Следующей ночью охранник пронес в тюрьму набивной кафтан казенного
курьера, завернул Даттама в плащ и вывел через сад на улицу.
- Иди, - сказал стражник.
- Безоружным? - удивился Даттам, - ты мне хоть кинжал какой-нибудь
дай.
Стражник отдал ему свой кинжал, и Даттам в ту же секунду приставил
его к горлу стражника:
- А ну, рассказывай, кто тебе заплатил за мое бегство?
Стражник захныкал:
- Секретарь экзарха, господин Арфарра.
Даттам подумал: "Чтобы спасти меня, Арфарра рискует жизнью! А что,
если этот глупый стражник проговорится? Арфарра займет мое место на
дыбе!"
И перерезал шею своему спасителю.
"Теперь-то он точно не выдаст Арфарру", - подумал молодой
мятежник, утопив труп в казенном озерце, том самом, в которое когда-то
старый судья швырнул взятку Бужве.
Ночевал Даттам у казенной гадалки: поел пряженных в масле лепешек
и велел разбудить его в час Росы, чтоб выйти из городу вместе с
народом, ходившим на строительство укреплений; стражники должны были
заявить о бегстве лишь в полдень.
И вот сосед по шестидворке отогнул занавеску и видит: гадалка
принимает то ли любовника, то ли вовсе клиента в неурочный час. А он
сам имел на женщину виды... Разве может такое быть терпимо?
Даттам очнулся оттого, что что-то мокрое капало ему за шиворот.
Дернулся: трое стражников справа, двое слева, а шестой бьет над ним
гусиное яйцо.
- Эй, - кричит один, который слева, - трех яиц хватит, из
остальных яичницу сделаем...
Потом привязали Даттама к лошадиному хвосту и проволокли через
весь город.
* * *
На допросе Даттам показал, что свел в камере знакомство с крысой,
обменялся с ней одеждой, а сам утек через нору.
- А крысу, - говорит, - чтобы стража не заметила, проклял до
полудня, - велел носить человечью личину...
Секретарь экзарха, Арфарра, сидел с законченевшим лицом в углу и
вел протоколы допроса.
Вечером Даттам смотрел через оконце вверху: небо улыбается, цветет
фейерверками, за стенами ликует народ. Даттам понял, что войска
мятежников отходят от столицы и подумал: завтра меня казнят... Стало
одиноко и страшно. В конце концов, двадцать два года...
А потом вдруг пошел дождь: это искренние молитвы экзарха развеяли
злые чары...
Наутро пришли стражники, остригли арестанта, переодели, пряча
глаза... Понесли в паланкине с решетками к площади назиданий. Даттам
глядит: солнце сверкает на мокрой черепице, пахнет свежими лепешками,
и зелень так и лезет, так и тянется, хватает за душу пальчиками. Стоит
Верхний Город, - здания как жемчужины, стены как оправа... осунулся,
погрустнел.
Даттама, однако, пронесли мимо площади для назиданий под самыми
иршахчановыми очами, мимо управ, мимо цехов, через семь ворот, через
пять арок - вниз, вглубь, - крытой дорогой внутрь Шакуникова храма.
Развязали, повели... Сюда мятежники не ходили: лес колонн, кущи
столбов, старая катальпа меж золотых столбиков, нефритовая галерея...
Ввели в павильон: стены - в узорочье, узорочье - в зеркалах, от зеркал
павильон как человечья душа: снаружи - замкнут, изнутри - безграничен.
В зеркальной комнате сидели трое, настоятель храма Шакуника,
секретарь экзарха Арфарра, и сам экзарх. Экзарх обмахивался веером, а
Арфарра прямо на коленях держал обнаженный меч.
Экзарх махнул веером, стражники ушли и затворили за собой дверь,
но рук Даттаму так и не развязали. Экзарх кивнул Даттаму, чтобы тот
сел, и проговорил:
- Великий Вей, как ты бледен! Как спаржа, отлежавшаяся в земле.
Даттам пожал плечами:
- Я так понимаю, - сказал он, - что мой дядя вчера отступил от
города, и меня завезли сюда попрощаться перед казнью.
- Ваш дядя, - сказал экзарх, - вчера был назначен моим указом
наместником Варнарайна, а сегодня утром его войска вместе с моими
войсками выступили против разбойника Бажара. Только злодеяния прежних
властей толкнули народ на мятеж: почему бы не помириться с теми
бунтовщиками, которые, по мере сил, выказывали свою преданность
династии?
Даттам помолчал, а потом сказал:
- Я знаю Рехетту. Он отпустит войска, а сам покончит с собой.
Экзарх засмеялся:
- Ты, Даттам, знаешь своего дядю еще хуже, чем черную магию, - и
протянул Даттаму зеленый треугольник.
Даттам развернул письмо: а это был ежемесячный отчет соглядатая.
Адресован он был лично Харсоме, а подписан пророком, и число на нем
стояло за две недели до начала восстания.
Тут-то Даттам понял, и отчего пророк отказался от императорского
титула, и отчего не хотел звать варваров, и отчего поверил Баршаргу.
- Это что ж, - спросил Даттам нового наследника империи, - мы
подняли восстание по твоей указке?
- Разумеется, да, - сказал справа Арфарра. - Истинные причины
вещей скрыты от людских глаз, однако же нет вещей, у которых не было
бы истинных причин.
- Разумеется, нет, - сказал настоятель храма Шакуника. -
Провокация опасная вещь. Если государство играет с огнем, как ребенок,
оно, как ребенок, и обожжется.
Тогда Даттам повернулся к монаху.
- И вы обо всем знали, - спросил он, - еще до того, как продали
нам зерно, содрав за опасность впятеро против обыкновенного?
Настоятель удивился:
- Никакого мы зерна не продавали... В благодарственном манифесте
экзарха как раз отмечено, что монастырь прислал в Анхель рис даром, в
дни народного бедствия ...
Помолчал и прибавил:
- Между прочим, наш дар окупился сторицей, -господин экзарх
пожаловал нам земли по Левому Орху.
Даттам уронил голову в скованные руки и прошептал:
- Значит, мы даже не могли выиграть. Великий Вей - вождь
повстанцев - провокатор правительства!
И расхохотался. Потом умолк и спросил:
- Ну а мне-то вы зачем все это рассказываете? Перед виселицей?
Я-то милости недостоин, я провокатором не был...
Арфарра молчал.
- Не скрою, - сказал Харсома, - ваши преступления велики, господин
Даттам. Пролиты реки крови, пепел от рисовых хранилищ достигает локтя
толщиной, матери варят младшего брата на ужин старшему... Кто-то же
должен за все это отвечать?
- Тот, кто нанимал провокаторов, - заорал Даттам, вскакивая на
ноги.
- Сядь, - негромко сказал Харсома.
- Нет не сяду! Мы сожгли половину провинции и продавали варварам
другую, - и все затем только, чтобы ты сел на место этого мерзавца
Падашны?
Но тут Даттама, от слабости, зашатало на ногах, и он действительно
сел в кресло, чтобы не упасть в ноги Харсоме. Потом он повернулся к
настоятелю храма Шакуника и спросил:
- А что вы сделали с теми сорока тысячами золотых, которые я
заплатил вам за зерно?
- Я уже ответил вам, - сказал настоятель, - что никакого зерна
храм бунтовщикам не продавал, но если вы так настаиваете, я могу
сказать, что эти деньги мы ссудили правительству на определенном
условии.
- Каком?
- На условии, что вас отдадут нам.
Даттам поднял брови.
- Вы слишком хороший делец и изобретатель, господин Даттам, чтобы
скормить вам речным угрям. Мы хотим, чтоб вы трудились на благо храма
Шакуника.
- Но я вовсе не собираюсь становиться монахом! - запротестовал
молодой бунтовщик.
- Вам придется выбирать между рясой и плахой, Даттам, - вмешался
Харсома, - никто, кроме храма Шакуника, не может защитить вас. Баршарг
требует отдать тебя ему, за то, что ты повесил его брата. Твой дядя,
наместник провинции, тоже не хотел бы оставлять тебя в живых, а если
собрать имена всех, кто казнен тобой и выпустить из тебя всю кровь, то
на каждое из имен не придется и по половинки капли...
- Говорило сито иголке - у тебя на спине дырка, - презрительно
пробормотал Даттам.
Но, конечно, ему ничего не оставалось, как принять предложение.
* * *
Вскоре в столицу доложили: наместник Харсома вынул стрелу беды из
тела государства, провел народ по мосту милосердия в сад изобилия.
Бывший первый министр от досады помер.
Мятежник Бажар, правда, еще бесчинствовал: нашел где-то
золотоглазого оборванца и обул его в государевы сандалии. Наконец,
сдался Даттаму и Арфарре. Наследник и ему обещал жизнь. Господин
Арфарра, однако, обманул доверие экзарха, молвил: "Когда тушат пожар,
не смотрят, чиста-ли вода", - и приказал зарубить вора.
Через четыре месяца в провинции отмечали Государев День. Расцвели
на улицах золотые гранаты, реки наполнились молоком и медом; и бродили
по улицам боги, которые есть не что иное, как слова мудрых указов.
Было, однако, невиданное: по всей провинции ходил корабль на
деревянных гусеницах - золотые борта, серебряные весла. Слова при
корабле были такие: Государь - корабль, народ - море. Хочет - несет,
хочет - опрокинет... А секретарь Арфарра ухитрился даже небо
раскрасить надписями: это тогда в Варнарайне впервые стали пускать
шутихи и ракеты.
Экзарху же доложили: "В древности Золотой Государь взошел на
Голубую Гору, обозрел мир, и от этого государство процвело".
Экзарх Харсома отправился к горам. Отказался от казенного
паланкина, проделал весь путь на лошади, как простой чиновник, чтобы
народ всегда имел к нему доступ.
Накануне молебна наследник изволил спуститься в заброшенные шахты.
Долго стоял, будто ждал Золотого Государя, потом со слезами на глазах
молвил:
- Увы! Народ Великого Света после мятежа - как неоперившийся
жаворонок. Надобно его жалеть, - ибо, бывает, и жаворонок в неразумии
клюет кречета... Разве стал бы государь Амар преемником Золотых
Государей, если бы не помощь рудознатца Шехеда.
Помолчал и спросил у Даттама:
- А правда ли, что в стране варваров еще много легкого железа?
На следующий день взошли на гору, исполнили обряды. Наследник
сказал:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг