убой в паре с другим обреченным, и он благодарен соседу за компанию. Я
давно махнул на него рукой, потеряв надежду хоть сколько-нибудь разумно
объяснить его поведение.
Иногда меня так и подмывало спросить его: ну, как там тебя, сильнейший
и мудрейший, ты, решившийся на эксперимент - на такой эксперимент! - над
своей драгоценной особой - установил ли ты, наконец, нужно ли это
человечеству? Хотя что там человечеству - тебе самому? Да, да, тебе,
лиловый бегемот, краса и гордость земной аккумулятопатологии? Ну, что тебе
дало зто? Что изменило оно в твоей жизни? Ведь если бы ты и не знал
ничего, ты все равно дрожал бы над каждой своей минуткой, и все равно ты
торчал бы здесь, потому что только тут тебе обеспечен идеальный для
здоровья климат и вполне устраивающая тебя работа. И все равно ты отравлял
бы существование всем нормальным людям, и все равно тебе было бы плевать
на этих остальных людей. Так зачем, зачем тебе это Знание?
Тянулся пятидесятый, шестидесятый, сотый день мая, и я с каждым днем
тупел все больше и.больше и радовался этому той безысходной радостью, с
которой человек, пытаемый в застенке, теряет сознание. Иногда, чтобы
привести себя в рабочее состояние, я говорил: рано или поздно, но
Егерхауэн кончится. И что тогда? Хижина? Но я понимал, что после
исчезновения Саны я не смогу прийти туда, если совесть моя не будет
абсолютно чиста. Как не чиста она сейчас. Но пока еще есть время, я должен
расплатиться с Саной за все, что было и что могло бы быть между нами. Ведь
и сейчас мы могли бы быть с ней счастливы, мы могли бы по-прежнему любить
друг друга. Виноват ли во всем проклятый "Овератор"? Первое время я был в
этом уверен. Но не все ли равно, кто виноват. Главное, что любовь уходила,
и если бы Сана каким-то чудом пережила этот год, не знаю, смог ли бы я
остаться с ней или нет. Но я должен был ее потерять, и поэтому платил
вперед за то, чего никогда уже не будет. Я запутался во всех этих
рассуждениях, и подчас мне казалось, что я просто холодно отсчитываю
камешки, как девочки на пляжах: я теряю этот день... и этот... и белые
камешки звонко чокают, ударяясь друг о друга и по-лягушечьи упрыгивая в
песок.
И просыпаясь утром, я говорил себе: чтобы уплатить долг, я обязан на
этот год забыть шальную большеглазую девчонку, которая может жить по
другим законам, потому что ей всего восемнадцать лет.
И работая днем, я снова думал, что должен забыть...
И засыпая ночью, я опять вспоминал, что все еще не забыл...
Так, в днях, наполненных какой-то работой, припадками самобичевания и
лаской, тоже входящей в уплату долга, пришло, наконец, лето.
Как-то утром я закрутился с работой. Сана, как обычно, пропадала у
Патери Пата, и Педелю пришлось напомнить мне, что все уже собрались к
обеду. Я давно уже не переодевался по такому поводу и, наскоро сполоснув
руки под алеаровым фонтанчиком, побежал к уже дожидавшемуся меня мобилю.
Педель скользил боком, держа передо мной полотенце, распяленное на тонких
щупальцах.
Добравшись до Центрального поселка, я быстро прошел через полутемные
комнаты обеденного павильона. Не так давно мы стали обедать на веранде,
крытой, разумеется, непрозрачным пластиком. Мне достаточно было намекнуть
Сане, что я побаиваюсь весеннего ультрафиолета, от которого я порядком
отвык за одиннадцать лет - и к моим услугам были целые тоннели, прячущие
нас от непрошеных наблюдателей.
Внезапно я услышал веселые голоса. Да ну? Я никак не мог представить,
что способно было вызвать оживление за нашим унылым столом.
С веранды снова донесся смех. "Как в Хижине"... - невольно подумалось
мне. Я толкнул дверь и остановился на одной ноге.
На столе царил хаос.
Сана сидела, положив оба локтя на скатерть.
Патери Пат был в белоснежной рубашке.
Рядом с Элефантусом сидела Илль.
- Посмотри-ка на него! - сказала она Элефантусу, показывая на меня
рукояткой костяного ножика. Элефантус послушно посмотрел на меня.
- Вывих нижней челюсти, - констатировала она. - Кажется, это по вашей
части. Сана?
- Вы все перепутали, - весело отвечала та. - За костоправа у нас -
Патери Пат. Рамон, закрой рот и садись. Вы ведь знакомы?
- Ага, - отвечала Илль.
- Что-нибудь случилось? - догадался я спросить.
- Ничего, - ответила Илль. - Добрый день.
И все кругом снова засмеялись. Ничего смешного не было сказано, да,
вероятно, и до этого не говорилось. но у всех появилась удивительная
потребность улыбаться, радоваться все равно чему. И это была не просто
потребность в общении, это был направленный процесс: все улыбки, шутки и
просто реплики эпического характера относились непосредственно к Илль.
Особенно истекал теплотой Элефантус. Он излучал. Он радиировал. Он
возвышался слева от Илль, такой потешный рядом с ней, такой старомодный,
ну, просто галантный пра-прадедушка. А, может, так и есть? Они здорово
похожи. Глазища. И ресницы. И эта легкость движений. Надо будет спросить
как-нибудь потактичнее, сколько раз следует употреблять эту приставку
"пра...". Впрочем, теперь подобные вопросы вполне лояльны. Другое дело -
осведомляться о том, сколько еще осталось, вот это уже бестактность. Я
усмехнулся: как забавно - со мной нельзя быть бестактным!
Мысли мои разбегались. Так кружится голова, когда вдруг наешься после
длительного воздержания. Прошло около месяца с тех пор, как я бежал от
Илль, и кажется, что с тех пор я ни о чем не думал. В лучшем случае у меня
появлялись некоторые соображения относительно работы.
А сейчас все сразу говорили: Элефантус - о стрельбе из лука, Сана - об
иммунитете триалевских клеток к сигма-лучам, Патери Пат - об английских
пари, а Илль - о каком-то диком корабле, напоминающем морскую черепаху. Я
сосредотачивался и вылавливал из общего гула наиболее громкую фразу,
старательно таращился на Элефантуса, на Патери Пата, но ничего не мог
понять. Я заставлял себя не смотреть на Илль и не слушать, о чем она
говорит. Вскоре я поймал себя на том, что невольно раскачиваюсь
взад-вперед. Я представил себе со стороны собственный вид и, махнув рукой
на всех, уткнулся в свой бифштекс. Это прибавило мне ума, так как с
момента возникновения цивилизованного человечества мясо было опорой н
вдохновением всех кретинов. Я мигом уяснил, что дело все в том, что в
заповедник пожаловала пара каких-то юнцов на старинном корабле,
конструкция и принцип действия которого, древние, как стрельба из лука,
были предметом пари обитателей Хижины. К "черепахе", возраст которой
определяется несколькими сотнями лет, еще никто не успел слетать, но
предполагалось, что в случае какой-нибудь аварии она может стать
источником нежелательной радиации, всегда так пугавшей Сану.
В разговоре образовалась пауза, и я был рад, что могу вставить хоть
какую-нибудь реплику:
- Жаль, что этот корабль - не амфибия, - с глубокомысленным видом
заметил я.
- Сохранились еще внимательные собеседники, - фыркнула Илль. - Я ведь
только что говорила, что это - один из первых универсальных мобилей. Ну и
работнички у тебя, папа, я бы гнала таких подальше. Впрочем, ты, кажется,
говорил, что все за них делают аппараты.
Положительно, сегодня был день ошеломляющих сюрпризов. Элефантус - ее
папа. Это в сто сорок с лишним лет! Я до сих пор как-то полагал, что после
ста лет люди уже оставляют заботы о непосредственном продолжении рода. Еще
один косвенный дар "Овератора". У меня вдруг резко поднялось настроение.
Какая прелесть - теперь можно ходить в холостяках лет до ста двадцати. А
если учесть все достижения медиков, которых теперь развелось на Земле
несчетное число, то, может, и до ста пятидесяти.
Эта мысль так понравилась мне, что я засмеялся и открыто посмотрел на
Илль. Кстати, под каким предлогом она здесь? Визит к отцу? Вполне
допустимо, но почему она не делала этого раньше? Я думал об этом и
разглядывал Илль - беззастенчиво, как тогда, в мобиле. В маленьком мобиле
цвета осенней листвы.
Сана, говорившая с Патери Патом, обернулась ко мне и о чем-то спросила.
- Да, - сказал я, - да, разумеется. - И, кажется, невпопад. Сана
поднялась:
- Благодарю вас, доктор Элиа, и прошу меня извинить: сегодня мы ждем
микропленки из Рио-Негро. До свиданья, Илль. Вы идете, Патери?
Впервые я увидев, что Патери Пат неохотно направился к двери.
Обычно он исчезал после финального блюда, не дожидаясь, пока мы все
закончим обед.
- Я ведь еще увижу вас до отлета? - тише, чем этого требовала
вежливость, спросил он у Илль.
- Нет, - отвечала она своим звонким голосом. - Я тороплюсь. До
свиданья.
Ага, она его выставляла. Мне вдруг стало ужасно весело. Черт дернул
меня, как всегда, за язык:
- Вы уже улетаете? - церемонно обратился я к Илль. - Тогда разрешите
мне проводить вас до мобиля.
- Пошли, - легко сказала Илль.
Я ждал, что Патери Пат сейчас повернется и глянет на меня своим мрачным
взором, напоминавшим мне взгляд апатичного животного, которого медленно,
но верно довели до бешенства. Но вышло наоборот. Он весь как-то пригнулся,
словно что-то невидимое навалилось на него, и медленно, не оборачиваясь,
протиснулся следом за Саной в дверь.
Мы невольно замолчали; казалось, всего несколько шагов отделяли нас от
царства времени, тяжесть которого не выдерживали даже исполинские плечи
Патери Пата.
Я тревожно глянул на Илль. Я вдруг испугался, что тот ужас, который
тяготел над Егерхауэном и который, подобно вихрю Дантова ада, все быстрее
и быстрее гнал его обитателей по временной оси жизни, это коснется ее,
вспугнет, заставит бежать отсюда, чтобы больше никогда не вернуться. Но
Илль
- это была Илль. Она сморщила носик, потом надула щеки и весьма точно
передразнила гнусную и унылую мину Патери Пата. Она даже и не поняла
ничего. И слава богу.
Илль встала. Подошла к Элефантусу. Ярко-изумрудный костюм, обтягивающий
ее, словно ежедневный рабочий трик, на изгибах отливал металлической
синевой; но кисти рук и плечи были открыты, а на ногах я заметил узенькие
светлые сандалии. Видимо, материал, из которого был изготовлен ее костюм,
был слишком тонок и непрочен по сравнению с тем, что шел на трики
специального назначения. Во всяком случае, даже при ходьбе по острым
камням трик не требовал туфель. Сейчас же Илль напоминала что-то
бесконечно хрупкое, тоненькое. Наверное, какое-нибудь насекомое. Ну, да,
что-то вроде кузнечика. И двигалась она сегодня легко и чуть-чуть
резковато. Вообще каждый раз она двигалась по-разному, и каждый раз как-то
не по-человечьи. Надо будет ей это сказать... Потом, В будущем году.
Илль, как примерная девочка, чмокнула Элефантуса куда-то возле глаза. У
него поднялись руки, словно он хотел обнять ее или удержать.
"Это совсем не страшно - узнать свой год..." - невольно всплыло в моей
памяти. Вот за кого ты боишься, маленький, печальный доктор Элиа. Тебе,
наверное, осталось немного, а ей всего восемнадцать, она еще совсем-совсем
крошка для тебя. Тебе страшно, что она останется одна, и ты хочешь
удержать ее подле себя, пока ты можешь хоть от чего-то уберечь ее.
Элефантус спрятал руки за спину. Ну, конечно, это я помешал - торчал
тут рядом. И все-таки Илль - свиненок, могла бы почаще навещать старика. А
вот это я скажу ей сегодня же.
Но когда мы пошли по саду к стартовой площадке, я уже не знал, что я ей
скажу; вернее, я знал, что я хочу ей сказать, но путался, как сороконожка,
в тысячах "хочу", "могу" и "должен". Обессилев перед полчищами этих
мохнатых, липучих слов, я махнул рукой и решил, что я уже ничего не хочу и
просто буду молчать.
Ее мобиль стоял справа. Я его сразу узнал - он был медовый, с легкой
сеткой кристаллов, искрящихся на видимых гранях. Он висел совсем низко над
землей, дверца входного люка была сдвинута, словно Илль знала, что она
пробудет здесь совсем недолго и тотчас же умчится обратно. Я молча подал
ей руку, но она не оперлась на нее, а повернулась и вдруг неожиданно села
на кромку входного отверстия. Мобиль слегка качнулся - как гамак.
Мы еще долго молчали бы, но вдалеке показалась исполинская фигура
Патери Пата. Он только перешел через дорожку и пропал за поворотом.
Илль засмеялась:
- Совсем как зверь лесной, чудо морское: вышел из кустов, напугал
присутствующих видом скверным, безобразным - и снова в кусты.
- Вы-то за что его невзлюбили?
- А так, - Илль покачала ногой, чтобы можно было наклонить голову,
словно рассматривая кончик туфельки. - Он мне сказал одну вещь...
- Если бы это был не Патери Пат, я еще мог бы предположить, что за
"одну вещь" он вам сказал.
Илль хмыкнула - не то утвердительно, не то отрицательно.
- Ну, а вы?.. - самым шутливым тоном, словно меня это не так уж и
интересует.
- Я тоже ему сказала одну вещь... - голова наклонилась еще ниже. -
Совсем напрасно сказала, сгоряча, я этого никому не говорю.
- Ни папе, ни маме, ни тете, ни дяде?
- Ни.
- Ну, а он?.. - я понимал, что моя назойливость переходит уже всякие
границы, но ничего не мог с собой поделать.
- А он мне сказал тогда еще одну вещь...
Илль резко подняла голову, тряхнула копной волос, так что они
разлетелись по плечам:
- Ну, это все неинтересно, а я вот привезла вам билет на "Гамлета".
И достала из нагрудного кармашка узкую полоску голубоватого целлюаля.
Как же сказать ей, что я не могу, что время не принадлежит мне, что я
решил до конца года не видеться с нею - и еще много такого, что можно
придумать, но нельзя сказать такому человеку, как она. И я просто спросил:
- А когда?
- Послезавтра.
- Мне будет трудно улететь.
- Но вы же скажете, что идете на "Гамлета"!
Глупый маленький кузнечик. Это ты можешь сказать Джабже: "Я иду на
"Гамлета". А у нас, у взрослых, все сложнее и хуже. Дай бог тебе этого
никогда не узнать, Если ты останешься в Хижине - может, и не узнаешь.
Илль слегка покачивалась, отталкиваясь ногами от земли.
- А я должна улетать, - сказала она наконец, но не сделала никакой
попытки войти в мобиль. - Меня мальчики дожидаются.
Я видел, что улетать ей не хочется, да она этого и не скрывала. И
оттого, что ей хотелось остаться, она выглядела смущенной и притихшей, как
всегда, когда мы оказывались одни в мобиле. Но я вдруг вспомнил, откуда
она черпала все свои сведения обо мне, и не выдержал:
- Я думаю, ваши мальчики спокойны - они прекрасно видят, что вы в
безопасности,
- Как видят? - спросила она самым невинным тоном.
Тут настала очередь смутиться мне. Рассказать ей о моей экскурсии в ее
комнату?
Но Илль смотрела на меня спокойными огромными глазами, и я не мог
говорить иначе, как только правду:
- Я думал, что вы просматриваете всю территорию Егерхауэна.
- Как же можно? Это было бы неэтично.
Не поверить было невозможно. Но как же тогда та охапка цветов и
листьев? Не совпадение же?
- Илль, однажды я сунул нос в вашу комнату. И там на полу...
- А, ветки селиора - совсем такие, как я однажды нарвала вам! И как
пахнут! Я с тех пор раза два в неделю летаю за ними.
- Вы нарвали мне?..
- Ну, да, конечно. Ведь вы так хотели. Я ведь часто бывала у папы,
только вы не знали. Вот и тогда я случайно вышла в сад и увидела, как вы
идете по дорожке и рвете полные горсти травы. Потом, когда вас перенесли в
дом, отец все отобрал у вас и выбросил. Но вы ведь хотели травы и листьев.
Тогда я слетала вниз и снова нарвала. И бросила на полу. Вы рассердились?
- Я не знал. что это - вы.
- И рассердились на кого-то другого?
- Я не знал, что это вы. Понимаете? Несколько месяцев назад я даже не
знал, что вы есть на Земле. А цветы подобрали другие люди и расставили в
вазы правильными пучками.
- Чушь какая! Дикие цветы не растут правильными рядами, и когда их
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг