- Как же, - отозвался он в тон ей, - все! Ты еще не слыхала о самой
заветной, самой романтической... Пять лет скрывал.
У нее вдруг дрогнуло сердце: она испугалась, что этот шутливый разговор
вдруг приоткроет завесу их несомненно существующей тайны, и она, все так
же заставляя себя кротко и лукаво улыбаться, спросила:
- А это правда? Не хочешь ли ты просто позабавить меня очередной
шуткой, дорогой?
Или у него сегодня появилось странное желание высказаться до конца, или
он просто не заметил испуганных глаз жены и ее неловкой попытки обратить
все в шутку. Тон его был безмятежен, и он продолжал как ни в чем не
бывало:
- Все это правда и только правда... Но не всякая правда совместима с
достоинством магистра биологии.
- А, - подхватила она, - так ты мечтал приобрести яхту и заняться
контрабандой черных рабынь... или нет. Наркотиков - ведь это современнее,
не так ли?
- Фи, Алин, - поморщился Норман. - Тебя прощает только то, что моя
мечта и в самом деле кажется мне сейчас несколько... как бы определить...
- Преступной?
- Хуже.
- Противоречащей твоей респектабельности?
- Еще хуже - просто убогой. Потому-то я и не делился ею с тобой. Видишь
ли, всю свою юность я сладко грезил о том, чтобы иметь свою собственную...
бензоколонку.
- Боже праведный!
И снова он не обратил внимания, сколько облегчения было в этом
невольном возгласе.
- Что делать, Алин. Это действительно было для меня недостижимой
мечтой. Моя мать умерла в год окончания войны, и после армии мне и вовсе
было податься некуда. И тут вдруг объявился отец. Мать однажды
проговорилась мне, что он не может простить ей какого-то греха, не измены,
нет, она... в чем-то она ему отказала, не помогла ему, не поняла. Я помню
ее слова: "Я не могла слепо повиноваться ему в том единственном случае,
когда требовалась бесконечная вера и отречение от самого дорогого..." Я не
совсем понимаю, о чем она говорила, но предполагаю, что это как-то было
связано с моим рождением, вероятно, отец хотел иметь ребенка гораздо
позже, ведь они с матерью и обвенчаны-то не были. Так или иначе, но мать
предупредила меня, что он и палец о палец не ударит, чтобы помочь мне,
фактически он не имел ко мне ни малейшего отношения, даже не видел ни разу
в жизни. Я думал, он и вообще-то не знает о моем существовании, как вдруг
в сорок седьмом он является ко мне. Следил, оказывается, издали.
Растроганно признал свою вину перед матерью, но опять так туманно,
неопределенно... Предложил мне переехать к нему, но на таких жестких
условиях... Впрочем, дорогая, это уже не имеет никакого отношения к мечтам
о бензоколонке.
- Норман, - проговорила она просительно, - Норман, ты же никогда не
рассказывал мне о своей молодости!
- Малышка моя, грустно рассказывать о том, как кончается твоя свободная
жизнь. Так вот, с тех пор я уже не принадлежал самому себе. Видишь ли,
отец так и не сколотил себе прочного гнезда - какие-то случайные женщины,
да и то так, в перерывах между работой, а работал он адски. Наследников у
него не было, друзей и подавно. И вот он предложил мне переехать к нему в
Анн-Арбор с категорическим условием: закончить университет и работать в
ЕГО лаборатории над ЕГО темой. Если же я не закончу университет или сменю
лабораторию, то наследство поступает в распоряжение ученого совета
факультета.
- Но ведь мы же оставили Анн-Арбор?..
- Завещание сохраняло силу в течение пяти лет после смерти отца, и,
когда я встретил тебя, эти пять лет уже истекли. По всей вероятности, он
знал по себе, что, втянувшись в эту работу, оставить ее по доброй воле уже
невозможно. Невозможно даже отказаться от разработки его идеи, узнав, в
чем состоит ее суть...
- Это так интересно?
- Интересно? Не то слово... Абсолютно не то. Это... это все равно, что
получить кольцо Нибелунга и не воспользоваться его волшебной силой.
Отказаться от такого искушения невозможно. И я не отказался. Я унаследовал
лабораторию отца и работал над его темой, тем более что он пошел по
неправильному пути и уже считал, что добился положительного результата, в
то время как мне еще пришлось долгие годы биться, пока...
- Пока?..
- Пока я не встретил тебя, мое маленькое сокровище, которое мне дороже
всего золота мира.
Она подняла на него глаза. Вот когда пришел миг потребовать; "Правду и
только правду!" - но что последует за этой правдой?
Алин подошла к мужу, положила ему руки на плечи. И приподнялась на
носки, как девочка, заглядывающая в глаза отцу или брату, простодушная,
доверчивая:
- А хочешь, дорогой, мы сейчас купим тебе бензоколонку? Ведь у нас
хватит на это денег, не так ли?
- Ох, Алин, малышка моя глупенькая! Разве ты не знаешь, что в каждой
мечте самое страшное то, что рано или поздно она исполняется! Так что
убережем мою наивную мечту от посрамления реальностью...
Алин механически перелистывала глянцевитые, богато иллюстрированные
страницы. Вот уже сколько дней, недель, месяцев прошло с того странного,
опасного разговора, когда они так близко подошли к потаенной дверце и
все-таки не произнесли "сезам, откройся!"... Прошла целая весна, и лето, и
осень, а Рей все дальше уходил в какой-то свой, особенный мир, словно и у
него была тайна, которую он свято оберегал от посторонних. Алин жадно
всматривалась в его худенькое лицо - галчонок, превращенный в человечка
неумелым волшебником. Глаза, и волосы, и ресницы, и все черты лица - это
от Нормана; от нее только хрупкость, кукольная прозрачность кожи. Но вот
от кого этот взгляд: терпеливо-страдальческий - на мисс Актон,
непримиримый - на отца, затаенно-обиженный - на нее?..
- Рей, мальчик мой, посиди спокойно хотя бы минутку, мамочка просит
тебя. Посиди и послушай, я ведь все лето пытаюсь прочесть тебе эту книжку.
Разве тебе не нравится, когда мамочка читает?
Она давно заметила, что звук ее голоса привораживает его. Он смотрит на
нее зачарованно, но временами ей начинает казаться, что его совершенно не
интересует смысл ее слов, а воспринимает он только музыку звуков. И она,
не прерывая монотонного журчания своего голоса, чтобы не разрушить эту
едва осязаемую ниточку между нею и сыном, торопливо открывает
"Шантеклера":
- Ты будешь сидеть тихо-тихо, как мышка, как вечерняя голубая стрекоза
на стебельке осоки. Хорошо? А мамочка тебе почитает. Ну вот: "Другого
такого певца не сыскать было по всей стране. Гребень у него зубчатый, как
стены замка, был краснее самого яркого коралла. Блестящий клюв был черен
как смоль, лапы и шпоры голубые, коготки белее снега, а гладкие перья
отливали золотом..." Рей, мальчик мой, ты услышал хоть что-нибудь из того,
что я сейчас тебе прочитала?
Задумчивый взгляд куда-то вдаль, за окно. За деревьями и табором не
видно улицы, но отчетливо слышен гул мощного мотора удаляющейся машины.
- Рей, мне придется пожаловаться папе. Он выписывает тебе столько книг,
а ты даже не заглядываешь в них. Папа в твоем возрасте так любил животных,
а ты даже не хочешь о них слушать! Вот последняя из серии
"книжек-зверюшек" - ну разве не прелесть? Такой белоснежный крольчонок, и
ты узнаешь о нем столько интересного! Ну обрадуем же папочку, хорошо, Рей?
Слушай же меня: "История крольчонка Ролли, который очень хорошо помнил
все, чему училась его мама..."
Вообще-то странно, что Норман купил сыну такую книжку. Мальчик явно
вырос из этих складных зверюшек, начиненных примитивно-назидательным
текстом. Рожица у крольчонка уморительная но вот заглавие на редкость
растянуто, и есть в нем что-то неправильное. "Училась его мама". Наверное,
опечатка - надо читать: "учила". Но все равно, все равно - раз уж Норман
выписал эту книжку, надо, чтобы малыш прослушал историю уморительного
крольчонка с начала и до конца.
- "Жил да был крольчонок Ролли со своими пятью братьями и сестрами,
которые весь день прыгали и играли, в то время как он послушно сидел возле
своей мамы. И надо вам сказать, что мама у него была не простая, а
дрессированная крольчиха, раньше на нее надевали красный фартучек, и она
выступала в бродячем цирке - быстро-быстро перебирала лапками и крутила
пестрый барабан, насаженный на спицу". Ты опять не слушаешь, Рей?
- Я знаю, что там дальше. Неинтересно.
- Деточка моя, не нужно говорить неправду. Я только что распечатала
бандероль с книгами, так что никто не мог тебе этого прочитать раньше
меня.
- Сейчас припомню... Потом эту крольчиху продали трактирщику... Это
такой джентльмен, который жарит кроликов. Ну он ее и зажарил. Неинтересно.
Да и потом... вот сейчас я вспомню...
Боже мой, какие жуткие истории попадаются, и нередко, в этих
симпатичных книжонках с ангельскими иллюстрациями! Дед никогда не давал ей
подобных вещей. Кто это написал? Женщина? Похоже, Фэрни С.Уорт. Ох уж эти
новомодные течения в детской литературе!
- Рей, деточка моя, дай мне эту книжку. Мы не будем сегодня дальше
читать. Лучше я... Норман? Что случилось, Норман?!
Только сейчас, увидев Нормана на пороге детской, она поняла, что, в
сущности, ни разу не сталкивалась с ним в минуты гнева. С ней он всегда
был безупречно ровен, очень редко суров; но взбешенным она видела его
впервые.
- Выйди, Алин.
- Норман, что ты? Что ты хочешь делать?
- Выйди, Алин. У нас с Реем будет серьезный разговор.
- Я не могу, Норман, я боюсь, он еще совсем крошка, а ты не владеешь
собой...
- Алин!!!
Она выбежала и затворила за собой дверь. В детской молчали - вероятно,
Норман ждал, когда удалятся ее шаги. Она, нарочито топая, пробежала по
коридору, так что по всему их дому разнеслось цоканье ее острых каблучков,
а потом скинула туфельки и в одних чулках прокралась обратно к дверям
детской.
К ее удивлению, голос Нормана звучал совершенно спокойно, и с тем же
недетским спокойствием отвечал ее сын.
"Ты заключал пари?" - "Нет, отец". - "Ах да, пари заключал твой не по
годам деловитый компаньон - Фрэнк, если я не ошибаюсь? И сколько же он
давал тебе?" - "Дети не должны иметь своих денег". - "Однако! Это твое
собственное убеждение?" - "Не знаю, как не знаю и многого другого. А там я
бывал не из-за денег, отец". - "Тебя привлекало общество этого пройдохи,
этого подонка, этого..." - "Он мой друг. Он получил худшее воспитание, но
в нравственном отношении он лучше меня. Честнее". - "В нравственном
отношении... Нет, это уж чересчур! Мало того, что ты участвовал в мелких,
грязненьких махинациях - это я еще мог бы понять, мальчишки в твоем
возрасте... или немного постарше пытаются проявить деловую
самостоятельность, и не всегда удачно. Но зачем тебе, моему сыну,
понадобилось влезать в эту пакость, устраивать вокруг себя и своего, с
позволения сказать, предприятия такую рекламу, что о тебе уже говорит
полгорода, а скоро заговорит и полстраны?" - "Я ни о чем никому не
рассказывал, отец". - "А вот этот снимок в "Ньюсуик" и дурацкая надпись -
"Будущий чемпион детских гонок в Акроне", а?" - "Я поздно догадался о том,
что это репортеры. Я ведь встретился с ними впервые в жизни". - "А эти
шведы, которые раззвонили на весь штат, что какой-то грудной младенец в
нашем городе берет табличные интегралы по двадцати центов за штуку?" - "Я
повторяю, отец, что деньги меня не интересовали. Мне нравилось бывать у
Кучирчуков, и я делал все, чтобы Фрэнк возил меня к себе на станцию". -
"Ну так это было сегодня в последний раз!" - "Нет, отец". - "То есть как
это нет? С завтрашнего дня к тебе будет приходить мисс Партридж и обучать
тебя чистописанию. Остальными предметами я займусь с тобой сам. Ты ведь не
раз уже лазал по всевозможным учебникам, не так ли? И запоминал все с
первого же раза... Я знаю это. Но во всем требуется система, и не следует
читать курс высшей математики прежде таблицы умножения. Так что мы теперь
будем заниматься ежедневно, и на всяких Фрэнков с их вонючими
бензоколонками у тебя просто не останется времени. Ты понял?" - "Понял,
отец. Но я все равно наймусь на АЗС. Фрэнк меня возьмет, как только
подрастет и отец сделает его своим компаньоном". - "Выкинь из головы этот
бред! Ты будешь заниматься тем, чем я тебе прикажу!" - "Я буду заниматься
машинами, отец". - "А я тебе сказал!.." - "Оставим этот разговор, отец. Я
люблю машины. Когда я слышу их шум, когда я дотрагиваюсь до них руками...
я не могу сказать, что со мной происходит. Да ты и не поймешь, если я буду
объяснять это простыми человеческими словами. А вот Фрэнк меня понимает.
Он знает это ощущение, он говорит - это все равно что нести на белом
полотенце волшебное кольцо..." - "Что ты сказал? Повтори, что ты сказал?!"
- "Я уже говорил тебе, что ты меня не поймешь, отец. Кольцо - это счастье.
Счастье вообще. Фрэнк видел это во сне, а вот я просто знаю. Знаю, какое
это счастье и могущество - владеть кольцом..." - "Что ты наболтал своему
Фрэнку о кольце, негодяй? Что именно ты ему рассказал? Да отвечай же!" -
"Я? Ничего, отец". - "Что ты говорил этому ублюдку, повтори мне слово в
слово, я требую, я приказываю тебе!" - "Я не помню..." - "Я те-бе
при-к-азы-ва-ю!!!"
В комнате что-то упало, покатилось, задребезжало - Алин схватилась за
дверную ручку, но в этот миг дверь распахнулась, отбросив Алин к стене и
заслонов ее, так что Норман, вырвавшийся из детской с яростью белого
яванского носорога, даже не заметил жены.
- Мисс Актон! - загремел его голос где-то в холле. - Мы уезжаем, мисс
Актон! Собирайте вещи!
Вот и все. Вот и кончился этот игрушечный Сент-Уан с его только что
открывшимся кегельбаном, с его рыжей пожарной машиной, катающей детей в
День Независимости; с его новым магазином, выглядевшим несколько чужеродно
среди двухэтажных домиков, которые, казалось, были сложены не из кирпича,
а из сливочной и шоколадной пастилки, с этим чудо-магазином, где можно
купить все, от теплого "гамбургера" до пары безопасных рогов из
стекловолокна за тридцать долларов, которые теперь прикрепляют бычкам во
время родео; кончился Сент-Уан с его выставками детских рисунков,
прикрепленных зажимами прямо к веревке, натянутой напротив "Ротари-клуба";
Сент-Уан с его стриженным наголо мулатом, чистившим ботинки всего за
двадцать центов и неизменно наклеивавшим на коробки гуталина вырезанные из
журнала цветные головки Зоры Ламперт и Барбары Харрис; Сент-Уан с его
порядком-таки запущенным парком, куда валом валят во время гуляний, но в
другие дни редко услышишь звон подковы, удачно заброшенной на колышек, или
склеротический скрип шестнадцатиместной карусели; Сент-Уан с его буками, и
платанами, и тюльпановыми деревьями, и кремовыми крупными соцветиями
фальшивого индиго...
- Мы уезжаем. Разве ты не слыхала?
Алин вздрогнула и оглянулась по сторонам - так она была уверена, что
это голос Нормана. Но это был Рей. Он смотрел на нее, прижавшуюся к стене,
в одних чулках, с детской книжкой про белого крольчонка, смотрел так, как,
наверное, смотрят на священника, по долгу своего сана присутствующего на
казни: ты здесь, но ведь ты даже ничего не пытаешься сделать.
- Не вели брать моих игрушек. Пусть остаются.
- Я поговорю с папой, Рей...
- Нет, не надо.
Почему он никогда не скажет - "не надо, мама"?
Она побрела к себе в комнату, где уже стояли внесенные всеуспевающей
мисс Актон чемоданы. Открыла один из них и положила туда первое, что
попалось под руку, - книжку в переплете, вырезанном по форме крольчонка. И
вдруг заплакала, горько и по-детски, как уже давно не плакал ее сын.
- Ты отпустил мальчика на весь вечер?
- Да, Алин, и привыкай к тому, что он уже не мальчик, - для своих
тринадцати лет он необыкновенно серьезен. Пусть развлечется немного.
- Но эти студенческие вечеринки, джаз, распущенные девицы...
- Главное, что в нашем университете пока нет студенческих демонстраций
и беспорядков, а что касается распущенных девиц, то и в более зрелом
возрасте я не обращал на них никакого внимания.
- Но ведь ты и он - разные люди, Норман.
- Не совсем и не во всем, Алин. Во всяком случае, мне кажется, что Рей
принадлежит к тому типу мужчин, для которых в жизни существует только одна
женщина. Как моя мать для моего отца. Как ты для меня. Вероятно, это у
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг