коллективная вообще в упадничество бросилась. Вот вроде бы все хорошо на
подлодке: корм от пуза высококачественный, спишь в пенале, так что дрочить
можно, никого не смущая, не то что в учебном отряде, и отношения все-таки
другие, не то что на берегу: командир к тебе по имени-отчеству,
уважительно, и ты к нему так же; а на берег сошли: "Товарищ
капитан-лейтенант, разрешите обратиться?" - "Не разрешаю, пошел вон,
говно", - так вот, повторяю, несмотря на все это - как приходим из
автономки, земля вся родная-родная, и даже проволока колючая вокруг базы
такая, что целовал бы ее взасос, а уж на офицерский городок на сопочке
просто часами бы любовался, как самурайский японец на свою Ёкосуку.
А теперь, значит - два дня передышки, и назад на палубу, которая за
это время и проветриться как следует не успела. Хорошо хоть, не бывает
учений на полгода, не хватает на этого начальственной выдумки, полет
фантазии у них, как у того крокодила: низэнько-низэнько...
Это я тогда так по наивности думал.
Идем мы в казармы, я по обычаю на шкентеле плетусь, а навстречу
ребята из береговой команды - в робах промасленных, с кистями на плечах -
а за ними грузовик с бочками югославской желтой краски. Ребята ржут, но
как-то растерянно. Приказано, говорит, покрасить вашу лодку в желтый
веселый солнечный цвет...
Думаете, мы им тогда поверили? Как же. На флоте считается день
пропавший, если ты ближнего своего невинно не натянул.
Проходим мимо штаба: на плацу из креневых плах огромный помост
сколачивают и уже навес поставили из старой антенны берегового радара,
обтянутой брезентом. Значит, артистов ждут - и судя по размером помоста,
не менее чем Ансамбль танца Сибири, где все девки и парни под два метра
ростом - приезжали они как-то к нам в Пензу... Офицеры, конечно,
приладятся с первого ряда девкам под юбки заглядывать, а мы, как сироты,
будем созерцать общий рисунок танца.
Вот и родная казарма. Смотрим: рядом со стенгазетой "Арктический
рубеж" висит афиша работы штабного художника Мариновича (он и на
действительной рисовать не горазд был, и по сю пору не научился; но если
тогда он за болгарские сигареты ребятам наколки размечал, то теперь в
Нью-Йорке миллионы за те же самые наколки гребет; ничего я не понимаю в
этой жизни; это сколько же моя шкура должна стоить?..), и в этой афише
значится: "Завтра, 2-го августа, большой праздничный концерт. Первое
отделение - выступление Архангельского женского народного хора. Второе
отделение - вокально-инструментальный ансамбль "Битлз". Начало в 18-00."
Мы, конечно, посмеялись и дальше полетели, а вот мичман
Залупынос-Австралийский застыл в изумлении и не сходил с места примерно
так с полчаса. Потом подошел ко мне - а мы уже строимся, чтобы в столовую
маршировать.
- Ты, - говорит, - как? Веришь или нет?
- Знаешь, - говорю, - если верить всему, что пишут на заборах... Ты
поверил, полез, а там дрова.
- Вот и я думаю, что дрова, - сказал задумчиво Толик.
* * *
В ужин слизнули мы, конечно, традиционного поросенка. А с утра
начался аврал. Все равно что к приезду министра обороны. Посыпание
дорожек, убеление камней и зеленение трав. Маринович с подручными плакат
натягивает, мелом на кумаче: "Wellcome, "Beatles"!!!" - а ниже, мелким
шрифтом и по-русски: "Братский привет участникам движения против войны во
Вьетнаме и за мир во всем мире от подводников Северного флота!" Ворота
покрасили голубенькой эмалью, голубей мира по трафаретке возобновили на
створках. И мы тоже что-то красим, что-то таскаем, и офицеры таскают с
нами на равных - и тут вдруг начинаем сомневаться в текущем мимо нас
моменте.
А разговоры почему-то все только вокруг женского хора. Сколько их
там, да какие у девок глаза, да что опять все офицерам достанутся... Был у
нас опыт приема артистов, чего греха таить. Кобзон приезжал, Хитяева,
Магомаев Муслим, ансамбль "Аккорд" с песней про пингвинов. Ну и хоры
различные, как пишут в меню про пирожные: "в ассортименте". Да только если
на день нас к артистам приставляли для всяческих их поручений, то в
одиннадцать по команде "отбой" все наши матросские поползновения
пресекались, ибо по части скорострельной куртуазности морскому офицеру нет
равных еще со времен Петра Великого. Не в диковинку случаи, когда холостой
офицер-подводник в субботу вечером уезжал в Ленинград, а в понедельник к
подъему флага был уже на месте с молодой неопомнившейся женой в охапке и
штампом в паспорте.
И вот после обеда показывается автоколонна: "газик" ВАИ с мигалкой и
матюгальником громкой связи на крыше, а за ним три автобуса с чем-то
пестрым за окнами. Подъезжают к гостинице, разгружаются... Мы, конечно,
поближе сгрудились, чтоб на девок живых посмотреть - но вышло нам большое
разочарование, потому что самая юная хористка наверняка еще ссыльных
народовольцев частушками ублажала. День для нас погас, и вели мы последнюю
подготовку базы без малейшего энтузиазма...
Ну и, естественно, никаких битлов в тех автобусах не обнаружилось.
Начался концерт. Выстроились бабули, платочки повязаны. Вышел их
помполит во фраке, объявляет:
- Выступает женский народный хор Кондопогского района Архангельской
области! Лауреат Всероссийского смотра художественной самодеятельности,
обладатель специального приза Европейского фестиваля народного творчества
в Руане! Песня про Ивана! - взмахнул рукой, и бабульки грянули:
Цё сказали у Ивана
Да конек вороной?
Не вороной, не вороной -
У ево рыжий да худой.
Цё сказали у Ивана
Будто санки баски?
Ой, не баски, ой, не баски -
У ево розвальни одни.
У ево розвальни одни,
Да и те не свои -
Людям выброшены,
Ногам вытоптаны.
Цё сказали у Ивана
Будто женка хороша?
Не хороша, не хороша -
Она сутула да ряба.
У её кошацье рыло,
Собацьи глаза,
У ей собацьи глаза
Да лошадина голова!..
* * *
Вижу, Толик наш приуныл. Вот тебе и "Гёл, гёл!" - лошадина голова...
Ну, сбацали бабульки что-то еще зажигательное с притопом да прихлопом, а
потом вышла их солистка и запела про Илью Муромца. Он, надо думать,
столько не жил, сколько она пела.
Но даже у самой большой бухты каната есть шкентель, как говаривал
баталер наш мичман Лопато. А он в этом деле понимал туго, поскольку опыт
имел богатейший. Начинал он службу на острове Минус, где всего гарнизона
было шесть матросов и старшина второй статьи. А служили в то время на
флоте по семь лет. И вот до одного из матросиков старослужащих доканывает
медленный дембель, а на замену ему присылают молоденького Лопато, сразу
после учебного отряда. Учебным отрядом командовал тогда капраз Яхонт
Ефимович Наружный, утопивший подряд две подводные лодки. Ну, про Наружного
- это отдельная повесть, попечальнее "Ромео и Джульетты". Да. И вот
прибывает юный розовый матросик на обитаемый остров... понятно - сразу на
кухню. Что вы думаете? В первый наряд торжественно пошел - и проштрафился.
Плохо помыл посуду, чем привел в несказанную ярость все население острова.
Тут же арестовали его, посадили в канатный ящик, ночь он там просидел.
Утром выводят, хмурые все. Старшина за столом сидит, ни на кого не
смотрит. Бумагу к себе какую-то подвинул, читает: "Акт о списании.
Комиссия в составе таких-то под председательством такого-то рассмотрела
дело о проступке матроса Лопато, который недобросовестной помойкой посуды
привел гарнизон острова Минус на грань желудочно-кишечной эпидемии, чем
поставил под удар безопасность государства. Комиссия постановляет:
вследствие недоброкачественности матроса Лопато списать последнего по
акту. Способ списания: отстрел из карабина Симонова АКС калибра 7,62 мм.
Выдать два патрона для отстрельного и контрольного выстрелов. За
отсутствием погоды на пирсе списание произвести завтра. Подписи
председателя и членов комиссии наличествуют"...
От советской власти Лопато иного как-то и не ожидал.
Отвели его обратно в ящик. Дали бумагу, карандаш - пиши, мол, письма.
И Лопато стал писать. Он написал родителям, сестрам, соседке Феньке,
за которой как-то раз подглядывал на речке, и даже телке Звездочке,
названной так в честь собаки-космонавта. Почему-то именно перед Звездочкой
он чувствовал себя особенно виноватым за то, что стегал ее хворостиной...
Всего писем было около двадцати.
Утром его вывели на пирс. Вот-вот грозил пойти снег. Океан был серым,
как родная раскисшая земля.
Ему предложили завязать глаза, но он просто отвернулся. Когда сзади
пальнули, он зажмурился, потом осторожно посмотрел. Снег начался, тяжелый
и мокрый. Здесь все то же самое, подумал он.
Потом пальнули еще раз. Теперь Лопато даже не стал жмуриться.
Когда его отвели обратно, он как-то еще не верил, что жив. Но
старшина, все так же сидя за столом, сказал, что по уставу, если патроны
израсходованы, а списуемый почему-то не списался, то ему надлежит в
течение года исполнять наряды там, где проштрафился, в данном случае на
кухне...
Целый год Лопато, счастливый донельзя, содержал кухню в изумительной
чистоте. А как он готовил!.. Вечерами же свободное от вахты население
острова Минус вслух, с выражением, читало его письма домой. Письмо к
Звездочке пользовалось особым успехом...
Вот так приходится заполнять свой досуг там, где плохо работает КВЧ.
В антракте дают нам команду: прогуляться до седьмого пирса. Аккурат
там наш "Комсомолец Мордовии" пришвартован. Построились, идем. Я опять
топаю замыкающим, курю, и того, что там видят передние, мне не ведомо,
однако вот ропот - дошел. Ох, какой ропот!
И наконец вижу все сам своими глазами и в ропот тот добавляю свою
басовую ноту.
Сияет наш "Комсомолец Мордовии" желтым флюоресцентным светом, и на
всем вокруг лежит этот солнечный отблеск, и черные его соседки по
контрасту кажутся уже и не просто черными, а какими-то ненормально
черными... в общем, производит он впечатление китайского императора в
золотом халате, решившего полежать на негритянском пляже в жаркий день в
угнетенном Гарлеме. Тут нам командуют "рряйсь-смирно!", оркестр играет
"Встречный марш", и из рубки выходят и начинают спускаться на шканцы
четверо длинноволосых ребят в цветастых пиджачках, у троих гитары в руках,
а четвертый какими-то погремушками трясет, споткнулся на трапе и чуть не в
воду, но устоял.
И вот ведь что интересно: все своими глазами вижу, а верю все меньше
и меньше. Ну, не может этого быть, потому что этого не может быть никогда.
А вслед за ними выходит адмирал наш Кабаков, легендарная личность, и
сияет еще ярче лодки, в белом парадном кителе, а борода надвое расчесана,
как у Римского-Корсакова. И без команды мы начинаем вопить "Ура!", и это
ура идет такими красивыми перекатами, которые на репетициях к парадам у
нас сроду не получались. Вопим мы все, кроме Толика, который стоит
бледный, губы сжал, а по щекам слезы. И адмирал подошел к нему, достал
платок, пахнущий одеколоном "Шипр", и собственноручно слезы ему вытер.
- Вот так, сынок, - сказал он ему и что-то еще хотел добавить, но
воздержался. Слов лишних не любил.
* * *
Место у меня было самое лучшее - после Толика и адмирала, они-то в
первом ряду посередине сидели; а я приказал салажне сбегать на
волейбольную площадку и притащить мне судейскую вышку, что и было
исполнено в кратчайший срок. Завидущие офицеры на лавках и на стульях тут
же задергались, но офицеров много, а вышка-то одна... А время я так
подгадал, что качать права им было уже поздно: битлы предстали.
Но вперед них вышел, конечно, известный всему Северному флоту ихний
однофамилец, а мой годок Вадим Жук, переносивший тяготы и лишения при
штабе в культурно-воспитательной части; занятие у него было чистое и
стержневое: возить артистов по базам и кораблям, обеспечивать командам
надлежащие зрелища, а выступающим - надлежащий хлеб: рюмку коньяка до и
сигарету после.
Одет Вадим был как надо: офицерская парадка без знаков различия и
галстук-бабочка. Тогда я впервые увидел живую бабочку и страшно ее с тех
пор полюбил. Кося под Бубу Касторского, он раскланялся и объявил:
- Товарищи североморцы! Матросы, старшины, офицеры и адмиралы! Как
сказал поэт: "Ты помнишь, в наше бухте сонной спала зеленая вода, когда
кильватерной колонной вошли военные суда. Четыре серых..." Да!!! Их именно
четверо, флагманов современного буржуазного искусства, ковбоев успеха,
ударников эстрады. На нашей сцене с первым и единственным концертом за
Полярным кругом - герои борьбы за мир во всем мире, мамонты контрапункта,
выходцы из рабочих кварталов пролетарского Ливерпуля -
вокально-инструментальный ансамбль "Битлз"!!! Первая и главная песня
сегодняшнего концерта - "Желтая подводная лодка". Краткое содержание
песни: "В нашем городе полным-полно моряков, и все они наперебой
рассказывают о своей героической службе на подводных лодках. И мы с
первыми лучами солнца начинаем воображать себя экипажем желтой подводной
лодки..."
И ребята запели.
...Когда мы очнулись, была полночь. Мне сверху видно было, как
сверкают в лучах прожекторов фляжки, вздымаемые высоко, поскольку именно
так можно отцедить последние капли, и в каком-то полубреду мне казалось,
что это сверкает одна и та же неисчерпаемая фляжка, которая обслуживает и
зал, и сцену, и уходит ненадолго передохнуть или обслужить тех, кого с
нами нет (в походе, на вахте, на гауптвахте...), и возвращается, что твой
бумеранг... Нет, ребята, для того, чтобы всю ту картину воспроизвести,
надо нас опять всех собрать на том же месте в том же составе, да придать
нам пожилого опытного следователя из военной прокуратуры, который сумеет
клочки наших воспоминаний сметать в единое полотно...
Кому это надо?
"Желтую подводную лодку" пели раз пять, а то и все десять. Вызывали
на бис, подпевали сами, сходу переводя на русский устный. И потянуло нас в
море...
Но тяга та была еще слаба.
Вдруг обнаруживаю я, что сижу на вышке не один. Рядом какая-то
соплюха тощая, кулачками по ограждению вышки стучит, плачет, визжит что-то
не по-нашему. Заткнул я ее на время фляжкой, надо же песню дослушать. А
она фляжку вытащила, отплевалась и на меня уставилась, будто никогда
моряка-североморца не видала. Потом разулыбалась, взяла меня за гюйсы и
под подбородком так аккуратно бантом завязала, чтобы я ничем щелкнуть не
мог.
Тут мы и разговорились. Звали ее Дайяна, родом она оказалась из
Бирмингема, и папа ее был фотограф. А сама она с десятком таких же идиоток
путешествовала за битлами по всему свету, присутствуя на всех их
концертах. Границ и билетеров они не признавали. И многого другого тоже.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг