с хрустом пожирать их живьем..." - "И это - прототип Ленского!"
- "Ну разве можно так безапелляционно! Только собеседник в деревенском
одиночестве, но отнюдь не единомышленник; только одна из крупиц, составивших
образ юноши поэта; только товарищ по веселым вечерам, проведенным в
Тригорском, и ночевками в деревянной баньке, куда запирала их обоих
предусмотрительная Прасковья Александровна, - но не тот, кого поэт назвал бы
другом..." - "Да, о друге - вы помните забавный вопрос девочки, на который
не ответила даже БЭСС - о собаке?" - "А разве БЭСС не ответила?"
- "Пока мне ничего не докладывали". - "Впрочем, я точно не знаю, ваша
машина так много спорила с Басмановым..."
- "Спорила?" - "Ну, я не знаю, Илья только пересказывал, я помню дословно
только последний ответ вашей машины..."
- "Можно полюбопытствовать?" - "Да, конечно, конечно. Она ответила так:
"Крепостных мне довольно. Друг надобен"".
Я ошеломленно замолчал. Одно-единственное слово, употребленное моей БЭСС,
повергло меня в полнейшее смятение. Это уже был не "домовой" с рыбкой во
рту! Это было... Это было черт знает что, и определений этому я не находил.
В свое время всякие штучки вроде поручения писать машинам стишки для своих
девушек было квалифицировано как машинное хулиганство. Как можно назвать
действия Басманова? Во всяком случае неоправданная загрузка машины
психологическим аналогизированием была налицо. Я вспомнил рассказ Аськи
Табаки, Которой всегда доставался от Басманова только его профиль, и
окончательно уверился в том, что, не докладывая мне о тонкостях своего
эксперимента, Илья придает мышлению машины специфические черты здешних
"фанатов" - склонность к мучительным сомнениям и бесконечным поискам, чуткую
бережливость к фактам, боязнь категорических суждений и догм... Все это,
несомненно, неоправданный перерасход машинного времени и государственной
энергии, и это стоит прекратить; но все-таки... все-таки как объяснить даже
при том, что теперь стало мне ясно, употребление машиной этого коротенького
словечка "мне"?..
Мы не спеша двигались по темной дороге к Савкину, едва обозначенному
слева пепельным туманом, подсвеченным снизу, и даже в этой непроглядности
явственно чувствовалось, что осень уже миновала пору своего мятежа, когда
природа тщится вернуть себе полные и звучные краски лета; вместе со
способностью сопротивляться она утратила все, даже запах полегшей травы, и
поля были безмолвны и не ощутимы для человеческого зрения, слуха и обоняния.
Так мы добрались до Савкина и вдоль замшелого первобытного забора
спустились к реке. Иногда мне казалось, что в черной громаде еще не
облетевших кустов, забивших все савкинские палисадники, слышались шорох и
металлическое лязганье. Я подозревал, что это сторожит Аделю ее верный
"домовой", но сколько я ни вглядывался в темноту, ничего различить не мог.
Мой приказ выполнялся свято.
...Я не вспоминал о нем ни на следующий день, ни после, потому что думал
совсем о другом, и работы было по горло, и командировка за командировкой, а
о пропавшем "домовом" мне не напомнил ни Басманов, ни тем более Аделя, а сам
я даже не обратил внимания на небольшие счета за энергию, регулярно
поступавшие на мой сектор то из Пятигорска, то из Архангельского, то из
Бахчисарая, и так продолжалось до тех пор, пока между этими счетами мне не
попалось письмо, официально направленное Илье Басманову.
Письмо валялось распечатанным, кроме того, Илью ошибочно величали
начальником сектора программирования; я засомневался, не мне ли оно все-таки
предназначено, и взял на себя смелость его прочитать. В письме сообщалось,
что в Кишиневе, вокруг так называемого дома грека Кацики, недавно
скрупулезно реконструированного по случаю того, что в его пропахших терпким
вином подвалах в начале девятнадцатого века активно функционировала
небезызвестная масонская ложа "Овидий-25", околачивается безработный на вид
робот с носовым платком на плече, напевая весьма приятным баритоном что-то
вроде "арде-мэ, фри-ше-мэ", что в переводе на современный русский язык
должно означать "режь меня, жги меня..." Судя по номерному знаку, "домовой"
приписан к механическому парку южной территории Пушкиногорского заповедника,
числится за товарищем Басмановым, коего и просят разобраться в
нерациональном использовании вверенного ему робота.
Я, естественно, спросил товарища Басманова, что это за очередная оказия
со сбежавшим "домовым"; Илья пожал плечами и ответил, что робот по-прежнему
находится на постоянной прямой связи с БЭСС, которая аккредитировала его на
все энергостанции городов и населенных пунктов, в которых когда-либо побывал
и о которых упоминал Александр Сергеевич. Поводов для беспокойства,
следовательно, не было, так как БЭСС управлялась не с одной сотней автоматов
и роботов, руководствуясь при этом своим главнейшим принципом - не принести
никакого, даже косвенного вреда человеку. Правда, "домовой" довел почти до
истерического припадка здешнего архитектора по ландшафту, но ведь таковое
состояние, как могла наблюдать БЭСС, не было для архитектора чем-то, как
говорят программисты, экстремальным.
Между тем в будничной работе проходили месяцы, и время от времени до меня
долетали слухи об очередных экстравагантных выходках нашего механического
сотрудника. Так, Днепропетровский отдел здравоохранения запросил, в каких
целях нашему роботу понадобилось проинспектировать все больницы города и
поднять все сохранившиеся истории болезней простудного характера, когда
заболевание являлось следствием купания в Днепре. Такая ревизия переполошила
весь днепропетровский медицинский персонал, потому что добрые полета лет от
простуды лечились приемом одной-двух таблеток полипанацида, а о том, чтобы
купание, даже зимой, могло довести человека до больницы, врачи знали разве
что из истории медицины. Переполох улегся только тогда, когда выяснили, что
робот-ревизор приписан не к Министерству здравоохранения, а к нашему парку
автоматов-антропоидов. Но днепропетровцы успокоились рано: в ближайшее
воскресенье среди бела дня гуляющая по набережной толпа обратила внимание на
необыкновенную пару пловцов, пересекающую Днепр и направляющуюся к островку.
Как рассмотрели зрители, одним из них был робот для бытовых услуг, другой -
человек лет двадцати, одетый в лохмотья. Пловцы были скованы отчетливо
видимой с берега цепью.
Спасательный глиссер сорвался с места и помчался к плывущим, но они уже
достигли островка и, пошатываясь, выбирались на сушу. В последний момент,
перед тем как катер заслонил от зрителей необыкновенных пловцов, человек в
лохмотьях схватил камень и, размахнувшись, швырнул его в робота-спасателя на
носу глиссера.
Зрители дружно ахнули: многие потом утверждали, что в воду сорвался не
робот, а человек в какой-то старинной военной форме и без сапог.
На смену канувшему в воду собрату из трюма выскочили трое запасных
киберспасателей, поднялась суета. С берега можно было догадаться, что
кого-то втаскивают на борт. Наконец суденышко отвалило от островка,
по-прежнему пустынного; сделавшие свое дело киберы улеглись вдоль бортов в
специальные гнезда, и тогда с берега стало видно, что на борту только один
пассажир, да и тот - не человек, а "домовой" с каким-то белым
опознавательным знаком у плеча, смахивающим на обыкновенный носовой платок.
Киберов, естественно, запросили, где человек; в ответ с катера доложили, что
никакого человека в поврежденной одежде, равно как и металлических цепей в
пространстве, ограниченном двумя километрами вверх и вниз по течению от
места происшествия, не имеется и НЕ ИМЕЛОСЬ. Спрашивать их о том, как
квалифицировать столь массовый обман зрения, было бесполезно. Единственное,
что они делали безукоризненно, - это доставили любое живое (или уже не
вполне живое) существо с любой глубины. Ну и принимали все возможные меры по
реанимации, буде таковая требовалась, до прихода не столь быстроходного
катера с медицинским персоналом. Но живого существа в данном случае не
оказалось - тут уж киберы ошибиться не могли; извлеченный же из воды
"домовой", едва приблизившись к берегу, поставил дымовую завесу из
коллоидальной взвеси, под прикрытием которой исчез бесследно, оставив
зрителей недоумевать по поводу своих полномочий и степеней свободы.
Объявился же он в Гурзуфе, на береговой территории дельфинариума.
Девушка-дельфинолог, дежурившая на пирсе, вдруг обнаружила, что по
заповедным водам акватории на всех парусах движется изящный парусник. Хорошо
зная Айвазовского, она отметила, что нарушитель имеет определенное сходство
с военным бригом "Меркурий". И тут она заметила, что за ней самой тоже
наблюдают, и не кто иной, как нахального вида "домовой" с носовым платком на
плече. Робот явно не принадлежал к парку дельфинариума, так как последний
обслуживался только неантропоидными кибер-амфибиями. Рассмотрев второго
нарушителя, девушка растерянно оборотилась к морю, не зная, на кого первого
бежать жаловаться, но парусник исчез. Растаял. Любопытно, что запрошенные
позднее дельфины дружно показали, что никакой корабль в то утро по акватории
не проходил.
Робот тоже исчез, правда, на сей раз не оставив после себя тумана.
Это - всего лишь некоторые эпизоды, экстравагантные, но безобидные, из
похождений нашего "домового", похождений, способных в совокупности составить
целую "Одиссею". И для кого-нибудь другого они не представляют никакого
интереса - мало ли номеров выкидывают роботы, получившие излишнюю свободу!
Но я, оглядываясь назад и пытаясь понять, как же получилось, что из
флегматичного математика я превратился в самого отпетого фанатика, - я
теперь вижу, что именно эти шаловливые проделки мало-помалу приучили меня к
состоянию необычности всего того, что происходит вокруг меня, - и почти что
с моего разрешения; и я сам стал допускать то, что в милой моей болотной
Гатчине я расценил бы как эксперимент, по меньшей мере некорректный по
отношению к самой БЭСС. Благодаря откровенности Аськи я догадался, что
Басманов прививает машине способность мыслить с чуткой требовательностью и
нетерпимостью к скороспелым категорическим выводам, и смотрел на выходки
"домового" - сиречь самой БЭСС - сквозь пальцы. Ведь в том, что теперь
машине было мало одних печатных или рукописных сведений, а надо было еще
что-то понюхать, в руках подержать и на вкус попробовать, - в этом было
что-то и от Адели.
А еще я не приставал к Басманову и потому, что однажды уже раз "купился"
на объемное изображение милого барона Дельвига и второй раз сесть в лужу по
какому-нибудь аналогичному поводу не желал. Официально мне Басманов ничего
по своему сектору работ не докладывал, а на простую дружескую откровенность
с его стороны я уже не рассчитывал - дружбы с Ильей у меня так и не
получилось, - видимо, мешало что-то большее, чем различие между
экспериментальным и теоретическим складом ума. Доброжелательным по отношению
ко мне он был только в компании "фанатиков", но как только мы оставались с
глазу на глаз, безразлично, на работе или вне ее, он вел себя так, словно
это я пинками загнал его в информаторий да еще заставил сверхурочно
разбираться с дурацкими вопросами, на которые БЭСС не изволит отвечать.
Поэтому я искренне удивился, когда в один из первых весенних дней он сам,
и притом несколько смущенно, попросил заглянуть к нему в "свинюшник".
Свинюшник был еще тот. К бильярдным шарам, акварелям и пистолетам
прибавилось невообразимое количество старья:
облезлые книжки, баночки из-под помады, ощипанные перья, тарелки с
кобальтовыми китайскими узорами, ручные кандалы, и главное - пропасть
портретов, из которых, поднатужившись, я смог узнать не больше трети.
Но вот чему я совершенно не придал значения - так это тому, что за
блоками дополнительных стабилизаторов я приметил вжавшегося в угол
злополучного "домового" с коробкой портативного магнитофона на поясе.
Заметив меня, он было дернулся, но вдруг застыл на месте, словно
контролирующая его действия БЭСС на время отключила его питание. Я, кажется,
не снимал с него запрета показываться мне на глаза, но почему-то меня не
поразило его пренебрежение к моему приказу. Привык к разным его штучкам. А
ведь кто, как не я, должен был помнить, что роботы нарушают приказ человека
только в экстремальных случаях - почти всегда тогда, когда ЧЕЛОВЕКУ ГРОЗИТ
ОПАСНОСТЬ.
Да еще отвлекал меня какой-то странный, интригующий вид Басманова. У него
прямо-таки на лице было написано, что он разрывается между служебным долгом
и своими внутренними убеждениями, и я хотя бы в целях экономии рабочего
времени решил его подтолкнуть.
- Послушай, Басманов, - сказал я, у тебя сейчас такой вид, словно ты снял
сапог и своей аристократической пятой пробуешь, не холодна ли вода в
Геллеспонте.
Я знал, что этого Илья не терпел. Он прощал любые издевки над своим
буратинским профилем, но стоило кому-нибудь намекнуть на его сходство с
лордом Байроном, как он тут же выходил из стационарного режима.
Но я промахнулся. Он только посмотрел на меня как-то сожалительно, как
Буратино - на тарелку манной каши без малинового варенья, а потом, по
скверной своей привычке, без всякой связи с предыдущим спросил:
- А ты знаешь, сколько лет прожил на белом свете Якоб Теодор Геккерн де
Шетерваард?
- Вот уж в голову не приходило интересоваться!
- Девяносто три года. А сукин сын кавалергард российского двора, а затем
сенатор французский Жорж Шарль Дантес? Я снова пожал плечами.
- Восемьдесят три года. Итого в сумме около ста восьмидесяти лет...
Я знал цену голых, не прикрытых словесным орнаментом цифр. Но эта
все-таки ударила меня по каким-то неожиданно отозвавшимся нервам. Двое
убийц, в сумме проживших сто семьдесят шесть благополучных лет!
- Если бы мы могли вернуть ЕМУ хотя бы одну десятую, хотя бы одну сотую
этой цифры...
А вот этого лучше бы Басманов не произносил. После одной цифры, жуткой в
своей убедительности, - какие-то филологические "если бы", чего я вообще
никогда терпеть не мог.
- В истории не существует никаких "если бы". Что было, то было, и не нам
с тобой впадать в маниловщину. Кто прожил тридцать семь лет, тому не
прибавишь ни тысячной доли чужого срока.
- А если бы? - с упорством фольклорного барана повторил Илья.
- Если б эти "если, если..." и дальше, как там у Петефи. Если бы
Александр Сергеевич скончался в малолетстве вместо своего брата, мы вообще
не имели бы ни заповедника, ни информатория. Не говоря о поэте. А если бы
десятого декабря двадцать пятого года ему не перебежал дорогу не то заяц, не
то кот, не то поп, то он явился бы без высочайшего позволения в Петербург, и
не куда-нибудь, а прямехонько к Рылееву, а оттуда, естественно, - на
Сенатскую площадь. И был бы он шестым. И - не Святогорский монастырь. Яма с
известью. Вот так. И эти "если" вообще можно продолжать до бесконечности, но
стоит ли, время рабочее...
- "Логично", сказал бы робот, - ответствовал Басманов. Вид у него был
такой, словно он уже глубоко сожалел о затеянном разговоре.
А, собственно говоря, зачем он, действительно, затевал этот разговор.
- Так, может быть, ты объяснишь мне, зачем ты меня сюда пригласил?
- Так бы я тебя сюда и приглашал. - Отсутствие корректности никогда
Басманову не изменяло. - Скажи спасибо Адели, она настояла. А дело в том,
что сегодня БЭСС доложила о готовности работать в заданном режиме. На данном
участке, разумеется.
- Постой, постой! А все эти месяцы она в каком режиме работала?
- На моем участке - в учебно-подготовительном.
- Послушай, Басманов, ты говоришь не с первокурсником и не с
корреспондентом. Блоки памяти в целом информацией были загружены еще осенью.
Не существует - ты понимаешь, просто не может существовать дополнительно
наложенного круга вопросов, по которому БЭСС скребла бы информацию еще
полгода! Да она же и так выдоила все библиотеки и смежные информатории за
какие-нибудь три недели. Конечно, профан мог бы поставить перед машиной
какую-нибудь дурацкую некорректную задачу, но ведь ты же опытный
программист. Ну что ты задал несчастной БЭСС?
Басманов посмотрел на меня как-то растерянно:
- Но... Я думал, ты догадываешься... Аська ведь тебе наболтала о моих
экспериментах на Рисер-Ларсене?
- Да, об этом я догадался. Психологическое аналогизирование. Ты готов
сделать из порядочной БЭСС еще одного типичного пушкиногорского "фанатика",
нечто среднее между Бехлей, Аделей, Никой и тобой самим. Но это -
дополнительные выходные условия, а не цель постановки эксперимента. И потом,
чтобы узнать вас всех, да и меня в придачу, БЭСС не потребовалось бы больше
полумесяца.
- Если бы так, - сказал Илья. - Если бы БЭСС создавала аналог твоей
добродетельнейшей Адели... Но там, в миллионах капилляров, в десятках
миллиардов искусственных клеток - мозг, готовый вернуть давным-давно
погибшему человеку ту самую долю жизни, которую не мог сохранить Арендт!
Я понял. И даже не удивился. Стопроцентно бредовая идея - как это было
похоже на Басманова! Попытался воспроизвести творческий разум человека,
погибшего не одну сотню лет назад, и не просто человека, а самого... Святые
Горы, язык не поворачивается сказать.
- БЭСС готова, - глядя на меня исподлобья, медленно проговорил Басманов.
- Она вошла в роль. Хотя что я говорю - в роль. Она стала ИМ. Она готова
прожить пусть не десятую, пусть даже не сотую, но какую-то долю жизни после
двух часов сорока пяти минут двадцать девятого января тридцать седьмого
года.
- Прожить? - не удержался я.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг