом продолжал оставаться живым и чувствовать себя и окружающее, и
только когда его во многих местах сразу прожгло насквозь чем-то
раскаленным, он испугался - и тут его взмело, подхватило и понесло,
скручивая, по воздуху и совершенно не больно вмазало во что-то твердое и
перевернуло, и покатило куда-то, и все это время, прекрасно понимая, что
именно происходит, он прижимал к животу камеру и больше всего боялся, что
не удержит ее в руках - его уже не так сильно, как вначале, вдавило во
что-то, и он остался лежать в кромешной тьме, вокруг грохотало и рушилось,
и что-то огромное упало на землю совсем рядом с ним, подпрыгнуло и снова
упало уже окончательно - земля ударила Петера снизу, но он почему-то
ничего не видел, не могло быть такого, чтобы вдруг наступила темнота,
Петер потрогал глаза, но рука наткнулась на непонятную преграду, и только
боль подсказала ему, что это его собственная, свисающая со лба кожа. И с
этой болью возвратилась боль остальная - такая ослепительная, что он чуть
не закричал. А может быть, и закричал, потому что перестал чувствовать
что-либо, кроме этой боли. Наконец, его подобрали.
Две недели он пролежал в госпитале для легкораненых. Парадоксально,
но факт - Петер отделался, если не считать ободранный лоб, только ушибами
да массой ссадин: его будто бы наждачной бумагой поскребли во всех
сколько-нибудь выступающих местах. Кожу на лбу пришили на ее законное
место, и теперь она страшно чесалась, но чесать ее было бесполезно, потому
что прикосновений она не ощущала - такие вот забавные вещи случаются.
Петера сразу, раздев догола, с ног до головы вымазали каким-то вонючим
маслом и завернули в простыню, этим же маслом пропитанную, - так он и
лежал, первые дни ему кололи морфин, потом что-то послабее, потом вымыли,
смазали марганцовкой, выдали обмундирование и велели убираться на все
четыре стороны и никогда больше сюда не попадать.
Его ждал Эк с машиной. Летучий Хрен, прознав обо всем, велел Петеру
прервать командировку и вернуться в редакцию за дополнительными
инструкциями. Езда причинила Петеру массу переживаний - ягодицы пострадали
не менее, чем локти и колени; наконец, он приспособился ехать стоя,
придерживаясь за дугу тента. Эк рассказал, что мост устоял, но работы пока
ведутся только восстановительные, потому что разбомбили к чертям собачьим
все подъездные пути, электростанцию - ее настолько основательно, что сразу
стали строить новую, - и здорово покорежили стапель. Ну и по мелочам...
да. Но налеты прекратились. Почти прекратились. В тот день сбили, говорят,
пятьдесят шесть самолетов - это кого хочешь отучит...
Летучий Хрен расспросил Петера - очень кратко - о делах и велел
отдыхать. В тот же вечер Менандр свозил Петера в генеральскую баню, там за
него взялся огромных размеров волосатый мужик и за два часа превратил
Петера в розовую ватную куклу - размял, снял коросту, распарил и измолотил
руки, ноги, спину. Наутро Петер проснулся легким и обновленным. И пошел к
Летучему Хрену.
- Так сразу? - удивился тот. - А я хотел тебя еще здесь подержать.
- Позарез надо, - сказал Петер. - Просто позарез.
- Ну, тогда давай, выкладывай подробности, - сказал Летучий Хрен. И
потом, когда Петер выложил все, что знал, и о чем догадывался, и о чем
только подозревал, согласился: - Поезжай.
Возвращается на круги своя, подумал Петер, все та же докрасна
ободранная земля, следы наступления великой инженерной армии, но ведь я
вижу это только во второй раз, почему же кажется, что - в сотый? А вот
новенькое: дюралевые обломки, разбросанные вокруг - да как много!
Специально стаскивали и раскладывали вдоль дороги. А машин разбитых нет,
убирают сразу с глаз долой. Рука господина Мархеля, это уж точно...
Баттен спал в блиндаже, больше никого не было; Петер посидел, потом
зарядил новенькую, привезенную с собой камеру и пошел бродить по
окрестностям. Разрушения, причиненные последней бомбежкой, были велики и
бросались в глаза даже сейчас, по прошествии времени: бесформенные обломки
чего-то, сгребенные бульдозерами в кучи, захламленная территория бывшей
электростанции - туда свалили изуродованные фермы моста, а вот этой глыбы
раньше не было, она скатилась сверху... Но работа кипела, дорогу отсыпали
еще лучше прежней, новая электростанция напоминала подземный форт, а
главное, везде были понарыты щели, траншеи, ходы сообщения и прочее, и
прочее...
В такой вот момент созерцания Петера и застал подполковник-адъютант.
- Подполковник Милле? - произнес он этаким полувопросом - знал ведь
точно, но считал необходимым уточнить.
- Майор Милле, - Петер уточнил, как и предполагалось.
- Простите, подполковник, - сказал подполковник, - у меня более
свежие сведения. Господин советник просит вас немедленно прибыть в штаб.
- Странно, - сказал Петер. - Почему-то я привык считать себя майором.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг