Аргумент озадачил даже начальство.
- А почему меня не кусают? - спросил Гамалей. Получилось глупо,
Диоскуры (благо не их начальство) фыркнули.
- Инстинкт самосохранения, - шепнул Алексаша.
Йох, начисто лишенный чувства примитивного юмора, удивленно поднял
белые брови. Самвел пихнул Алексашу локтем в бок - расквитался-таки за
давешнее.
Абоянцев вытащил из заднего левого кармана блокнотик, сделал пометку:
- Аделаида, голубушка, придется вам провести ионную дезинфекцию.
- Не далее как две недели назад... - тощая бесцветная Аделаида имела
обыкновение замолкать на половине фразы, словно экономила энергию.
Но говорила она всегда столь примитивные вещи, что ее все понимали.
- И черви передохнут, - вставила тихонечко Кшися. - В верхнем слое, по
крайней мере.
- Дезинфекцию начнете завтра, сразу после завтрака. - Абоянцев вложил
карандашик в книжечку, сунул ее было в задний правый карман, но спохватился
- правая половина всех его карманов, как это было всем известно,
предназначалась исключительно для вещей и записных книжек личного характера.
Спохватившись, переложил в левый.
- Мария Поликарповна, матушка, кого мы ждем?
- Да я ж... - спохватилась Макася.
Кухня и столовая располагались на первом этаже, разделенные прозрачной
перегородкой, через которую в просветы между здешними пальмочками,
угнездившимися в традиционных кадках, было видно, как кашеварит Сэр Найджел.
Сначала Макасе придали Ваську Бессловесного, но Макася под угрозой
забастовки вытребовала себе антропоида повышенной сложности, мотивируя это
тем, что у Сэра Найджела всегда можно получить членораздельный ответ, что и
когда он солил.
Надо отдать должное - готовил этот, как выражался Гамалей,
"феминоантропоидный тандем", превосходно.
Сэр Найджел выкатил тележку с тарелками из кухни, степенно проследовал
по голубому асфальту, окаймлявшему Колизей, и втолкнул тележку под сень
пальмочек.
- Крабовый салат всем, - доложил он скрипучим голосом, - тринадцать
азу, одни пельмени с капустой, по-казацки.
- Чьи пельмени? - спросил Гамалей. - Я бы поменялся.
- Между прочим, я тоже, - пробасил Йох.
- Тогда нас трое, - буркнул Меткаф.
- Пятеро! - крикнул Алексаша. - Но это в добавление к азу!
- Я бы, конечно... - протянула Аделаида.
- Едоки, чьи пельмени?
- Пельмени мои, - сказал Абоянцев. - Давно ожидал тихого бунта, но
никак не думал, что это будет гастрономический бунт.
Все притихли.
- Сэр Найджел, - по-хозяйски повелел Гамалей, - соблаговолите-ка
приготовить порций пятнадцать казацких пельменчиков, да поживее!
Абоянцев сердито на него покосился:
- На первый раз прощаю, но прошу заметить, батюшка, что антропоидное
время дороже, нежели консервы. Поэтому прошу продумывать меню и изменения
вносить, как положено, не позднее, чем за полчаса до принятия пищи.
Антропоид скрылся в холодильной камере, но аппетит, кажется, был всем
попорчен: педантичное замечание начальника экспедиции подействовало, как
позавчерашний соус.
- Между прочим, приближается день рождения Марии Поликарповны, - уныло,
как о готовящейся ревизии, предупредила Аделаида. - Почему бы не
запланировать...
Кажется, это был единственный случай, когда реплика врача вызвала
восторженную сенсацию. За сравнительно короткое время было выдвинуто
незафиксированное количество предложений, вполне удовлетворивших начальника
экспедиционно-исследовательской группы.
Разрядка действительно была необходима, но вот сколь быстро общее
уныние достигнет прежнего уровня, после того как догорит именинницкий
костер, будет съеден именинницкий пирог и допит именинницкий пунш?..
Зазвонил столовский будильник - девятнадцать двадцать пять по местному
времени. Пора на вечерний урок.
Непринужденной, как всегда, неторопливой вереницей подымались на третий
этаж, в "диван". Поначалу это была типовая классная комната со столами и
стульями, с доской и магнитофоном. И одним диваном. Но вскоре из-за мест на
диване начала ежевечерне возникать упорная возня. Абоянцев хмурился, и тогда
в классной комнате явочным порядком стали появляться диваны и исчезать
столы. Абоянцев промолчал, потому что так и не смог понять - то ли это
естественная потребность уставших за день людей, то ли микробунт.
Сирин Акао заняла свое место за единственным уцелевшим столом. Никто не
знал, откуда она родом - к Сирин не очень-то подступишься с вопросами.
Похожа она была на абстрактную восточную принцессу - вся в ярких шелках
чистых контрастных цветов, до неправдоподобия миниатюрная во всем, кроме
ресниц и узла иссиня-черных волос - они огромны или, во всяком случае,
таковыми кажутся. Но это - пока она молчит. Стоит Сирин заговорить, как ее
изящный яркий ротик становится квадратной пастью, из которой торчат крупные
квадратные же зубы. Это выдает несомненную японскую ветвь в ее
происхождении, но вынуждает девушку к молчанию и неулыбчивости. Ребята
попробовали было назвать ее "мадам Баттерфляй" - не привилось.
Сирин Акао воздела крошечные ладошки, трижды хлопнула:
- Благо спящему!
- Благо спящему! - отозвались все нестройным хором, но уже по-кемитски.
- Натан, прошу вас. Вы поутру встречаете на улице своего друга...
Алексей, прошу и вас. Утренний диалог, как всегда.
Это была обычная разминка - словарный запас языка Та-Кемт был заложен у
каждого из них гипнопедически, но тренироваться нужно было ежедневно.
Тренироваться, не зная толком, когда на Земле примут хотя бы принципиальное
решение о возможности непосредственного контакта...
"Благо спящему!" - "Благо стократ". - "Почивала ли твоя семья с миром?"
- "С миром и с храпом..."
- Алексей! Храп считается серьезным физическим недугом, ибо нарушает
тишину. Поэтому, если угодно: "НЕ с миром, НО с храпом". Хотя о таких вещах,
по-видимому, принято помалкивать. Продолжайте.
Традиционный диалог продолжался.
"Как почивали отец и мать?" - "Сон их спокоен и мудр". - "Как почивали
братья и сестры?" - "Во сне они приобщались к мудрости богов". - "Был ли
крепок сон дядюшек и тетушек?" - "Моей престарелой бабушке паук опустился на
нос, и она от страха..."
- Алексей! В Та-Кемте пауки - милые домашние зверушки, вроде наших
хомячков. Их никто не боится.
Сирин-сан начинает сердиться, и напрасно. Иначе ведь от этих усыпляющих
диалогов действительно кто-нибудь уснет! И как только эти кемиты могут
разводить подобную нудятину с утра пораньше! Ведь это начисто снимает всю
работоспособность. Ах, да, диалог... "Моей престарелой бабушке приснилась
невеста ее младшего правнука. Она, то есть невеста, а не бабушка, была бела,
как сметана, и проворна, как кошка..."
- Фу! - закричали все хором, а Кшися - громче всех. Плагиат, даже на
примитивном наречии Та-Кемта, здесь не поощрялся.
Приходилось поправляться. "Девушка была смугла, как грецкий орех
изнутри..." - "Как звали эту девушку?" - "Ее звали Сиреневый Инкассатор"
(это уже на земном).
Сирин слегка краснеет, сердится. Когда она сердится молча, она
очаровательна.
- Алексей, вы отвечаете прегадко. Я поражена. Иоханн, ваш сон,
пожалуйста.
"Мой сон благоволящие ко мне Боги наполнили благоуханием весенних
цветов, кои срывал я для увенчания костра всесожжения. Почтеннейший
Неусыпный снизошел принять от меня корзину с цветами, кои вознес..."
- "Кои вознесены были". Это типичный оборот. Прошу дальше.
- "Кои вознесены были на вершину Уступов Моления... э-э... дабы они
сожжены были... э-э... во ублажение... то есть во услаждение... Спящих
Богов".
- Во, должно быть, вонища!..
- Прошу вас заметить, Натан, что рассказам о снах натурализм не
свойствен.
- У меня такое ощущение, Сирин-сан, - проговорил Гамалей, - что сны
большей частью выдумываются. Уж очень они однотипны, высоконравственны, что
ли..
- ...Не исключено, - кивнул Абоянцев. - Кстати, Сирин-сан, в ночной
почте две любопытные рамочки прибыло. Вы бы нам перевели их, голубушка...
- Разумеется, Салтан Абдикович.
Запела, зазвенела в магнитофоне пустая нить; все молча, выжидающе
смотрели на вращающуюся рамочку.
Между тем сиреневые сумерки наполнили узкую учебную комнату,
расположенную, как и все помещения Колизея, вдоль открытой лоджии. Небо было
розовато-цинковым, как всегда, когда садится солнце и из-за горизонта
вываливается чудовищная по своим размерам, голубоватая, испещренная
царапинами и щербинами, луна. Подымается она невысоко, и для того, чтобы
увидать ее, приходится забираться на верхний этаж Колизея, а еще лучше - на
крышу. Сюда, в "диван", прямой свет ее не проникает никогда, и только
траурное лиловое мерцание близкого неба наполняет в эти вечерние часы всю
огромную чашу станции невыразимо печальным мерцанием, столь явственно
ощутимым, что оно воспринимается как материально существующая,
овеществленная безнадежность.
- Вы будете переводить, Кристина, прошу... - быстрый шепоток Сирин Акао
и кивок-полупоклон в сторону Кшиси.
Кшися стискивает пальцы, напрягая внимание, а нежный, с придыханием,
голосок, удивительно напоминающий ее собственный, тихо и певуче вырастает из
серебристой чашечки магнитофона. Кшися переводит, не запинаясь - это ей
дается легко, и два девичьих голоса звучат в унисон:
- "...переполнится мера тяжести вечернего неба, и пепел нашей печали
упадет на город и задушит живущих в нем.."
Взахлеб, по-бабьи, вздыхает Макася. И все замирают - настолько созвучны
слова эти невесть откуда взявшейся щемящей томительности. Лиловые липкие
сумерки, и до утра - ни маячащего вдали костра, ни звезды на горизонте...
- Кто-нибудь там, помоложе, да включите нормальный свет! - не
выдерживает Абоянцев.
Сирин приостанавливает звук, пока комната наполняется привычным
золотистым светом. И снова голос - только теперь мужской, и Кшисин
торопливый шепоток:
- "Нет вечера без утра, ниточка моя, бусинка моя; но только нет мне и
дневного солнца без вечернего взгляда твоего. Темна и росиста ночь, только
без вечернего слова твоего мне ни тьмой накрыться, ни сном напиться..." -
Кшися вдруг вспыхнула и беспомощно огляделась - да нужно ли, можно ли
переводить такое?
Все молчали, понурясь.
- "Руки мои скоры в своем многообразии, мысли мои придумчивы в
повелении рукам; согласись только - и я откуплю тебя у Закрытого Дома!" -
"Не Закрытому Дому, а Спящим Богам принадлежит все сущее..." - "Когда
откупал Инебел сестру твою, не Богам он платил, а жрецам, прожорливым и
ненасытным". - "Блаженство есть сон, а не сытость..." - "Блаженство - это
стоять в сумерках у ограды и слышать, как ты сзываешь своих младших, а они
разбегаются с визгом по всему двору, и ты ловишь их, и купаешь их с плеском,
и гонишь их, смеясь и припевая, в спальню, а потом все стихает, и вот уже
шелестят кусты, и ветви у самой ограды раздвигаются, и руки твои ложатся на
побеленные кирпичи... Разреши мне выкупить тебя!" - "Спящим Богам угодна
неизменность. Инебел откупил сестрицу Вью, она собрала платья и посуду, и
сложила корзину, и омылась настоем из пальмовых игл, и вот ждет она уже
четыре дня, когда он придет за ней, и блаженства нет во взоре ее, и в плечах
ее, и в руках ее занемевших..."
Снова тоненько поет пустая нить. Сирин Акао медлит выключить звук,
словно что-то еще может добавиться, словно что-то еще может перемениться.
- А вышеупомянутый Инебел, вероятно, порядочный шалопай, - приподняв
брови, констатировал Магавира.
- Зачем шалопай? - взорвался Самвел. - Сволочь он, вот кто. Таких
надо...
Стремительные руки его, взметнувшиеся вверх, выразительно сомкнулись.
- Да? - сказала Кшися. - Быстрый какой! А если этот Инебел только
сейчас и полюбил по-настоящему, тогда что? Между прочим, Ромео тоже бросил
свою Розалинду!
- И я не слышал, чтобы кто-нибудь его за это обсволочил, - эпически
заметил Гамалей.
- А чем это все кончилось? - крикнул Самвел.
- Спокойствие, молодежь, - вмешался, наконец, Абоянцев. - Между прочим,
мы слышали с вами не пьесу...
Все разом притихли, словно там, за перилами лоджии, замаячил в густом
ультрамариновом сумраке островок собственной судьбы.
- И то правда, - снова вздохнула Макася, - только когда мы туда, к
ним-то пойдем, нас навряд ли так полюбят...
- Прошу продолжить урок, - встрепенулась Сирин. - Мария Поликарповна,
ваш перевод следующий. Пожалуйста, прошу. Храмовый комплекс, внутренние
личные покои. Пожалуйста.
На этот раз оба голоса были мужские, говорили отец и сын.
- "Тащи, тащи - забыл про мешки, теперь что ни ступенька, то память. А
то наел себе брюхо, в любимчиках ходючи!" - "Тебе бы такая любовь, когда с
утра все лягнуть норовят. Благо еще, у старейшего ноги окостенели, высоко не
задрать..." - "Да чтоб он тебе все по пояс отлягал, дармоед, дорос по бабам
скучать, а сам..." (Ой, дальше совсем несказуемо!) - "Так жену бы мне, отец,
я бы и поворотливее стал, на колокол Чапеспа приладил бы. Ходили бы мы с
тобой вместе уроки проверять, благостыней одарять..." - "Соблазняешься баб
по чужим дворам щупать?" (Ох, попереводил бы хоть Йошка, мужику не так
срамно.) - "Да мне бы с моим брюхом свою, собственную..."
- Дальше непечатно и непроизносимо! - заорали хором Диоскуры.
- М-м... а дальше так: "А где я тебе собственную возьму - рожу да
выращу? В дому не подросли, разве что... выкупил тут один хам себе хамочку.
Да не берет к себе, чешется, на Нездешнюю обитель глядючи".
- Хм... - донеслось со всех диванов одновременно.
- Чего - хым-то? На меня загляделся, не иначе, - отпарировала Макася. -
Так... "По закону, отец, ежели за обе руки дней... (десять, значит) не
возьмет он ее себе в дом - храму отойдет?" - "Не распускай губы-то, не храму
- Богам. Боги и распорядятся. Чапеспу и то достойней - при деле он, не при
звоне". - "А я, значит, чтоб меня..."
- Непечатно, непроизносимо! - рявкнули Диоскуры.
- Спасибочки, выручили. "Я, значит, мешки наверх таскаю - и не при
деле?" - "А как наверх все перетащишь, в город пойдешь, хамов слушать.
Костер-то не даром складывать велено, до дождя успеть надо. И не
болтуна-дармоеда, как в прошлый раз, а помоложе, да из таскунов, а то так и
из лесоломов. Соображай". - "Знаю одного, мыслею рукоблудствует, но ткач". -
"Невелика храму поруха - мыслею нить удержать..." Бессмыслица какая-то, а?
- Как хотите, Салтан Абдикович, а это - прямое указание на телекинез.
Способности аборигенов безграничны...
- Опять вы, Гамалей, за свое. Мистика, батюшка. Телекинеза в природе не
существует, одни сказки. И не прерывайте урока.
- Долго там еще? Я женщина слабая, беззащитная, чтоб часами целыми
эдакое переводить. И то сказать, отцы города, а собачатся, как на рынке...
- В Та-Кемте не существует свободной торговли, - наставительно замечает
Абоянцев. - А что касается лексики, то язык простолюдинов, как ни странно,
богаче и поэтичнее...
Низкий звук зуммера прерывает его. Обычный вызов сверху, и басок Брюнэ:
"Станция "Рогнеда" вызывает Колизей. На связи "Рогнеда". Колизей, заснули?"
- Я - в аппаратную, Сирин-сан, мое дежурство! - Наташа срывается с
дивана и, приплясывая, исчезает в ребристой нише, словно просачивается
сквозь стену. Аппаратная, как и многое другое, расположена внутри Колизея.
Абоянцев смотрит вслед почти что горестно - набрал себе ребятишек, ишь
сколько радости с урока удрать...
Сирин Акао в который раз запускает нескончаемую рамочку.
- "Не хочешь ткача - можно подловить и змеедоя, - скороговоркой бубнит
Макася, - благо в последнее время они что-то с благоговением подгоняют стада
к Обиталищу Нездешних. Ежели с благоговением, то пускай себе. Пока". -
"Тогда не пойму, отец..." - "А ты потужься, пока мешки таскать будешь. Я тем
временем тому хаму, мазиле, новый урок дам - внешние стены размалевывать,
как раз супротив Обиталища. Пусть глаза пялит, про выкуп не вспоминает. А
ежели и впрямь Богам отколется..." - "Как завтра звонить буду, так и шепну
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг