поражения организма сигма-лучами, возникающими в момент совершения
каким-либо материальным телом обратного перехода Эрбера. Кид - пока это
будет, разумеется, стационарная установка - должен разработать также
систему предупреждення на случай непредвиденного сигма-удара, а также
предложить методику лечения, хотя этим вопросом параллельно занимаются
Элефантус и Патери Пат.
Все это было очень мило, особенно если учесть, что ни один прибор не
зафиксировал этих загадочных лучей, и судить о них можно было только по
вторичным эффектам. Но меня сейчас мало интересовали технические
трудности. Я не мог понять: кому нужно повторение этого эксперимента?
Насколько я понял Сану, "Овератор" принес данные только о тех людях,
которые в момент его отлета жили на Земле. Значит, следующее поколенье
избавлено от этих даров свихнувшейся машины. Так зачем же повторять все
снова?
Надо было найти Элефантуса - с Саной я говорить обо всем этом не мог,
улететь от нее, чтобы самому во всем разобраться, - и подавно...
- ...и составь список книг, лент и нитей записи, которые могут тебе
понадобиться. Егерхауэн не располагает обширной библиотекой. Если тебе
что-нибудь понадобится - позови меня, не трать времени на самостоятельные
поиски.
- Может быть, мы все-таки будем работать вместе?
- Когда появится острая необходимость в этом. Но приучайся к тому, что
меня не будет с тобой.
Как будто я привык быть с нею!
Так как у меня не было под рукой каталога, мне пришлось задавать круг
интересующих меня вопросов. Я старался как можно четче ограничить каждую
тему, чтобы список требуемых пособий не получился непомерно велик. Не дай
бог, попадется чересчур усердный "гном", который будет выполнять мой
заказ, и решит осветить каждый вопрос чуть не от Адама. Тогда весь мой год
- наш год - уйдет на одно ознакомление с литературой. Я порядком устал и
начал отвлекаться. Мне то и дело приходилось отключать мой биодиктофон,
чтобы он не зафиксировал не относящихся к делу мыслей. Нет, так я далеко
не. уеду. Может быть, обратиться в коллегию Сна и Отдыха и попросить
разрешения на год без сна? Но такое разрешение давалось лишь в крайних
случаях - все-таки слишком вредны были еще препараты, поддерживающие
человека в состоянии постоянного бодрствования. Потом все это сказывалось.
Мне-то на это было наплевать, но я не знал, как посмотрит коллегия на мое
желание провести этот год с человеком, который имел право на всего меня,
всего, целиком, до последней моей минуты. Ведь, наверно, таких частных
случаев было немало. Я не мог ни о чем судить, потому что на Земле за
время моего отсутствия произошла слишком резкая переоценка всех вещей и
понятий. Если перед моим отъездом все измерялось энергией, то теперь мерой
всему были годы и минуты. Так, наверное, было с теми космонавтами, которые
в далекие времена покинули на Земле царство денег, а вернулись в мир, где
стоимость каждой вещи уже определялась одной только затраченной энергией.
С течением времени энергия начала обесцениваться, и к моему отлету лишь в
таких случаях, как запуск "Овератора", поднимались разговоры о дороговизне
того или иного эксперимента. С освобождением внутриэлектронной энергии, да
еще и при умении ее конденсировать, эта мера стоимости изжила себя. И вот
в мое отсутствие на Земле появилось повое мерило, самое постоянное и
нерушимое - время. Если когда-то на золото покупались вещи, труд, энергия,
то теперь время могло оценить решительно все. Даже чувства. И это была
самая надежная монета, но на нее ничего нельзя было купить - ведь я готов
был платить всем своим временем за мою Сану, и - не мог. Это осталось
единственной сказкой, не воплощенной человеком в действительность. Так на
кой черт мне были все эти ковры-самолеты и скатерти-самобранки?
- Сана! - крикнул я - - В котором часу мы обедаем?
Сана появилась на пороге. На лбу ее синела миалевая лента биодиктофона.
- Да?
- Не пора ли обедать?
- Еще двадцать минут. Не стоит делать исключения для первого дня. Пусть
все будет так, как здесь заведено.
- Кем? Элефантусом?
- Да.
Значит, Патери Патом.
Между тем за дверью послышался звон посуды - наверное, Педель уже
накрывал на стол. Я вдруг представил себе, как мы будем сидеть друг против
друга за белоснежным столом в этой огромной, залитой ледяным светом,
комнате...
- Могу я видеть доктора Элиа?
- Разумеется. Тебе что-нибудь неясно?
- Да нет, но разве мы не могли бы обедать вместе, как и прежде?
- Я думала, у тебя сохранилась антипатия к Патери Пату.
- Ерунда. Он мне аппетита не портит. А разве Элефантус не прогнал его?
- Патери Пат - светлая голова. Доктор Элиа очень дорожит им.
Я пожал плечами.
- Ужинать мы будем вместе. - Сана исчезла. Ох, уж эти мне отношения,
когда тебе десять раз на дню подчеркивают, что исполняют малейшее твое
желание, а на самом деле навязывают все, до последней паршивой книжонки,
до мельчайшего сервис-аппарата для подбирания окурков. Даже моего Педеля
изуродовали якобы мне в угоду. Я оглядел комнату. Белое с золотом. Да еще
какая стилизация! - под благородный древний ампир. Который раз уже к этому
возвращаются? Шестой или седьмой. Бездарь какая! Своих мыслей не хватает.
И мою железную скотинку отделали под старинную бронзу, как... Как что? Я
где-то совсем недавно видел этот темный тяжелый цвет. И не мог припомнить,
где именно.
Между тем дверь распахнулась, и Педель, как обычно, легкий на помине,
вкатил овальный обеденный столик, уставленный прозрачными коробками с
едой. Он ловко вскрывал их и выкладывал содержимое на тарелки.
- Консервы? - спросил я.
Я так привык к консервам, что трудно было бы сказать, что они мне
надоели. Сана вышла в белом обеденном платье.
- Нет, - сказала она, усаживаясь. - Все свежее. Готовится в центральном
поселке каждую неделю. Кстати, составь себе меню на ближайшие десять дней.
- Возьми это на себя, если тебе не трудно.
Она наклонила голову. Кажется, я доставил ей удовольствие.
- И потом, знаешь, лунный свет мне положительно мешает спать. Сотвори
какое-нибудь чудо, чтобы луна исчезла.
Она посмотрела на меня почти с благодарностью.
- Я распоряжусь, чтобы на ночь потолок затемнялся. Тебя это устроит?
- Я не требую аннигиляции всей лунной массы. Для меня достаточно и
локального чуда. Ага, вот и "сезам, откройся". Теперь все будет просто.
Вторую половину дня я занимался с Педелем. Изредка мной овладевало
беспокойство, я подходил к двери и поглядывал, что делает Сана. До самой
темноты она просидела в глубоком кресле, не снимая со лба миалевой полоски
и не отнимая руки от контактной клавиши биодиктофона. Но панелька прибора
была мне не видна, и я не знал, диктует она или просто так сидит,
предаваясь своим мыслям. Почему-то я был склонен предположить второе.
В конце концов я тоже уселся в кресло, попросил Педеля оставить меня в
покое и надвинул на лоб миалевый контур. Вид у меня был достаточно
глубокомысленный - на тот случай, если бы Сана неожиданно появилась в
комнате - так что я мог спокойно отдаться безделью. В углу бесшумно
возился Педель - у него, видимо, появились какие-то соображения по поводу
имитирующей схемы нашей будущей машины, и он придавал ей наиболее
компактный вид. Я все смотрел на него и вспоминал, в честь чего же он
окрашен в этот темный, до коричневого оттенка, бронзовый цвет. И еще мне
хотелось есть.
- Педель, - сказал я, - принеси мне что-нибудь пожевать, если осталось
от обеда.
- Слушаюсь. Пожевать. Сейчас принесу.
Кто знает, в котором часу мы будем теперь ужинать, а я как-то привык
все время что-нибудь жевать. Собственно говоря, это было единственным
разнообразием, доступным мне там, на буе. Если не считать книг,
разумеется. Но книги - это что-то вроде платонической любви; как ни
пытайся разнообразить их список, все равно при длительном чтении остается
впечатление, что занимаешься чем-то одним и тем же, приятным, но
нереальным. Другое дело - еда. Это - удовлетворяемая страсть. Я намеренно
держал себя дня три-четыре на молочной или фруктовой диете, а потом
устраивал пиршество с полусырым мясом, вымоченным в уксусе и вине.
Ликарбовые орехи в сочетании с консервированными раками тоже оставили у
меня неизгладимое впечатление. Почему, собственно говоря, я торчу здесь?
Мне надо было отправиться прямо на Венеру и стать директором-контролером
на какой-нибудь фрукто-перерабатывающей станции или, если так уж
необходимо было сохранить свою профессию, ремонтировал бы роботы для сбора
орехов или ловли летучих тунчиков. А говорят, что есть еще на Венере
кретины, которые пасут гусей. Это те, которые абсолютно неизлечимы от
рождения. Вот благодать! Голубоватые луга; тонкие-тонкие, словно ледяные
чешуйки, маленькие пруды под раскидистыми талами, и можно взять гибкую
хворостинку и вообразить себя кудрявым голопузым мальчиком, пасущим
античных гусей, трясущих жирными гузками в честь прекрасной богини. И даже
если без антики и без прекрасных богинь, то самый захудалый гусенок мне
сейчас был бы во сто крат милее всех многоруких и великомудрых киберов,
исключая Педеля, пожалуй.
- Послушай, - спросил я, - что ты мне подсунул?
- Колбаса органическая, естественная, подвергнута прессовке под
давлением в шесть атмосфер при температуре минус восемьдесят градусов по
Цельсию.
- Зачем?
- По предварительным подсчетам, можете жевать от полутора до трех
часов.
- Ах, ты, золотко мое! - я с восхищением уставился на него. Как мне не
хватало его там, на буе! Не только его рук и головы, а вот этой
заботливости, неуклюжей, по теплой - сердца, что ли? Почему ни один из тех
"гномов", которых я создал и запрограммировал сам, не был похож на Педеля?
Впрочем, ответ напрашивался сам собой: именно потому, что я делал их сам и
для себя. А Педеля программировали для меня другие люди. Сана. Это ее
теплота, ее заботливость жила в металлической коробке многорукой машины.
Вот так. О чем ни подумаю - круг замыкался и все возвращался к тому же - к
Моей Сане.
Я встряхнулся, как утенок, и виновато огляделся. Нет. Даже если бы Сана
и следила за мной, она была бы в уверенности, что я решаю одну из проблем
кибердиагностики. А между тем я напоминаю школьника, прячущего под
учебником веселую приключенческую книжонку. А сама Сана? Она ведь тоже не
работает. Мне вдруг захотелось поймать ее врасплох. На цыпочках я прошел в
ее кабинет и наклонился над ней. Ну да, прибор был отключен, и она не
сделала никакого движения, чтобы привести его в рабочее состояние.
- Ага, - сказал я, садясь на ручку ее кресла. - Возрождение
эксплуатации. Один работает, а другой погоняет.
Она посмотрела на меня с тем невозмутимым видом, которым так хорошо
прикрывать свою беспомощность.
- Я редко пользуюсь биодиктофоном. То есть, я хочу сказать, что не
включаю его, пока не добиваюсь четкой формулировки целого законченного
отрывка. Только тогда диктую. Я знаю, ты полагаешься на стилистику
автоматов, но у тебя еще много времени впереди, и те из своих заметок, что
ты собираешься сохранить на будущее, ты всегда успеешь откорректировать.
Вот, получил. Не подглядывай, не лови. Уж если она делает вид, что
работает, то, стало быть, так и надо принимать. Ведь только утром решил
отказаться от всех этих мальчишеских штучек!
- Я не против того, чтобы ты сидела у этого ящика, - я спасал
положение. - Тем более, что эта голубая полоска тебе очень к лицу. Что-то
похожее, кажется, носили весталки. Только не из такого современного
материала, а из белого льна.
Сана слегка подняла брови - значит, снова я говорил не то, ох, до какой
же степени совсем не то!
- Должна тебе заметить, что обратную связь на нашей машине ты
проектируешь напрасно. Она утяжелит конструкцию, но не принесет видимой
пользы. Конечно, это лишь мое мнение, и ты можешь не соглашаться с ним.
Я пристально посмотрел на нее. Мне отчетливо послышалось за этой
фразой, "ведь скоро ты не будешь связан моими вкусами и капризами"...
И я не мог понять, от кого исходил этот подтекст - от ее грустных
вечерних глаз или от меня самого? Черт побери, должен же я забыть,
заставить себя забыть об этом; если мне это не удастся - она рано или
поздно прочтет мои мысли. А это очень невеселые мысли - когда постоянно
думаешь о том, что вот теряешь бесконечно дорогого, единственно дорогого
человека - и ничего не можешь сделать. И снова думаешь и думаешь все об
одном, и думаешь так много, что уже появляется ощущение, что ты что-то
делаешь.
Сана положила два пальца на широкую клавишу ультракороткого фона.
Несколько секунд просидела так, потом выключила прибор и сняла фоноклипсы.
- Нас ждут.
К моему удивлению, в мобиле оказался Педель.
- Это что - выездной лакей, или в его программу входит теперь
поглощение ужинов?
Сана смутилась. Видно было, что она не может так просто говорить о
Педеле в его присутствии.
- Отдохнул бы ты, милый, - сказал я ему и отключил тумблер звуковых и
зрительных центров. Педель, словно огромный краб, застыл в кормовой части
мобиля, только руки его слегка вздрагивали, легко касаясь стен. Вид у него
был недовольный и обиженный.
- Ну, так что же? - спросил я.
- Я думала, что тебе будет приятно, если он будет нас сопровождать.
- К чертям сопровождающих, - сказал я. - Хочу быть с тобой. Только с
тобой одной. К чертям всех третьих. Она улыбнулась - благодарно и
застенчиво:
- Мне просто показалось, что ты любишь его.
Я вытаращил глаза. Этого недоставало! Добро бы меня заподозрили в
симпатии в породистой собаке - но к роботу... Впрочем, я всегда
недолюбливал людей, которые к своим животным относились как к равным; от
них, как правило, за версту несло мещанством. Но относиться к Педелю, как
к человеку, это было уже не просто мещанство, а ограниченность,
недопустимая даже в шутку. Я еще раз пожал плечами и вернул Педелю
утраченную было полноту восприятия.
Ужинали мы уже при люминаторах, и в маленькой гостиной Элефантуса было
теплей и уютней, чем в нашем еще не обжитом и слишком светлом доме.
Я отведал вина, которое пил Элефантус, - оно оказалось чересчур
сладким. Патери Пат не пил - да я и не видел никогда, чтобы он это делал.
Сначала поговорили о погоде - в горах ожидалась основательная буря.
Элефантуса и Патери Пата это беспокоило так, словно их домики не были
прикрыты одеялом из теплого воздуха десятиметровой толщины. Потом как-то
нехотя разговор перешел на работу. Сана оживилась. Говорить было о чем,
потому что пока у нас еще ничего не получалось. Патери Пат только что
проанатомировал одну из обезьян, прибывших со мной. Он подозревал у нее
возбужденное состояние биоквантовых сердечно-мозговых связей, и теперь не
мог себе простить, что не исследовал ее в состоянии квазианабиоза, а сразу
поторопился вскрыть - это была первая обезьяна, погибшая после нашего
прилета. Она уцепилась за грузовой мобиль и упала с высоты примерно
трехсот метров. Я выразил свои соболезнования Патери Пату и уловил на себе
его задумчивый взгляд - вероятно, он обдумывал, какие манипуляции
проделать с моим телом, когда оно попадет к нему в руки. Я злорадно
усмехнулся, потому что не сомневался в том, что намного переживу его - он
был настолько осторожен, что рано или поздно это должно было плохо
кончиться.
Потом мы поднялись и пошли в сад; Сана вышла с Патери Патом, с которым
у нее был какой-то давнишний, сугубо принципиальный и, в силу своей
принципиальности, бесконечный спор.
Я подождал, пока они отойдут подальше, и быстро направился к
Элефантусу. Он смотрел, как я подхожу, и длинные ресницы его вздрагивали
при каждом моем шаге.
- Вам очень тяжело? - спросил он меня, словно в его силах было сделать
так, чтобы мне стало легче.
- Нет. Не то. Я просто не могу понять: зачем это сделали?
Элефантус был уже в рабочем халате. Он засунул, руки в карманы и
мелкими шажками двинулся по дорожке, глядя себе под ноги. Уже стемнело, и
мне казалось, что он старательно перешагивает через тени.
- Видите ли, Рамон, мы получили информацию. Информацию настолько
важную, что отказаться от нее, априорно заявить о ее ненужности мы не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг