Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
которых жизнь потеряет всякий смысл...
     Он  метнулся  обратно,  к улице, понял - поздно. Потому что весь контур
черных  Уступов  полыхал  яростными,  бесшумными  огнями,  на площади вокруг
Храма,  запруженной  пестрой  толпой (и когда успели?..), - скачущие вверх и
вниз факелы, словно они попали в лапы синеухим обезьянам. Жрецы там, значит.
А  скоки  -  внизу  каждой  улицы. Ждут. И на вершине Уступов огненные глаза
зажглись - сами собой.
     Значит,  сейчас  ринутся  в  город. Не успеть. Думай, Арун многомудрый,
думай... Когда не успеть предупредить, следует беду в другое русло отвести.
     Худородки!
     Он-то  знает, в каких они дворах, он-то может указать! Вот туда-то гнев
жрецов божьих и стравим, взявшись умеючи!
     Уже  в который раз он велит разогнуться своей ноющей спине, приказывает
выпрямиться  своим  заходящимся мелкой дрожью коленям... Беги, Арун! Подымай
хамский люд - много их в городе, на тебя, многомудрого, десять раз по десять
полнейших кретинов. Только кликни - отзовутся.
     И он кричит:
     - Бей худород... ик! - и поперхнулся собственным криком.
     Горло перехлестнуло тоненькой петлей - даже руками схватил, будто такое
разорвать  можно...  Душит!  Душит,  проклятый, как тогда жреца преподобного
задушил. Боги, боги сладкопочиющие, помогите!..
     Мотая отяжелевшей круглой головой, невольно оглянулся - все дерево было
окутано  плотным  сырым  дымом, ни ветвей, ни привязанного там, наверху. Фу.
Ведь  померещится  же  такое!  А  был  всего  лишь  страх  -  страх  памяти,
проснувшейся  так  не  вовремя.  Мог  бы,  конечно, придушить, но минул час.
Второй раз не улизнешь от огня карающего, нет, шалишь, мазила своеумный!
     А все-таки отбежать подалее...
     Он  миновал  один  дом,  и  другой,  и  третий,  и  с ревом и смятением
разноцветных  непраздничных  огней  валила  ему  навстречу толпа распаленных
горожан,  и  только  тогда,  когда до них осталось не более трех надручейных
мостков,  он  остановился  и,  воздев руки к круглому, точно разверстое око,
вечернему солнцу, завопил:
     - Все, кто чтит богов истинных, - бей худородков! Во имя Закрытого Ока!
-  И  задохнулся  от  гордости  и  ликования, когда набегавшие на него жрецы
подхватили за ним, простым горшечником: "Во имя Закрытого Ока!"
     -  И  на  погибель  Открытому  Дому!  -  по какому-то внезапному наитию
добавил  он  и  обернулся,  грозя  круглыми кулачками ненавистному Обиталищу
Нездешних.
     И словно в ответ на его проклятие серебристо-прозрачные стены дрогнули,
заструились  по кругу бесшумно и стремительно, стоячим смерчем вздымаясь все
выше  и  выше,  словно  стараясь дотянуться до голубоватого послеполуденного
солнца.
     Арун  слабенько  охнул,  обхватил голову руками и, снова став абсолютно
круглым,  покатился  куда-то под сырой мосток. И вовремя: завывая и рассыпая
искры,  налетела  орда  жрецов  -  от  мала  до велика, в слепых ощерившихся
масках, разящая перегаром травяного дурманного пойла...
     Боги проснулись, Боги карали - мстительные, всевидящие, лютые!
     Ужасающий,  сверлящий  вой  достиг  ушей  Инебела,  заставил  очнуться.
Умирать  второй  раз  той  же  самой  медленной смертью в дыму и смраде было
невыносимо  противно  и  даже  в  какой-то  степени  - попросту скучно, и он
радовался  забвению  и  больше не напрягал свою мысль, чтобы разогнать перед
собой  густое  облако  лиственного  липкого  дыма. Смотреть было не на что -
поднебесное  гнездо,  где  обитала Она, было пусто, и он почему-то знал, что
больше  Она в нем не появится. И все-таки, когда он в последний раз пришел в
себя,  мысли  собрались,  словно  руки, сложенные вместе и разрезающие перед
собой  воду,  а  потом  развели  этот дым в стороны, и в открывшийся просвет
Инебел  увидел,  что  прозрачный  колокол,  незыблемо стоявший столько дней,
стремительно  кружится,  словно одурманенный соком ярджилы, и растет, растет
вверх,  дотягиваясь  до  вечерних  лиловатых облаков... Но не это было самым
страшным - нет, неясная тревога, мгновенно перешедшая в ужас, заставляла его
искать светлое платье; и в то же время он уже знал, уже чувствовал: Ее здесь
нет. Вообще нет. Она где-то...
     Наверху,  подсказало чутье, вот где. На крыше Обиталища? Нет, еще выше.
Он  напряг  зрение,  одновременно  разгоняя  последние струйки дыма, режущие
глаза,  и  за  пеленой  сгустившегося,  струящегося  тумана увидел в лиловой
вышине  громадную  черную  пчелу.  Пчела  подымалась все выше и выше, бешено
трепеща  жесткими  черными  крыльями,  и  на ее широкой, как у горного змия,
спине  угнездилась прозрачная коробочка. А в коробочке... Он задохнулся. Та.
Без имени.
     Он  не  успел  по-настоящему удивиться этому чуду, как случилось новое,
еще  более  непонятное: вся земля напружинилась и ударила дерево, к которому
он  был  привязан,  словно хотела вытолкнуть его вместе с корнями, но дерево
только  качнулось, так что Инебел ощутил этот удар всей спиной, прикрученной
к  толстой ветви, но в тот же миг ударило и по текучей стене, потому что она
качнулась,  верхний край ее заплясал в тщетной попытке дотянуться до облака,
и  в тот же миг громадная черная пчела, которая никак не могла дотянуться до
края,  сделала  рывок  и  выпорхнула  наружу  -  нет,  не  сама,  и вовсе не
выпорхнула,  а  ее  выбросило,  точно  камень из закрученной веревки, и она,
обламывая  жесткие  крылья,  начала падать, подлетывая чуточку вверх и снова
ныряя  вниз,  навстречу  вечерним лесам, навстречу смертельным черным топям,
которые  отсюда,  с  вышины  одинокого  дерева, виднелись голубыми холодными
пятнами, светящимися отраженным светом послеполуденного солнца.
     "Боги!  -  взмолился  Инебел. - Боги, спящие или бодрствующие, карающие
или дарящие, - любые боги, только не туда, только не в черную топь..."
     Но  пчела падала именно туда. У края, под самыми деревьями, окружившими
предательскую  поверхность, но все-таки туда. Инебел весь выгнулся, стараясь
оторвать  тело  от  подрагивающего  дерева,  словно  за  короткие мгновения,
отделявшие  пчелу  от  падения,  он  смог  бы  домчаться  туда и хоть что-то
сделать. Он уже не думал ни о чем - ни о новых глухих подземных ударах, ни о
пляшущем  серебряном  столбе, который становился почему-то все уже и уже, он
не  отдавал  себе отчета даже в том, что он видит гораздо дальше, чем до сих
пор позволяло ему зрение, да еще и в вечернем тусклом свете... И все-таки он
видел,  он знал: вот проклятая пчела, раскидав вокруг себя последние обломки
крыльев, тяжело плюхнулась в жирную вязкую жижу, из которой не выбирался еще
ни  разу ни зверь, ни гад, ни человек; вот прозрачная коробочка на ее спинке
раскрылась,  и  легкий  язычок  светлого пламени выметнулся наружу - тонкая,
напряженно  вытянувшаяся  ввысь  женская фигурка, которую отсюда не различит
человеческий  глаз...  Выше!  Еще чуть-чуть выше, наверху ведь гибкие ветви,
чудом  не  обломанные  падающей  пчелой,  и никакого ветра, ну ни малейшего,
чтобы качнуть эти ветви, нагнуть над тонущей пчелой...
     Уже  и  не язык пламени - едва светящаяся голубая тростинка, безнадежно
вытянувшаяся вверх, и нет таких богов, нет такой силы... Нет? Он не заметил,
когда  она пришла к нему, и откуда, эта сила, это всемогущество, и тем более
он  не  смог  бы сказать, где эта сила угнездилась - в голове или в кончиках
пальцев...  Впрочем,  нет,  и  это  уже он мог. Сила была где-то в чудовищно
напряженном  спинном  хребте,  и  юноша понял: шевельни он сейчас лопатками,
дрогни  локтями  - веревки треснут, как сплетенная паутина... Только нельзя.
Ни  крупицы  этой  непонятно обретенной силы он не мог, не смел потратить на
себя!  Даже  на  то, чтобы разогнать дым, едким одеялом кутающий все дерево.
Гад с ним, с дымом. Все равно то, что открылось Инебелу в вечерней сиреневой
мгле,  видится  не  глазами.  Ничего для себя. Ни просяного зернышка. Только
там,  над  -голубеющей  лужей вонючей топи - ветви, опускающиеся все ниже...
ниже...  Ну,  еще,  поднатужься,  Инебел, соберись, еще есть какая-то сила в
плечах,  и  ниже,  к  локтям,  выуди  из  своих  мышц  все  ненужное тебе их
могущество,  и  пошли  туда,  где  перистые  пушистые лапы, такие розовые на
утреннем  солнце,  и  узловатые  гибкие  ветви,  податливые,  словно  хвосты
обезьянок,  -  если даже не нагнуть разом, то слегка раскачать, и сильнее, и
сильнее,  вот  они  коснулись ЕЕ пальцев - боги, все равно какие боги, он же
это почувствовал - ЕЕ ПАЛЬЦЕВ, таких холодных от смертного страха, и он стал
уговаривать  Ее: не бойся, моей силы хватит на нас двоих, я всемогущ, потому
что  я  люблю  Тебя, ту, которой я не успел придумать даже имени, и я сейчас
оплету Твои запястья пушистой, но прочной зеленью... вот так... Ты только не
бойся,  и  будь послушна, как тогда, когда Ты лежала на моих руках, вся моя,
от  узнавших  меня  живых  волос - до чужого, неподвижного лица... лицо я не
трону,  но  руки  -  протяни  их повыше... и еще выше... да не дрожи, Ты тут
ничего  уже  не можешь сделать, тут повелеваю только я... вот так. Умница. А
теперь  не бойся, у меня еще огромный запас сил, сейчас я рвану ветви вверх,
и они вынесут Тебя на твердый берег, только оттолкнись ногами, послушай меня
и...
     В  этот  последний  рывок  ой вложил все свои последние силы, так что в
спине  что-то  хрустнуло, и красные пятна поплыли сверху вниз, словно капли,
стекающие   с  поднявшегося  уже  вечернего  солнца,  и  последнее,  что  он
почувствовал,  это  была  колючая хвоя, но не под своей спиной - нет, под Ее
голыми   руками,  опершимися  было  о  мшистый  твердый  бугор  и  бессильно
подломившимися...
     А потом было все безразлично, и серебряный пляшущий столб, еле видный в
клубах  так  и  не  желавшего  подыматься  выше  травяного  дыма,  и странно
сузившееся  Обиталище, которое помещалось теперь как раз в границах бешеного
столба,  и  эти  стенки, постоянно сжимаясь, как бы слизывали одно за другим
верхние гнезда Обиталища нездешних, но от этого не возникал страх - оно было
пусто  и  не  освещено  вечерними  светящимися  гусеницами, которые, бывало,
повисали каждый вечер под сводами многоярусных потолков.
     Инебел  обвис  на  веревках,  вздрагивающих,  как  паутина  от  ударов,
которые,  не  затихая,  выбулькивали  из  подземных  тайных  глубин,  словно
серебристые пузырьки болотного газа, но эти удары били теперь по нему одному
-  по  сухой  подрагивающей ветви, с которой он сросся спиной, а раз по нему
одному  -  значит,  было  уже  не  страшно.  Он  вдруг  вспомнил  о  скоках,
рассевшихся  под  деревом,  и представил себе, как они сейчас подскакивают и
плюхаются  обратно,  на  сухую  землю,  окаменев в необъяснимой недвижности,
словно  лягушки  под пристальным змеиным взглядом; и он ощутил животный ужас
всех этих обреченных, потому что в своем жутком беспокойстве неправдоподобно
истончившийся  серебряный  столб,  заполненный бешено крутящимися обломками,
свивающийся   в   тугой  жгут,  временами  сбрасывал  с  себя  лишние  пряди
студенистого  тумана,  и  на том месте, где проскальзывала эта бесцветная и,
казалось  бы, невесомая струя, оставалась жуткая плешина обнаженной земли, с
которой был начисто срезан весь влажный ворс луговых трав.
     То равнодушие, с которым Инебел разглядывал сверху все эти чудеса, было
последним  чувством,  уцелевшим  после  невероятного напряжения всего тела и
главное  -  всей его души. Тот рывок, который вздернул вверх древесные ветви
вместе  с  обвисшей на них женской фигуркой, словно выдернул из самого юноши
какую-то сердцевину. Теперь он был одной пустой шкуркой, на которой каким-то
чудом  еще  жили глаза. Слух скорее обманывал, чем повиновался, - до Инебела
доносилось ни разу им не слышанное биение громадного нездешнего "нечестивца"
-   редкие   глухие   удары,   слетающие  откуда-то  сверху.  Наверное,  они
выплескивались  из  серебристой  трубы, все туже и туже стискивавшей в своем
стволе  рушащееся  Обиталище,  -  да,  так гулко и предсмертно билось сердце
этого  непонятного  строения,  непостижимого  до  такой  степени, что сейчас
Инебел  был  уверен: это скопище высоких гнезд было живым существом, которое
откуда-то  появилось на болотистом лугу перед самым городом, и теперь вот не
то  исчезало,  не  то  подыхало,  в своей конвульсивной агонии превращаясь в
гигантского  каменного змия, поднявшегося на кончике хвоста, чтобы вырваться
от стиснувшей его со всех сторон прозрачной удавки.
     Это  не  укладывалось  ни  в  какие  законы, и было до боли обидно, что
приходится  второй  раз  умирать уже пережитой медленной, удушливой смертью,
когда  перед  тобой творится такое небывалое чудо, которое ему уже никогда в
жизни не придется нарисовать.
     Но  сил  не  хватало  даже  на  то,  чтобы  поднять слабейший ветерок и
разогнать  сгущающийся  дым.  Жар неумело разожженного костра наконец достиг
его  ног,  и  Инебел  подумал,  что  надо  бы  вдохнуть  разом побольше этой
дурманящей  гари  и  прекратить  бесконечно  длящуюся  пытку удушьем, и тут,
словно   в   ответ  на  его  мысль,  прямо  перед  глазами  полыхнула  сизая
неразветвленная  молния.  Дым  словно  срезало,  и  в  разомкнувшейся, точно
занавес,   голубизне   вечерней   долины   Инебел   увидел,  как  пожираемый
ослепительным огнем крутящийся столб стремительно наклонился, и из-под него,
срезая   кочки,  выметнулся  студенистый  светящийся  язык  -  если  бы  это
происходило  во  сто  крат  медленнее,  то Инебел бы подумал, что это улитка
выпустила из-под своей скорлупки слизистую безобидную ногу.
     Но  светящийся  студень  плеснул  прямо  к подножию дерева, едкий пар с
тошнотворным  запахом паленого мяса полыхнул вверх, обжигая легкие, и тут же
по  стволу  дерева  резануло  острым  ударом,  и  хруст ломающейся древесины
смешался с последним звоном исполинского небесного колокола, оглушительного,
как  удесятеренный гром, и в тот же миг Инебел почувствовал, что он падает -
снова  падает, как и во время первой своей смерти, но вместо беспамятства он
отчетливо  ощутил  царапанье  веток, и скольжение по телу обрывков лопнувшей
веревки  -  словно  десяток  мелких  гаденышей  пугливо порскнули прочь; и в
следующий  миг  он  уже  мог  просто и беспрепятственно спустить ноги вниз и
спрыгнуть  на  то,  что  недавно  было луговой травой, а теперь стало теплым
студнем,  и  в  какой-то  дымной, клубящейся тишине он бессознательно побрел
вперед,  выставив  руки,  чтобы не наткнуться на привычную стену серебряного
колокола...
     Острой  нездешней  смертью  пахнуло  откуда-то снизу, и Инебел замер на
самом  краю  ямы.  Она чернела бездонным провалом, и голубое вечернее солнце
едва-едва обозначило противоположный ее край.
     Но  дно  все-таки  было,  потому  что  капли  подземной воды, сочащейся
изнутри, падали куда-то с холодным отчетливым стуком. И, кроме этого мерного
бульканья,  ни  одного  людского  звука.  Словно и не здесь бесновалась орда
жрецов  и  скоков.  Инебел  невольно  взглянул  на  свои ноги и вздрогнул от
омерзения:  по  самую  щиколотку  они были в густой, почти черной крови. Вот
оно, значит, что за студень...
     Он  так  и стоял, чуть покачиваясь, тупо глядя на исполосованные кровью
ноги,  не  ощущая  ни  этих  ног,  ни  рук,  ни  вообще себя: не было больше
нездешнего  Обиталища,  и не было больше вольнодумного маляра, которому мать
при  рождении  завещала  сказочное  желание быть белее белого, чище чистого,
светлее  светлого... Позади был его город, с бессмысленной жестокостью богов
и  жрецов,  с  бессмысленной  покорностью  маляров  и ткачей и бессмысленной
жаждой  всевозможных  арунов (не один же он был, властолюбивый самодовольный
горшечник!) подчинить себе простодушных "воспитанников".
     Впереди  была только черная яма, в которой с колокольным звоном исчезло
сказочное  Обиталище,  с  живой  тепловатой  травой,  с  мерцающими  в  ночи
воздушными  ступенями витых лесенок, с душистым древесным полом, по которому
так бесшумно ступают босые ноги...
     Внутри - и в груди, и в голове одновременно - что-то хрустнуло, и чужая
боль  вошла  в  него  и стала его естеством: боль коченеющего женского тела,
отшвырнутого упругими ветвями на каменистый косогор за черной топью.


23

     Столько  ночей не было этого сна, и вот он снова пришел: и нежные руки,
умеющие  каким-то  чудом  ласкать  все тело разом - от сомкнутых ресниц и до
самых кончиков пальцев, сжавшихся от холода, и...
     Нежные,  огромные,  чуточку  шершавые,  точно  губы у пони, чуткие, как
ворсинки  росянки, и даже сквозь закрытые веки - чистые дождевой чистотой, и
больше  никаких "и", одни только руки, долгожданные, окаянные, наяву-то ведь
так и не угаданные...
     С тем особым лукавством, которое позволительно только во сне, когда так
и  говоришь  себе  - ведь можно же, раз я сплю! - с тем самым лукавством она
тихонечко  запрокинула  голову,  чтобы  только  чуточку приподнять ресницы и
наконец-то  подсмотреть во сне, раз уж так старательно прятался он наяву; но
от  этого  едва заметного движения жгучая боль свела левую руку где-то между
плечом  и локтем, и она испугалась, что не выдержит, и закричит, и проснется
от  собственного  крика,  и  успела  стиснуть зубы, так что получился только
коротенький  всхлип.  Но  и этого было довольно, потому что в ответ возникли
еще  и  губы  -  такие  же  шершавые  и  легкие, точно руки, они безошибочно
отыскали  больное место и начали пить эту боль маленькими сухими глоточками,
и   боль   стала   мелеть,   подернулась   радужной  пленочкой,  защекотала,
улетучиваясь...  А  ведь  и  губы эти уже были, были, только всего один раз,
сказочный  и не повторенный, как она ни звала их. Ох, не проснуться бы, ведь
за  губами  этими  было  и еще что-то, тоже ни разу не припомненное, и пусть
будет  еще  раз,  во  сне  ведь  можно...  Но  в  ответ  появилось дыхание -
покатилось  теплым  комочком  по щеке, оставляя чуть слышный запах травяного
дымка,  и,  упруго  вспухая  в самой середке этого дымного шарика, рождались
слова-заклинания:  "Проснись-отворись,  безымянная,  долгожданная, окаянная,
отворись-проснись,  несуженая,  колокольным  звоном  потушенная..."  - "И не
подумаю, - прошептала несуженая. - Я проснусь, а ты исчезнешь, да?"
     Теплый  комочек,  добравшийся  было  до  ямочки на горле, вдруг сжался,

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг