Юлия ЛАТЫНИНА
ИНСАЙДЕР
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой Киссур Белый Кречет попадает в аварию, а первый заместитель
министра финансов рассуждает о причинах прорухи в государственной казне.
Стены гостиной были затянуты голубым шелком, а углы аккуратно заложены
шестигранными изразцами, что превращало комнату в благоприятствующий
жизненному успеху восьмиугольник и сглаживало все углы в судьбе ее
владельца. На шелке были вышиты картины - цветущие лотосы с листьями,
опущенными от жары, распускающиеся сливы, белоснежная утка в заводи и
весеннее солнце. Светильник, похожий на прозрачный перевернутый гриб,
свисал почти до самого пола, и по ободу его шли золотые медальоны с
изображениями различных зверей.
Возле светильника стоял маленький столик с запотевшим кувшином и рядом
- кресло. В кресле сидел человек лет тридцати, в шелковых штанах и куртке,
перехваченной поясом из крупных серебряных блях. У него было очень
красивое, но жестокое лицо с голубыми, навыкате, глазами и взлетающими
вверх уголками бровей, и перстни тонкой старинной работы странно выглядели
на его хищных пальцах с нестрижеными ногтями. Волосы его были скручены в
пучок и заткнуты черепаховым гребнем. В левом углу на толстой золотой
ножке стоял трехмерный трансвизор.
Человек время от времени переливал содержимое кувшина в пятигранную
чашечку, закрывал чашечку лакированной крышкой с продетой сквозь крышку
соломинкой и вставлял соломинку в рот. И глядел в трансвизор.
По левую руку от человека, в рамке из собольего меха, висел небольшой
рисунок с изображением больного воробья в снегу - очень красивый рисунок.
Под рисунком стояла подпись самого императора. Это был личный подарок
императора хозяину кабинета. Тут же висели два золотых кольца для цветов,
увитых орхидеями и клематисом. Поверх трансвизора торчало заячье ухо
сонарной антенны, и за антенной стоял посеребренный горшок, где цвело
бледно-розовыми цветами растение с изысканным названием "нахмуренные
бровки красавицы".
Картинка в трансвизоре решительно отличалась от изображений на шелковых
свитках, украшающих комнату. Трансвизор не рисовал ни больных воробьев, ни
цветущих слив. По трансвизору шла пресс-конференция. Говорил важный,
породистый землянин с поросячьими глазами, привычно щурящимися от
фотовспышек. Перед землянином топорщился целый табунок микрофонов.
Землянин добросовестно пытался заглянуть в комнату через экран, и,
вероятно, чувствовал себя чужим в окружении цветущих слив и золотых колец
для цветов.
Человека на экране что-то тоненько спросили, и он благосклонно ответил:
- Ни в коей мере не вмешиваясь в дела суверенного народа и не оказывая
никакого давления на правительство, Федерация Девятнадцати приветствовала
бы решение императора о проведении первых в истории вашей страны
парламентских выборов, как свидетельство еще одного шага вашего народа на
пути интеграции в галактическое сообщество.
Человек, сидящий в кресле, вылил в чашку остатки из серебряного
кувшина. Затем он несильно размахнулся и влепил кувшином прямо в лоб
улыбающемуся господину на экране. Тот перестал улыбаться и потух. Экран
крякнул и разлетелся на мелкие кусочки. "Нахмуренные бровки" с шумом
обрушились вниз, и в комнате отвратительно завоняло жженой пластмассовой
требухой. Расписные двери раздвинулись, и в комнату вкатился пожилой
дворецкий в голубом кафтанчике.
- Убери это, - сказал, не повышая голоса, человек в кресле.
Дворецкий всплеснул руками и сказал:
- Ах, господин Киссур, ведь это уже третий за неделю!
Киссур выскочил из кресла, хлопнул дверью - и был таков.
В комнате дворецкий сунул руку в пустой кувшин, поскребся, облизал...
Господин даже не был пьян, ну, почти что не пьян, - в кувшине было
слабенькое пальмовое вино, щедро разведенное абрикосовым отваром. Киссур
мог напиться, напиться выше глаз, до страшной драки и разрубленных тушек
собак, а то и людей - но только на веселой пирушке с дюжиной приятелей.
Один Киссур не пил никогда.
Киссур, задыхаясь, сбежал вниз по лестнице, и выскочил во внутренний
двор. Была уже ночь. Пахло мятой из загородных садов, бензином и лошадьми.
Вокруг дворика с трех сторон поднималась городская усадьба с плоской
крышей и острой, изящной, как лист осоки, башенкой при левом крыле,
изукрашенной резьбой в виде виноградных листьев. Раньше такие башенки
строили высокопоставленные вельможи, дабы те трогали пальчиками небо и
служили лестницей, по которой к их владельцу нисходила удача. Про такие
башенки раньше говорили, что выше их - только шпили государева дворца и
звезды. Теперь этого сказать было никак нельзя, потому что чуть подальше
на черном небе вырисовывался строительный кран, собранный из стальных
спичек, - и стало быть, небо пальчиком трогал именно он. Киссур в
бешенстве ткнул кулаком вверх и полетел, топоча, по освещенной луной
дорожке.
На заднем дворе, перед воротами, увитыми бронзовым виноградом, стоял
слуга в синей курточке и любовно мыл длинный глянцевитый автомобиль,
словно заплетал лошади хвост. Черные бока машины блестели в лунном свете,
и сбоку сверкали серебряные жабры воздухозаборников для водородного
двигателя.
Киссур вышиб шланг из руки раба и прыгнул за руль. Колеса взвизгнули, -
раб едва успел отскочить. Стражник в будочке у ворот в ужасе ударил по
кнопке на пульте, ворота задрались вверх, и машина вылетела на пустынное и
мокрое ночное шоссе. "Когда-нибудь он не успеет поднять ворота, - подумал
Киссур, - и я сломаю себе шею о свою собственную стену".
Машина, урча, жрала водород - удивительное дело, лошадь ест тогда,
когда отдыхает, а эта черная железяка ест тогда, когда едет, а когда
отдыхает, она ничего не ест. Да! Семь лет назад, когда тоска, бывало,
съедала душу, Киссур брал черного, с широкой спиной и высокими ногами коня
и скакал до рассвета в императорском саду, в балках, заросших травами и
кустами, - где теперь императорский сад? Загнали, продали, как девку на
рынке, под какую-то стеклянную дылду, стыдно говорить, - ведь то самое
место, где стоял кран из стальных спичек, не кто иной, как сам Киссур
продал какой-то ихней корпорации...
Шоссе внезапно кончилось у вздувшейся речки: Киссур едва не кувыркнулся
в воду с обрывка понтонного моста. А все-таки эта штука скачет быстрее
коня, хотя и воняет железом. Раньше железом пахло только оружие, а теперь
у каждого чиновника в доме стоит этот бочонок и воняет железом, и страшно
подумать, сколько родины чиновник продал за этот бочонок... Киссур
развернулся и медленно поехал обратно. Шагов через сто от шоссе уходила
налево залитая бетоном дорога. В лужице, собравшейся у поворота, плавали
ошметки луны. "Что за дорога?" - заинтересовался Киссур и свернул.
Через десять минут дорога кончилась. Свет фар выхватил из темноты
высокий бетонный забор с козырьком из колючей проволоки и сторожа, одиноко
маявшегося на вышке. Слева темнело неогороженное поле, и по этому полю бил
желтый луч прожектора. Киссур вышел из машины и пошел по полю, к
экскаватору, возвышающемуся, как заводной крот, над недоеденным холмом.
Поле все было продавлено траками и колесами, в глиняных колеях блестела
вода. Экскаватор был огромный, выше тополя - одна из тех чудовищных машин
с гусеницами в пол человеческого роста, которые заглатывают глину и
привезенные издалека добавки, тут же все переваривают и извергают из нутра
уже готовые строительные блоки.
Киссур вскарабкался по крутой лесенке на экскаватор. Карабкаться было
долго, лесенки изламывались, шли горизонтально, превращались в узкие
проходы между стальными кожухами механизмов и наконец закончились у
крошечной кабины. Кабина была заперта, сквозь стекло на Киссура глядели
россыпи синих огоньков на дремлющих пультах.
В этот миг луна опять высунулась из облаков, - далеко внизу мелькнула
Пьяная Река, и над ней - цветная башенка моста Семи Облаков. Киссур вдруг
узнал это поле, - здесь, у Семи Облаков, восемь лет назад он догнал
мятежника Ханалая, когда тот уже собирался войти в столицу, - догнал, и с
пятьюстами всадниками утопил в реке тысячи четыре бунтовщиков... У
предводителя отряда на шее было гранатовое ожерелье: Киссур очень хорошо
помнил, как одной рукой срубил ему голову, а другой сунул за пазуху
ожерелье.
Киссур повернулся и стал спускаться вниз по скользкой, пахнущей мазутом
и химией лесенке. Его машина тихо урчала и жаловалась из-за незакрытой
дверцы. Охранник в своем гнезде нерешительно топтался: что такое?
Начальство ли приехало ночью на таком шикарном бочонке поглядеть на
стройку? А на грабителя непохоже... И взять хоть тот же экскаватор, это ж
с ума сойти, какая машина дорогая: ростом в три этажа, что твой кипарис,
сама ходит, сама в землю тычется, сама за собой плиты складывает...
Говорят, стоит такая машина втрое больше чем вся деревня, в которой
охранник родился и вырос, и даже дороже императорского жезла,
разукрашенного каменьями и золотом. Ну, это уж брешут, наверное,
императорский жезл - средоточие мира и опора власти, стукнет император
своим жезлом, и от стука этого цветы расцветают, а птицы начинают вить
гнезда, - как его можно с какой-то железякой равнять? Нельзя его с
железякой равнять, вот и злятся люди с неба, хихикают над жезлом: мол,
враки все это, и весна не оттого наступает, что император жезлом об пол в
Зале Ста Полей бьет, а оттого, что планета Вея как-то по-другому свой бок
к солнцу поворачивает. А может, и не брешут люди с неба. Может, и вправду
их экскаватор против императорского жезла посильней будет...
- Эй, - сказал Киссур, - что тут строят?
- Не могу знать-с, - ответил испуганно охранник. - Говорят: мусорный
завод.
- Кто строит?
Охранник озадаченно молчал.
- Я, господин, знал, только имя такое трудное...
- Земляне?
- Земляне.
Прожектор с вышки бил Киссуру в глаза, бесстыдно затмевая луну. Киссур
покачался на каблуках, кинул сторожу монетку, сел в автомобиль и уехал.
Ему было совершенно все равно, куда ехать, но колеса сами вывезли его к
Яшмовым Холмам, самому дорогому пригороду столицы. За тротуарами,
выложенными синим сукном, потянулись расписные стены, за стенами
замелькали деревья и репчатые башенки флигелей, на перекрестках замигали
светофоры, освещая призрачным светом статуи богов и дорожные знаки.
Киссур проехал по улице с односторонним движением в сторону, обратную
дозволенной, свернул на запретный знак и, не находя нужным снижать
скорость, помчался через ночные перекрестки. Два раза он благополучно
проехал на красный свет, а на третий раз ему не повезло: из-за беленого
забора вывернулся серенький, похожий на землеройку с острой мордочкой
электромобиль. "Дакири", последняя модель, производство республики Гера.
Киссур крутанул руль до отказа, еще раньше, чем тугодумные
биоэлектронные потроха автомобиля учуяли опасность. Тормоза обеих машин
нехорошо запели в ночи. Серенький "дакири" нырнул влево. Все бы обошлось,
если б не мокрый асфальт: серенький завертелся волчком и носом влетел
Киссуру в правый бок.
Раздался отчаянный скрежет металла, словно под старым клинком
рассыпались завитки кольчуги.
Потом все стихло.
Владелец "дакири" выскочил из машины, бросился к другому автомобилю,
дернул дверцу и сунул голову внутрь. Вероятно, он ожидал найти в машине
труп или что-то раненное: лицо его изумленно вытянулось, когда он
обнаружил, что виновник аварии сидит и вытаскивает из кармана бумажник.
Тут Киссур взглянул в зеркальце заднего вида, сдвинувшееся от удара, и
заметил, что волосы его, закрученные в пучок, растрепались и гребень
выскочил из пучка, как кнопка из предохранителя. Киссур вынул гребень и
стал расчесывать волосы.
Лицо другого водителя исказилось, словно в трансвизоре со сбитой
настройкой: он поволок Киссура наружу и нехорошо зашипел на языке людей со
звезд:
- Ах ты вейская обезьяна! Сначала слезь с дерева, а потом садись за
руль!
Улыбка медленно сползла с лица Киссура. Он оставил в покое гребень,
перехватил обеими руками запястья землянина, тянувшего его из машины,
вылез сам и, несильно размахнувшись, поддал землянину коленом в солнечное
сплетение. Тот обмяк и сказал "ой". Громко захрустела красная черепица,
прикрывавшая канавку на обочине, и землянин, задрав ноги, провалился
сквозь черепицу вниз.
Киссур усмехнулся, оправил рубашку и взялся за дверцу машины.
В следующую секунду что-то мелькнуло над его головой и отразилось в
длинном оксидтитановом ребре автомобиля. Киссур мгновенно обернулся:
Великий Вей! Землянин выдрался из черепичной канавки и летел на Киссура,
приплясывая как гусь. Киссур, ошарашенный, успел уклониться от первого
удара, но второй едва не своротил ему челюсть. Киссура шваркнуло в угол
между зеркальцем заднего вида и дверцей. Зеркальце хрустнуло, и Киссур
заметил правую ногу землянина в двух пальцах от своего уха. За эту ногу
Киссур уцепился и повернул: но вместо того, чтобы улететь лицом в асфальт,
умелый землянин молодецки завопил, как-то чудно перекинулся в воздухе и
въехал свободной ногой Киссуру в брюхо. Киссур даже потерял на мгновение
сознание: а открыв глаза, обнаружил, что уже валяется на дороге, как
стручок от съеденного боба, а землянин опять собирается бить его ногой.
Киссур перекатился на бок: землянин промазал, а Киссур, напротив, очень
ловко выбросил ногу и попал землянину прямо в то место, где у землянина
рос его кукурузный початок: тот завопил уже не так весело. Киссур
подпрыгнул спиной, вскочил на ноги и ударил противника по морде, раз и
другой: тот обмяк. Киссур пихнул его, для надежности, пяткой в пах,
приподнял и шваркнул о ветровое стекло серенького "дакири". Слоеное стекло
затрещало и пошло ломаться, землянин свесил голову и потерял сознание.
Киссур стоял, тяжело дыша, моргая полубезумными глазами. Во время драки
Киссур был приучен терять над собой всякий контроль: предки его в такие
минуты превращались в волков и медведей, и, будь у Киссура за спиной меч,
он непременно бы зарубил негодяя. Но меч теперь носить было бы глупо, а
этих, - с нулями, со светом, с газом, - словом, с дыркой посередине, как у
бабы, Киссур не жаловал. И хотя в багажнике машины у Киссура лежал веерный
трехкилограммовый лазер и еще какая-то шибко модная штучка, Киссур и сам
не знал, зачем их возил. Так, все его друзья возили, и он возил.
Киссур стоял, бессмысленно мотая головой и понемногу возвращаясь в мир.
Землянин лежал на капоте собственного автомобиля, как раздавленная
лягушка, белая его рубашка и галстук были безнадежно перепачканы
клюквенным соком. Светофор над перекрестком мигнул и переменил свет:
фигурка бога-хранителя перекрестков засверкала зеленым. Киссур
окончательно пришел в себя. Он пошевелил губами и вытащил из кармана
круглый бумажник. Киссур не уважал чиповых карточек. Он выгреб из
бумажника все, что там было, - тысяч двадцать, а может, пятьдесят, - по
его смутным воспоминаниям, - свернул деньги трубочкой и сунул их землянину
в разбитые зубы. Ему не хотелось, чтобы про него говорили, что он бьет
людей даром.
Потом сел в машину - и уехал.
***
Машина медленно катилась вперед. Киссура слегка мутило, из носу капала
кровь. Скверно будет возвращаться домой в таком виде.
Киссур миновал еще несколько особняков и остановился перед красивыми
бронзовыми воротами. На воротах сплетались в танце лошади и павлины, синяя
эмаль на хвостах лошадей искрилась в свете фар. Это были такие красивые
ворота, что казалось, будто они ведут с земли на небо. За воротами, в
темноте, сладко пах ночной сад, и из темной массы деревьев торчали
репчатые башенки флигелей и боги, грустящие на плоских кровлях крытой
дороги. Сбоку, на воротах, блестела табличка слоновой кости: "Шаваш Ахди.
Первый заместитель министра финансов. Вице-префект Небесного Города". Под
табличкой стояла маленькая фигурка бога-покровителя ворот. В руке у бога
была корзинка с рыбой. Под фигуркой бога-покровителя стояла мраморная
чашка и в ней, демонстрируя скромность хозяина и напоминая о тростниковых
хижинах древних чиновниках, горел кусок высушенного коровьего навоза,
пропитанного жиром.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг