падение, паде...
Чернота. Нет ничего.
Как долго ничего нет.
И ослепительный грохот. Вспышки боли над глазами, и после вспышек
чернота лишь сгущается, но куда меня волокут... холод - и с холодом
приходит зрение...
...потому что снег, и луна прожектором, и в белом снегу белая
женщина, встает и падает, и страшно холодно, я голый в снегу, и рядом еще
кто-то лежит, мы лежим и пытаемся подняться, снег тает на телах, и они
блестят... голая Брунгильда в голом снегу... немыслимо холодно, надо
одеться - нет, правильно, надо растираться снегом, да-да, надо
растираться, чтобы жарко... вот зачем... как вата... лицо, сначала лицо,
грудь, руки, пошло дело, пошло, резко, как пригоршней иголок, но я уже
могу, да, лежит Камерон и не движется, помогай, девочка, вот и он оживает,
вот оживает и открывает глаза, еще не видит, но уже открывает, в глазах
боль, но это ничего, дружище, это пройдет...
...Армант на коленях и растирается сам, и Козак возится в снегу, ему
хуже вдвойне, но он крепкий мужик, и вот вроде бы живы все и движутся, и
вот наконец можно увидеть все целиком: сугробы, огромные вокруг сугробы, и
черный провал двери, и истоптанный снег, все залито белым лунным светом, и
пятеро голых людей на снегу - и ничего больше нет в мире, кроме этого...
Дымка с разума сдирается послойно, и вот холод уже не бодрит, а
вгоняет в озноб, и пальцы не чувствуют пуговиц, как деревянные, тело не
чувствует прикосновений, ладно, застегнем потом, все наброшено как попало,
но держится и холод не пропускает, Брунгильда, ноги! Сейчас... Сейчас...
Умница, Камерон, давай все в кучу, это бензин? Осторожно... ну, вот.
Вот и костер, и тепло, и живы, живы ведь, черт побери, черт вас всех
дери - живы! Правильно, разливай скорей, продрогли насквозь, за
воскрешение, так и разэтак!
Спирт вспыхнул внутри и потек по жилам - сначала к спине, вдоль
спины, вверх и вниз, в живот, в пах, в плечи и шею, в голову - и боль ушла
совсем, и руки уже теплы и можно наконец похлопать по плечам тех, кто
рядом, ребята, да ведь мы родились опять, и пелена на глаза - но уже не
черная, а розовая, это от кружки-то спирта? Нет, братья, не так-то просто
нас укокошить, но все-таки - кто открыл дверь? Ты? Брунгильда - ты? Да ты
просто не понимаешь, что ты за человек, ты просто не можешь этого
понимать, до гробовой доски - правильно, парни? До гробовой доски! И
вытаскивала, да? Всех? Ребята, Брунгильде нашей - ура! Ура! Ура!!! В
неоплатном долгу - это не слова, это так и есть. Нет-нет, очень серьезно -
все твои должники...
...беззвучные вопли восторга исторгаются всеми и свиваются в единый
вихрь, и в этом вихре несется Брунгильда и кружится в нем, ты с ума сошла,
Брунгильда, боже мой, как красива Брунгильда, мир никогда не видел женщины
красивее, чем ты, - и никогда не увидит, ты же замерзнешь, дурочка,
оденься! Да, сошла с ума, да, сошла, да - хочу и буду, хочу и буду! Вот
так, и вот так, и вот так... Петер наконец ловит ее, прижимает к себе -
Брунгильда дрожит, - и Камерон набрасывает на нее шинель, и ее несут к
огню и отогревают у огня, тихо и бережно, и растирают ледяные ступни, и
чьи-то носки из толстой шерсти, и знаменитый свитер Менандра в три пальца
толщиной, и вот из свертка видны только два огромных темных глаза, а
мужчины все еще хлопочут о тепле...
Потери, причиненные газовой атакой, были огромны. Они были бы
катастрофичны, если бы не внезапная метель, разразившаяся днем. Почти
ураганной силы ветер снес зараженный снег, а потом выпал снег свежий, и
стало можно жить. Повезло...
Две недели до Рождества были суматошны - срочно, срочно, чрезвычайно
срочно восстанавливались - фальсифицировались - киноматериалы о
строительстве: начиная с первых кадров и кончая сценами торжеств по поводу
завершения перекрытия. Одновременно штрафники строили в некотором
отдалении громадный павильон, где был прорыт очень похожий, только
маленький, Каньон - ну не такой уж маленький, двадцать метров в ширину,
двадцать пять - в глубину. Копии сооружений были похожи, но уж очень
аккуратны, видно было, что это подделка, но господин Мархель был доволен,
особенно ему нравилось, как лежат блики от блестящих ферм моста на скалах
- то, что надо, восторгался он, то, что надо!
Странно, но газовая атака будто обрубила прошедшее время и память о
нем. То, что было до газов, казалось уже страшно далеким и полузабытым -
едва ли не легендарным. История почему-то начала свое течение вновь, с
новой точки отсчета - Петер уже обращал внимание на подобные феномены
человеческой памяти, будто, перегрузившись, она сбрасывала и оставляла
позади недавнее и начинала впитывать новые впечатления...
Менандр готовил елку - он раздобыл где-то елку на этом безлесом
Плоскогорье и теперь наряжал ее в полном соответствии со своими вкусами.
Было много ваты, посыпанной слюдяным блеском, и много свечей, и куклы с
умильными рожицами, и апельсины на ниточках, Менандр был в своей стихии, и
Петер с удовольствием смотрел на него: как он осторожно и аккуратно
развешивает по колючим лапам яркие стеклянные бусы - не хватало дюжины
ребятишек в масках и Санта-Клауса с его оленями, и ведьм на крыше, и самой
крыши, и все это было бы уместно где-нибудь на фермерском Юге, а здесь
только взбивало пену на поверхности и поднимало муть в глубине... Менандр
был чужд подобных переживаний и радовался, что может соорудить уголочек
прошлого - уголочек детства - здесь, среди снега и железа, и не понял бы
ничего, если бы ему сказали правду.
- Индейки не нашел, - сказал он, с исключительным изяществом сервируя
стол. - Но гусь - это тоже неплохо.
Гусь вплыл на деревянном блюде, распространяя сводящие с ума ароматы,
и это было настоящее Рождество - может быть, последнее, потому что
носились в эфире слухи о том, что искоренение старой религии зайдет
достаточно далеко и день Рождества заменит День Тезоименитства Его
Императорского Величества, - но пока что было можно, и все поздравляли
всех с веселым Рождеством и стали делать друг другу маленькие подарки:
Петер подарил Брунгильде дамский браунинг, очень маленький и изящный, как
игрушка - игрушка исключительно точного боя; Камерону досталась трубка из
корня арчи - выточили саперные умельцы еще летом; Армант получил
двенадцатикратный цейсовский бинокль и очень обрадовался; подарок для
Менандра был особой проблемой, по части достать Менандр мог все, и ему
Петер торжественно вручил пачку писем из дому, пришедших в редакцию и
доставленных сюда только вчера вечером. Надо было видеть лицо Менандра!
Размашистый почерк жены; бисерные почерки трех дочерей; внуки и внучки
писали печатными буквами... Сам Петер от коллектива получил букет цветов -
Менандр мог все! - две бутылки коньяка: "Бурбон" и "Бисквит", и новую
зимнюю шинель, мягкую, пушистую, подбитую волчьим мехом. Гусь был хорош,
коньяк был превосходен, весь мир остался за толстыми бетонными стенами, за
бетонным покрытием, за снегом и темнотой зимнего вечера, здесь было тепло,
сыто, пьяно, а настроение не приходило.
- А знаете что? - сказал вдруг Менандр. - Говорят, что наш Христиан
где-то объявился.
- Как - где-то? - воскликнул Петер и боковым зрением заметил, как
напряглась и распрямилась Брунгильда.
- Да вот - разное говорят, - пожал плечами Менандр. - Ерунду главным
образом. То - что в лагере он, а то вроде как у зенитчиков его видели.
Вроде как... ну... как бестелесный он все равно. Ходит и смотрит...
говорит... разное.
- Так, - сказал Петер; он сразу вспомнил Хильмана. - И что он
говорит?
- Так я что, слышал разве? - сказал Менандр. - Разное говорят. Кто
что хочет - тот то и говорит.
- Легенды, наверное, - нервно сказал Армант.
- Может, и легенды, - согласился Менандр. - Сам не видел, врать не
буду. Но - говорят...
- Мало ли что говорят.
- Это конечно.
- Мен, - хрипло сказала Брунгильда, - где его видели?
- У зенитчиков, - начал перечислять Менандр, - потом, говорят, в
лагере - ну, те, которые в павильоне работают, они говорили кому-то, -
потом видели, как он по дороге шел, далеко отсюда, шофер подвезти хотел, а
Христиан отказался - вот. Ну, и еще, говорят, по ночам в блиндажи заходит,
разговоры ведет - но тут уж, сама понимаешь, все молчок - где, с кем...
- Петер? - посмотрела на него Брунгильда.
Петер помолчал.
- Думаю, если это правда, - медленно сказал он, - то нас он не минет.
- Что ты говоришь, Петер? - удивился Армант. - Ты вправду думаешь,
что такое может быть?
- А почему нет? - сказал Петер. - Тело-то не обнаружено.
- Тогда он - дезертир, государственный преступник!
- Да? - удивился Петер. - Интересная мысль.
- Ты странно относишься к такому важному вопросу! - гнул свое Армант.
- Тебе же сказали - он бесплотен, - сказал Петер. - А бесплотным
может быть только дух. Потеряв тело, человек автоматически выбывает из
рядов, и о дезертирстве речи быть не может.
- Это словесные выверты, - Армант, похоже, захмелел. - Суть дела
состоит в том, что ч-человек может потерять плотность, а может ее и
вернуть - так бывает, я знаю, это не имеет ничего общего с потерей тела,
то есть со смертью. Я помню, как вы с ним говорили про это - я вошел, а вы
меня не видели и сидели, а потом у вас чуть до стрельбы не дошло - я
по-омню! - Он хитро прищурился и погрозил пальцем. - Хитрые! Думаете, я
ничего не знаю? Я все-е знаю...
О-ла-ла, подумал Петер, а пацан показывает зубки... Ладно, потом.
- Господи, - глухо сказала Брунгильда, - да что они с ним сделали-то
такое? Петер, что они с ним сделали? Ведь он за них все - душу, кровь...
все... а они? За что? Как так можно ослепнуть, чтобы своих?..
- Можно, - сказал Петер. - Еще и не так можно. Саперы ведь видят - мы
появились, и пошла всякая мерзость. Значит, мы виноваты. Значит, нас под
ноготь... виноват, к ногтю. Что они, могут со стороны разобраться, кто
именно виноват? Да ни черта. Ни черта! И мы ни черта не можем, вот в чем
самая-то беда...
Снег сыпал и сыпал, изо дня в день, понемногу, мелкий и редкий, но он
сыпал без перерывов и заваливал все на свете, и все силы вскоре
приходилось тратить на пробивание дорожек и дорог, на расчистку площадок и
прочее, и прочее, и прочее. Козак заходил редко, с оглядкой - как он
говорил, антикиношные настроения вроде бы рассосались, но опасаться, чтобы
тебя еще раз рубанули сзади лопатой, приходилось. Вероятно, наиболее
активные сторонники террора погибли при газовой атаке, а сами киношники,
удалившись в павильон, больше глаза не мозолили и рецидивов ненависти не
вызывали. Работы стояли прочно, на мертвом якоре. Для чего-то саперы
выходили на свои места, крутились по стройке, создавая иллюзию какого-то
движения, но за последний месяц мост не прибавился ни на одно звено.
На экране же дело обстояло следующим образом: после восстановления
разрушенной электростанции очень быстрыми темпами мост был достроен,
соединен с противоположным берегом и закреплен. Предварительно там был
высажен воздушный десант, который захватил плацдарм и удерживал его до
момента введения моста в эксплуатацию. Танковая армия - пластмассовые
танки в одну пятидесятую натуральной величины - форсировала Каньон и
прорвала наспех возведенные оборонительные сооружения противника. Однако
противник не терял надежды на контрудар. Высадив танковый десант в нашем
тылу, он попытался прорваться к мосту, но был остановлен и в тяжелом бою
разбит наголову артиллеристами и саперами. Апофеоз - генеральное
наступление - решено было снимать на натуре, и не здесь, а на юге, и не
сейчас, а весной.
- Темпы, темпы, темпы! - господин Мархель метался по своей резиденции
- пол был завален исписанными и смятыми листами бумаги, окурками дорогих
сигарет, фотографиями и кусками киноленты. - Как показать темп? Как
*создать* темп? Петер, ты что молчишь?
Петер сидел, закинув ногу на ногу, и курил дорогую сигарету господина
Мархеля. Они только что просмотрели отснятое, и... темп, господа, темп!
Видно было невооруженным глазом, что саперы еле передвигаются.
- Не молчу, - сказал Петер. - Я думаю. И думаю, что надо не
форсировать темп, а оставить так, как есть. Пусть будет видно, до какой
степени измучены люди, что они еле стоят на ногах, - но мост тем не менее
построен. Как, Гуннар?
- Императору может не понравиться. Он не любит излишнего натурализма.
- Тогда дать им недельку отдохнуть, отоспаться, подкормиться - и
переснять. Снять-то надо метров двести...
- Подкормиться... подкормиться... - пробормотал господин Мархель. -
Пожалуй, да. Недельку, говоришь? Может, поменьше? Дня два-три?
- А куда торопиться? - спросил Петер. - Давай пока смонтируем
остальное, а эти куски вклеим.
- Н-ну, давай... - как-то неуверенно сказал господин Мархель.
С ним в последнее время творилось что-то не совсем понятное - будто
кончался завод его пружины, и в движениях и действиях стали возникать
паузы и перебои. Не раз он принимал предложения Петера по поводу фильма и
не раз уступал ему в спорах. Петер, каждый раз ожидавший упрямого
сопротивления, терялся, когда вместо каменной стенки на его пути
оказывалась труха, и не доводил дело до конца. Сейчас, почуяв слабину, он
двинулся дальше:
- Да, Гуннар! Мы ведь забыли об одном деле - об одной сцене. Арест
майора Вельта - до сих пор не снят. А может получиться очень эффектно!
- Да-да, - согласился господин Мархель. - Надо снять. Сделай это,
пожалуйста. Комендантских тебе дать?
- Не надо, - сказал Петер. - Ну их. Я саперов возьму.
- Хорошо, - согласился господин Мархель. - А вечером суд.
Петер уже выходил, когда господин Мархель окликнул его:
- Подожди! Мы же не переснимали предателей - так за что же
арестовывать майора?
Петер нашелся сразу - вероятно, ответ был уже заготовлен и лежал под
рукой, один из многих:
- Как за что? За гомосексуализм, конечно.
- А! Ну да, - вспомнил господин Мархель. - Конечно. Извини,
склероз...
Но арестовать майора Вельта не удалось: увидев вооруженных саперов и
операторов, он понял, в чем дело, попытался бежать, потом открыл пальбу;
саперы, разумеется, в долгу не остались...
- Ну вот, - недовольно сказал Петер. - Хоть бы морду целой оставили,
что ли...
- Душу отвели, - сказал Козак, забрасывая автомат за спину.
Выход нашли: Арманта, похожего фигурой на майора, одели в майорскую
форму, и Петер снимал со спины, как его ведут в блиндаж, запирают за ним
дверь и пломбируют ее, и два сапера с автоматами становятся на стражу;
потом господин Мархель в полковничьем обличии прочел Арманту - Петер опять
снимал со спины - приговор, согласно которому майор Вельт за поведение,
позорящее честь офицерского мундира, приговаривался к пожизненному
заключению и полному поражению в правах.
- Скомкали эпизод, - сказал с сожалением Петер. - Могло лучше
получиться.
- Сойдет, - сказал господин Мархель. - Не будем отвлекать внимание
зрителя на второстепенные сюжетные ответвления.
Вечером этого дня Петера попытались убить. Он возвращался из
павильона один, и вдруг перед ним вырос человек, и скрипнул снег сзади,
там тоже кто-то был, человек поднял руку и что-то сказал, Петер не
расслышал, потому что, сделав обманное движение вправо, сам отклонился
влево и повернулся боком, выстрел был глухой и мимо, Петер бросился в ноги
стрелявшего, но тот успел выстрелить еще раз, и Петера обожгло вдоль
спины, он сбил мазилу с ног, кто-то топтался рядом, Петер крепко держал
своего противника за кисть с пистолетом, еще раз грохнул выстрел, потом из
темноты мелькнул сапог - прямо в лицо, вспышка была поярче, чем от
гранаты, но Петер выскользнул из-под этой вспышки, пистолет был уже в его
руке, и он выстрелил по метнувшемуся еще раз сапогу, и тут вдруг стало
легко, кто-то оторвал от него противника, потом ему терли снегом лицо, и,
кажется, Козак сказал: "Ну и уделали тебя!" И тут вдруг поплыло, и очнулся
Петер уже в тепле.
Это был тесный блиндаж саперов, он лежал на нарах, было душно и
накурено, горел свет, саперов было много, во рту горело от рома, и кто-то
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг